На остальных квадратах были: съезд с Троицкого моста на Петровской стороне, кусок набережной и ограда – кажется, церковная, – возле которой стояли извозчичьи санки. В них скрючились двое – кучер и седок.
– Боевики, – буркнул Виктор. – Четвертый и шестой. У них пулемет.
– Имена известны? – сухо поинтересовался жандарм.
– Может, и известны, – ответил компьютерщик. – Только не мне. Для меня все они по номерам – от третьего до седьмого.
– Первый – Геннадий? – уточнил Олег Иванович.
Виктор кивнул.
– Где он – так и не выяснили?
– Никак. Пеленговать не могу, аппаратуры подходящей нет. А сам он уже три дня шифруется, связь только по рации.
– А Олег? Он точно уехал в Москву?
– В эфире его не было уже дня полтора, – пожал плечами Виктор. – Как раз когда поезд ушел. А в Москве он или нет – это уж вам виднее.
– Значит, Геннадия мы потеряли… – констатировал Семенов. – Придется потом искать. Этого господина никак нельзя выпустить из Петербурга, а то он нам потом всю кровь выпьет. Справятся ваши люди, господин Вершинин?
Жандарм уверенно кивнул.
– Кроме моих все управление подключится – да и столичная полиция в стороне не останется. Шутка ли – покушение на государя! Всех на ноги поднимут, будьте уверены. Фотографические карточки мы, вашими стараниями, господин Семенов, имеем в достаточном количестве – сразу и начнем раздавать филерам да городовым. Никуда он не денется. Тем более что в городе этот негодяй чужой, а связи его известны, спасибо вашему Якову. Резвый молодой человек, нам бы таких поболе…
– А где остальные трое? – осведомился Олег Иванович. – Должны бы уже и появиться. Хотя одного вижу… на мосту, так?
– Пятый, – кивнул Виктор. – Сигнальщик. Вооружен револьвером – на всякий случай. Плюс – дымовые шашки, если надо будет прикрыть отход.
– Вот они! – встрепенулся жандарм. – На набережной!
На третьей картинке вдоль гранитного парапета неспешно прогуливался господин в шубе и котелке. За ним семенил то ли лакей, то ли рассыльный, навьюченный портфелем и двумя длинными свертками.
– Шестой и третий. В свертках – пара «мух» и автомат. Дожидаются, пока кортеж съедет с моста, и…
– Дистанция – метров двадцать пять, – оценил Семенов. – Дело верное. И конвойцы не заподозрят – по местным понятиям, террорист должен подойти вплотную.
– А санки зачем? – спросил ротмистр. – С этим, как его… пулеметом? Подстраховка, если эти двое промахнутся или бомбы не добросят?
– Они не будут бросать, у них гранатометы… – начал было объяснять Семенов, но тут рация опять ожила:
– База два, обстановка.
– Я база два, порядок. Карета на месте, возле нее активность. Объект спустился, садится. Общее внимание…
– Ну вот, судари мои… – голос Семенова сделался сразу звенящим, натянутым как струна. – Теперь четверть часа – от Аничкова дворца, по Невскому, потом по Дворцовой набережной, к мосту. С богом в добрый час…
Ветер. Он мчится вдоль Невы, со стороны Финского залива, мотает тряпки, развешанные на баржах-садках и пароходиках, зимующих у набережных; хлопает форточками домов, чьи фасады обращены к реке; завывает в печных и каминных дымоходах, свистит в чугунных, замысловатого литья перилах наплавного Троицкого моста. Резкие порывы заставляют прохожих зябко кутаться в шинели и шубы, сутулиться, прятаться под защиту стен, прочь с мостовых, простреливаемых навылет безжалостным разбегом балтийских сквозняков. Мало сейчас народу на набережных столицы – ветер. Разве что на Дворцовой набережной да на Троицкой площади, напротив Иоанновского равелина, наблюдается некоторое оживление. Ждут государя – на одиннадцать тридцать намечена панихида в Петропавловском соборе «по в бозе почивающем императоре Александре II». Над рекой плывут медные голоса колоколов, им вторят звонницы других петербургских храмов.
Бамм-бамм-бамм… тили-динь! – тили-динь! …Бамм-бамм-бамм!
Щуплый звонарь на звоннице Троице-Петровского собора[71] всем телом мотается на толстом канате – в такт размахам тяжелого языка:
«Святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый…»
Молитвенное присловье, отбивающее ритм частого благовеста, известное всем без исключения звонарям на Руси, не менялось, наверное, со времен татарских набегов на Москву, со времен литовских и польских осад Смоленска, с недобрых годов Смутного времени. А с чего его менять? Не изменился же большой колокол-благовестник, что по-прежнему отбивает положенные три редких удара, возвещающих о начале богослужения…
«Святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый-крепкий…»
Только вот приключился конфуз – благовест отбивают уже третий раз, а служба все не началась.
Царь задерживается. Клир в крепостном соборе давно парится в облачении, стынут на ветру часовые на куртинах; стрелки ползут к полудню, скоро уже рявкнет пушка с Нарышкина бастиона. Вот она-то точно не будет ждать – как не ждала ни единого раза за те пятнадцать лет, что дают полуденный выстрел из Петропавловки. Раньше, с 1865 года, когда обычай этот только был заведен в столице империи, стреляли со двора Адмиралтейства.
Царь все не едет.
Бам-м, бамм-м, бамм-м – малый благовест. Только ему во всей империи и дозволено торопить самодержца…
«Святый Боже, святый-крепкий…»
Первый день марта. Ветер над Невой…
«…Гранатометчики идут по Петровской набережной, к мосту. Их двое; Олегыч только что дал сигнал, что они уже на месте. Главный удар наносят именно они – пропустят царский кортеж на площадь и – метров со ста, из «мух»…»
Каретников боролся с искушением достать из кармана небольшой, но мощный бинокль и рассмотреть террористов. Да вон они – впереди шествует важный барин в котелке, рука за спиной, во второй небрежно несет трость. За ним второй, в неказистом тулупчике – то ли лакей, то ли рассыльный из лавочки, вон, навьючен как ишак…
Корф (позывной – «Первый») должен быть где-то там, но его пока не видно. Барон подошел к делу творчески – он одет в форму, причем расхристан сверх разумной меры. Шинель распахнута, пуговицы оборваны, сюртук расстегнут до пупа – господин офицер после попойки. Или в процессе – если попойка началась вчера. Или позавчера. Господин офицер вышел проветриться, и солидный денщик с раздвоенной «скобелевской» бородой бережно поддерживает их высокородие, чтобы, не приведи господь, не свалились в Неву. Прохожие недоуменно озирают парочку – что-то рано начал загул господин офицер, полудня еще нет, – и спешно уступают дорогу защитнику престол-отечества…
Вторая группа – за Троице-Петровским собором, на Большой Дворянской[72]. Ждут сигнала. Он должны выехать на площадь со стороны Конной улицы[73] и встретить царя пулями. Никаких револьверов с отравленными пулями, как любят народовольцы, – в извозчичьих санках спрятан ПКМ. Кинжальный огонь – в упор, с пары десятков метров… Каретников поежился. А ведь в экипаже и супруга царя, и Георгий, и Ники, наследник – будущий царь Николай Второй. Каша. Кровавая.
Впрочем, пулемет – это так, подстраховка. Две реактивные противотанковые гранаты в легкий деревянный возок – без шансов для пассажиров…
Группу с пулеметом должен нейтрализовать Никонов. Его позывной – «Третий». Лейтенант тоже не стал снимать мундира – к чему? Над городом плывет благовест, перед собором полно народу – кто обратит внимание на морского офицера? Санки с убийцами ждут на Большой Дворянской, возле церковной ограды, и, получив сигнал, тронутся в сторону Троицкой площади.
Три группы агентов ждут как раз там. Это люди Вершинина – каких трудов стоило уговорить его не ставить в известность начальство, не подвергать риску операцию, а самим взять террористов из будущего…
Пятый боевик – метрах в сорока от самого Каретникова, на мосту. Стоит – и с независимым видом рассматривает панораму Петропавловской крепости. Это наблюдатель – по его сигналу гранатометчики остановятся и примутся распаковывать длинные свертки. Две зеленые трубы – мало ли какие причуды могут быть у приличного вида господина? Сигнал будет дан не раньше, чем царский экипаж поравняется с наблюдателем. До съезда с моста – еще почти двести метров, это примерно минута. Чтобы привести в рабочее состояние противотанковый гранатомет РПГ-18 (известный широкой публике как «Муха»), нужно открыть заднюю крышку, раздвинуть трубы до упора, потом повернуть предохранительную стойку вниз до упора и отпустить. Ерунда – даже для неопытного стрелка секунд двадцать, не больше. У террористов куча времени.
Но сейчас царский кортеж только-только выезжает на Дворцовую площадь. До Троицкого моста – мимо Зимнего, мимо дворца великого князя Владимира Александровича, мимо Мраморного дворца – не меньше десяти минут. Так что всем действующим лицам еще десять минут мерзнуть на сквозном ветру, под заливистый благовест столичных соборов.
Вон он! Даже с такого расстояния, через всю Неву, виден массивный ящик царского экипажа. В документах написано – «четырехместные сани», но на самом деле это карета, поставленная на полозья, – квадратная, черная, по вместительности не уступающая маршрутке. Неудивительно – негоже венценосной семье тесниться в узком ящике или мерзнуть на февральском ветру в открытых санках…
Каретников покосился вправо – наблюдатель тоже подошел к парапету и поднес руку к лицу. Бинокль? Да, наверное…
Сам доктор – «Второй». Он тоже наблюдатель, «коллега» того, что на мосту. Правда, у Каретникова есть и другая функция. Мало ли что случится при захвате – а карманы доктора набиты перевязочными пакетами, ампулами с противошоковым, жгутами. Сначала он уложил это хозяйство в небольшой саквояж, но потом все же распихал по карманам – уж очень походил этот самый саквояж на ручную кладь бомбиста.
А серьезная «медицина», заветный пластиковый ящик «скорой помощи», сейчас у Ольги – она только вчера приехала из Москвы. Девушка ждет в небольшом возке, дальше по Петровской набережной – напротив домика Петра. У нее тоже рация, позывной «Четвертый». Хочется верить, что ее поклажа сегодня не понадобится.