Она постоянно пишешь ие, вместо je и возможно, что она так и произносила, заразившись в обществе Марии де-Гонзага сохранившимся у последней итaльянcким выговором.
"Вы, как и я, знаете"... но к сожалению, продолжение письма противоречит этому утверждению. Ясно, что дело еще не дошло до определения границ дозволенного, ни даже до обещания каких-либо уступок. Но переговоры принимали решительный оборот.
"Я очень сожалею, что не могу вам уступить без ущерба для меня, предметы, о которых вы просили. Если вы обдумаете этот вопрос по справедливости, вы увидите, что это может иметь для меня неприятные последствия. Убедительно вас прошу более ко мне не обращаться с подобными просьбами, на которые я, к сожалению, не могу согласиться. Я отношусь к вам как к родному ребенку, уступая вам наплечник, которым дорожу. Прощайте, будем жить, довольствуясь добродетелью".
К таким решениям приходят, обыкновенно люди, очутившись на краю пропасти, куда не намерены спускаться. Когда все это делается под предлогом материнской нежности (письмо от 1660 г. и переписка происходит между 20-летней женщиной и 30-летним молодым человеком) трудно сохранить равновесие. Для некоторых женщин, однако, этот опасный порог служил любимой почвой для отчаянного сопротивления, и Замойская была из числа таковых.
"Ребенок", призванный уважать оскорбленную добродетель, не пожелал остаться в тесном кругу, в котором думали замкнуть все порывы и надежды; он смело сопротивлялся, выражая отчаяние, гнев, угрожая полным разрывом и требуя возвратить письма, адресованные бесчувственной и коварной красавице. Этим он ничего не добился, получив в ответ другое послание от Марысеньки месяцем позднее:
"Дорогое дитя мое!
Я была бы вам очень обязана, если бы вы могли как можно дольше не давать о себе никаких известий и если бы вы, наконец, получили то, что я вам послала обратно. Это меня очень беспокоит. Считая вас своим сыном, я согласна о вас заботиться, под условием, чтобы вы мною не злоупотребляли и оправдали мои ожидания.
Но говоря откровенно, я боюсь за вашу распущенность; мне придется, пожалуй, сожалеть о том, что я вас мало наказывала в раннем детстве. Если вы меня любите, вы должны утешить меня в моей старости, подумав о вашем браке. Но я мало надеюсь на вас, думая, что вы на всю жизнь останетесь niс dobrego (ни на что не годным). Я была в Соколе (место богомолья) и молила Пресвятую Богородицу, чтоб она вас исправила; сомневаюсь, впрочем, чтобы моя молитва была услышана.
Будем говорить серьезно. Вы писали некоторым знакомым, что вы очень тоскуете по известным причинам. Пора вам перестать издеваться надо мною. Признаюсь, я в прошлом во многом виновата. Верьте мне и не отчаивайтесь в том, что я предполагаю, под условием сохранить к этой особе чистое чувство дружбы. Обещаю вам ей написать, с просьбой дать вам известия о себе. Чтобы доказать вам, насколько я дорожу вашим спокойствием, я согласна возобновить с вами наши дружеские отношения.
Что касается вещей, принадлежащих вам, я их сохраню до нашего будущего свидания; об этом не беспокойтесь. Все вам будет возвращено в порядке, того же ожидаю и от вас. Я не удержу ничего, что принадлежите вам".
И так, приходилось разыграть сцену, ставшую классической до Моотера; возвращения залогов любви. До этого дело, однако, не дошло. Во-первых, дело еще не дошло до необходимости возобновлять "прерванную дружбу". Но в письмах Марысеньки конец всегда противоречил началу. На этот раз я опять читаю следующее:
"Препровождаю вам полученные известия: В настоящее время все мои удовольствия ограничиваются "вареньем". Я успела заготовить достаточно для нашего путешествия. Посылаю вам самое лучшее для пробы. Это сухие орехи, что касается "сока", он не удался и весь прокис. Возвратите мне сборник песен; посылаю вам первую часть "Кира" (Cyrus); по прочтении пришлите обратно. Я начала читать Клеопатру, о которой вы так много говорили. Мне больше нечего вам сообщить. Берегите свое здоровье и уведомьте меня много ли товара".
В этом письме некоторые места непонятны; оказывается необходимость иметь ключ к объяснение "криптографического" слога. Судя по этому, слово "варенье" означало "письма". Марысенька вела деятельную переписку в это время, и Собесский был её доверенным по части тайной переписки. Говоря вообще, в тревожной жизни изменчивой молодой женщины, этот момент совпали с полной переменой её вкусов и занятий. В сторону верховая езда, фехтование и маскарады! Она много читала, и мы видели какого рода чтение она предпочитала. Трудно себе представить, каково влияние имели такие писатели, как ла-Кальпренед и Скюдери на воображение современников и как последние восхищались тем, что мы находили нелепым.
Марысенька испытывала их очарование, и вскоре после этого в любовной драме, успевшей завязаться, роли совершенно переменились. Досада, страстные упреки и нежная заботливость перешли на другую сторону.
"Желаю вам счастливого пути", -- писала кастелянша Замостья. "Надеюсь встретить в вас более искренности при вашем возвращении. Не могу умолчать о том, что относительно "вице-канцлерши" многое мне представляется совершенно в ином виде, чем из ваших слов. Я это узнала от людей, имевших дело с вами, и с которыми приходится считаться".
"Вице-канцлерша" была та самая "прекрасная соседка", соседству с которой пани Замойская некогда радовалась. Что касается сделанных ею открытий, мы узнаем другим путем, чем они ей были неприятны. Письмо относится к 1-му сентября 1660 г. В то же время Кайе, прибывший в Варшаву с целью заранее известной, писал владетелю Шантильи следующее:
"Королева мне сообщила, что г. Собесский, человек молодой, состоятельный и знатного происхождения, желает вступить в брак с француженкой, состоящей в родстве с Вашим Высочеством. Она спрашивала, не знаю ли я таковую, прибавив, что богатство и красота необязательны. Я ей отвечал, что слыхал о дочерях г. де-Валлансэ, и она мне приказала, в таком случае, выслать немедленно их портреты".
Маркиза де-Валлансэ, урожденная Монморанси, была тетка великого Кондэ. Последний заинтересовался этим делом. Оставалась еще одна девица де-Валлансэ в монастыре Мулэн. Заказали наскоро её портрет. Но другое письмо от Кайе разрушило все надежды. Собесский представлял собою, без сомнения, завидную партию -- 100 000 годового дохода, по меньшей мере, -- но уверяли, что он влюблен в сестру князя Михаила Радзивилла, вдову вице-канцлера Лещинского. Затеялась переписка, сделали новые справки. Пани Замойская узнала об этой интриге. Портрет, однако, был отправлен, и это ей было небезызвестно.
Портрет запоздал, и прекрасная вдова была тут не при чем. Сейм 1661 г., собравшийся в Варшаве, оказавшийся гибельным для "крупного дела", ускорил развязку романа Замойской. Мать и дитя встретились на этом собрании, и чувства оскорбленного самолюбия в связи с чувствами "Клеопатры" заставили Марысеньку отказаться от материнской суровости. Она превратилась в Астрею, позволив дорогому сыну назваться Селадоном. Обменивались письмами, оставляя в стороне вопрос о добродетели. Происходили свидания, пользуясь услугами любезного дворянина Корицкого, принявшего роль вестника, непочтительно отзывались о флейте -- криптографическое название Замойского, равносильное польскому fuiara -- "дурак".
Несколько недель, проведенных в столице Собесским, без сомнения рассеяли его тоску. Если он ранее и думал о других победах, теперь все было кончено. Он был побежден и навсегда. Марысенька, впрочем, приняла некоторые предосторожности. Однако, первая глава многотомного романа была внезапно прервана одним обстоятельством, обрисовывающим Марысеньку во весь рост. Она узнала, что Замойский, пребывавший в своем замке, готовился уплатить одному из собутыльников, его окружавших, сумму в 9000 ливров. Этого она допустить не пожелала и, покинув неожиданно Селадона, уехала в Замостье, чтобы воспрепятствовать распоряжению. Но до своего отъезда, она с своим возлюбленным отправилась в церковь Кармелитов и там перед престолом приняла от него клятву, рассчитывая, что она останется священной благодаря простодушию смелого воина. Марысенька, вероятно, тоже поклялась, но что же она могла обещать, чего бы она заранее не исполнила, и чего бы не подразумевалось в её первом признании? Любовь женщины всегда последняя, если не первая. Вероятно, это имелось в виду в случае, если Марысенька окажется свободной. Судя по образу жизни Замойского, он не только терял деньги, но и здоровье его с каждым днем ухудшалось. В церкви даже произошло таинственное обручение. Я ранее упомянул о перстне на руке Собесского, служившем уликой: он ему перешел в церкви Кармелитов. Затем наступила разлука.
III. Криптографическая переписка. -- Ночные свидания. -- Проект путешествия в Париж. -- Общие мечты. -- Поездка во Францию. -- Марысенька едет одна. -- Новые удовольствия и неприятности. -- Замойский сердится. -- Собесский остается в Польше и французский двор проявляет негостеприимство. -- Припасы иссякли и нет табурета! -- Возвращение к добродетели. -- Превращение любовника в друга... -- Возвращение к домашнему очагу. -- Новая четверть медового месяца. -- Быстрое затмение. -- Проекты развода. -- Болезнь Замойского. -- Хлопоты по завещанию. -- Вдова!
Переписка продолжалась, но совершенно другого содержания: Марысенька писала с решительностью и развязностью удивительной в её возрасте. Упреки продолжались, она всегда упрекала Собесского. Она давала ему приказания повелительно, беспрекословно, но ни слова о его поведении.
"В настоящую минуту я желаю, чтобы вы ехали через Чебржезин; вы потребуете лошадей у Монаха, и затем проедете через Парк вечером... Останавливаться вам незачем и не надо докладывать о себе Флейте. Если он останется недоволен, тем хуже...
Прошу нигде не развлекаться, если вы дорожите моим мнением о вашей точности; я этого требую, желая скорее иметь удовольствие видеть Селадона, без которого Астрея скучает. Верьте мне и спешите".