"Вашу любовь? Поговорим о ней! Это одна иллюзия. Я умею любить, и я это доказала. Разве я не покинула Франции, чтобы видеть вас и встретиться с вами? В то время королевы не было в живых."
"Чтобы видеть вашего мужа, хороший предлог! Наша новая королева из царственного рода объявила, что последует за своим мужем в поход и будет жить с ним под одним шатром. Счастлив человек, у которого такая жена. Она его действительно любит".
"Его любят за его красивую наружность и достоинства..."
"Если у меня нет таких преимуществ, я, по крайней мере, мог надеяться на ваше снисхождение; но короли люди привилегированные. Я это заметил в Кракове".
"Вы дерзки. Я себя не упрекаю ни в кокетстве, ни в легкомыслии, я вас люблю по своему долгу".
"Тайной любовью, которой я не понимаю".
"Я прошу Бога вас просветить".
"Не богохульствуйте. Если бы ваша молитва была услышана, и я бы вас полюбил таким образом, то мы никогда бы более не увидели друг друга. Любя по-своему, я заболел от разлуки с вами. Я страдаю головною болью и головокружением..."
"Вы больны от невоздержания. Я не забыла вашего пьянства. Если бы это продолжалось, я должна была бы от вас отказаться".
"Вы уже отказались от меня в достаточной степени, милостивая государыня, и ваша нежность скорее напоминает ненависть. Быть может, вы меня уже ненавидите. Это походило бы на ссору".
Еще нисколько слов, и все было бы кончено.
Марысенька поспешила предупредить окончательный разрыв. Объявив, что молодой офицер де Боган, исполнявший её поручения, переезжая из Франции в Польшу и обратно, скоро уезжает, она взяла перо, составила настоящий "ультиматум" и поручила офицеру передать мужу это послание: если, по его словам, долгое воздержание вредно действует на его здоровье, она готова предоставить ему "полную свободу" в этом отношении. Если он недоволен этим решением, она согласна жить с ним вместе, но на известных условиях. Она думала, что избавлена от известных обязанностей, так как он пренебрегает своими. Прежде всего, она не соглашалась оставаться более восьми месяцев в деревне.
Все это казалось Собесскому каким-то сном. "Она, очевидно, потеряла стыд и совесть. О каких обязанностях она говорит? Её брат еще не получил звания лейтенанта королевской гвардии. Она сама еще не добилась "права на табурет". Разве это зависело от него? Восемь месяцев в деревне? Она там и трех никогда не проводила! Она могла ехать в Варшаву и оставаться там, сколько ей вздумается. Что сталось с прежними мечтами о дупле дерева, о уединенном острове, где она намеревалась некогда поселиться с "Селадоном"?
Когда ей надоело её поместье в Волыни и в Подолии, она потребовала другого -- в Пруссии, "единственное место в Польше", по её словам, "где можно найти чистые дома с садами, порядок и почтовое отделение". Поспешили ей построить замок в Госиеве: она в нем соскучилась через три дня, уверяя, что она не создана для того, чтобы жить среди "шляхтянок".
Их среда была, однако, выше общества m-lle Федебр -- этой компаньонки, которую она повсюду таскала за собой, хотя та имела детей, не состоя в законном браке. Если ей наскучили все удовольствия и угождения, то мужу, наконец, надоели её выходки. "С собакой обращаются лучше, чем с ним, даже до брака!"
Вне себя от гнева Собесский пишет в этом тоне на восьми страницах ответ; но недовольный супруг, забывает ясно выразить свой "ультиматум". Отпустив де Богана, не объяснив ему своих намерений, он отправляется к своему войску, "решив драться, как человек, потерявший всё, что ему было дорого". Он действительно, боролся, как герой, положив на месте множество татар, но своей жизнью он не рисковал более обыкновенного. Ею он, впрочем, рисковал всегда, никогда её не щадя. Он вернулся в октябре, покрытый новыми лаврами, приветствуемый вторично, как спаситель отечества, и в настроении менее угнетенном.
В это время Марысенька предавалась своим размышлениям. Покончив с ними, она, по собственному желанию, решила уехать. Париж оказался негостеприимным. При дворе и в городе все уверяли в один голос, что по её вине расстроилось дело де Лонгвилля и дело принца (Кондэ). Затем от неё все отвернулись, отказав ей даже выдать её пенсию в 12 000 ливров. Ей оставался верен только епископ тулузский, по-прежнему влюбленный и преданный; но он был в Испании и смерть де Лионна (1-го сентября 1671 г.) уменьшила его власть. Марысенька радовалась перемене министра. Но вскоре ей пришлось его оплакивать. Де Лионн не доверял её вымыслам, находя её требования дерзкими; но он любил хорошеньких женщин. Отказывая назойливой просительнице, он скрашивал свой отказ разными любезностями. Его преемники не стали стесняться. Марысеньке пришлось жалеть об обществе польских "шляхтянок".
Собесский довольно равнодушно принял известие о её возвращении, угадывая заранее с новой проницательностью мотивы ею руководившие. Склонный отдаваться воспоминаниям прошлого, он ясно представлял себе подробности их совместной жизни. Его разочарованному взору, увлеченному, быть может, иными видениями, представлялись лишь печальные картины. Он вспоминал, как она не раз оставляла возле него плачущего ребенка, зная, что он занят делом. В другой раз, видя, что он мрачен и сильно озабочен, она громко расхохоталась. В силу неизбежного закона возмездия, он в свою очередь искал причин для ссоры и недовольства, упрекая её даже за качество бумаги её корреспонденции.
Ему удалось её напугать. Неужели её кокетство ей изменяет? Она просто считала нужным его подзадоривать, но этот простодушный герой всему придавал трагический оборот, принимая булавочные уколы за удары кинжала. Уже не хватила ли она через край?
-- Ваши письма весьма холодны, -- заметила она.
-- Ваши меня не согревают. Морозы, вероятно, рано наступили во Франции, как и здесь.
На этот раз он не выехал ей навстречу в Данциг по болезни. Встревоженная не на шутку, она прибегла к чрезвычайным мерам. Благодаря услугам де Нуайе, ей удалось разыграть двойную и классическую роль ревнивой и оскорбленной супруги. Она приводила имена и числа. Задетый за живое, он доказывала свою невинность, но сдался. Они провели вместе зиму и весну до апреля 1672 г. и прожили хотя и мирно, не в полном согласии, судя по письму удрученного супруга.
"Я встаю рано, по обязанностям службы, вы в это время ложитесь спать, проведя всю ночь в беседах с вашими служанками. Я ложусь; вы встаете. Не успевают убирать кровать. В моем отсутствии, вы меня призывали, посылая мне поцелуи, в воображении. Когда я возвращаюсь, первый день проходит сносно, на второй бывает хуже, на третий вы не выносите моего присутствия".
Одним словом, оставаясь вместе, они скучали, если не ссорились, и при таком сожительстве Марысенька возвращалась к прежним воспоминаниям о мрачных днях в Замостье. С наступлением весны аббат Помье постарался внести в их жизнь некоторое разнообразие.
VI. Вторичный заговор. -- Новое воззвание к Франции. -- Смерть герцога де Лонгвилля. -- Вражда между супругами. -- Неудачное свидание. -- Решение Собесского. -- Конец "Селадона". -- Герой. -- Победа при Хотине. -- Смерть короля Михаила. -- Ослепительная перспектива.
Смелый дипломатический агент не уехал из Варшавы и не отказался от своих планов. Обстоятельства ему казались теперь более благоприятными для их осуществления. Политический горизонт всей Европы как будто изменился. Результаты, полученные после войны с Голландией, побуждали в настоящее время великого курфюрста подать руку Генеральным штатам; империя готовилась следовать его примеру; Монтекукули выступал против Тюренна на Рейне. Королю Франции не приходилось никого щадить, не имея основания отказывать в своей поддержке движению, могущему возникнуть в Польше в пользу французского принца, против союзника австрийского дома. В этом он, наоборот, мог видеть лишь самую приятную "диверсию".
Довод казался основательным для людей, желавших в нем убедиться. На сейме, тотчас же распущенном по его открытии, на который в Варшаву съехались главные представители королевства с примасом и великим маршалом во главе, был подписан акт конфедерации 1-го июля 1672 г. В нем обращались к великому королю с просьбой, умоляя его назначить одного из принцев своего дома для управления страной, вместо "обезьяны", как выражался Собесский. Великий маршал, упоминая о герцоге де Лонгвилль, называл его заранее "королем", как бы в награду.
С царствующим королем он заранее обращался как с "Вишневецким", отказываясь целовать его руку, заставляя себя упрашивать танцевать с королевой; громко жалуясь на то, что она "не снимает перчаток".
Собесская, со своей стороны, мечтала только о своем возвращении в Париж для получения права "на табурет", для приобретения маркизата Эпуасс, наконец, исторгнутого из хищных рук великого Кондэ.
Но это была пока мечта. Несколькими днями позднее в Варшаву пришло известие о смерти герцога де Лонгвилля, убитого при Толлхуисе 12-го июня. Все сразу рушилось, и теперь наступал конец. Приходилось оставаться в Польше и с этим примириться. Марысенька это поняла так хорошо, что Собесский, потеряв "короля", им избранного, вдруг обрел нежную и покорную супругу, как в первые дни медового месяца. Он был в восторге от этой перемены и всецело отдался радости и очарованию этого неожиданного превращения.
Вновь появилась "Астрея"; ему ничего не стоило превратиться в "Селадона". Правда, приходилось снова расставаться. Неудавшаяся конфедерация создала всем участвующим положение весьма затруднительное и даже опасное. "Селадон" возвратился в армию, где он был в безопасности, "Астрея" удалилась в замок Гниев, откуда она могла в случае опасности уехать во Францию или в Германию. Но они продолжали посылать друг другу "варенье на сахаре и на меду".
"Я вне себя, -- писал "Селадон", -- после нашей разлуки; покинув лучшую часть самого себя, я чувствую себя раздробленным. У меня не хватило духа с вами проститься, о, моя дорогая, ни провожать взорами корабль, вас уносивший. Мое сердце разрывается от страдания при мысли о нашей любви и о предстоящей разлуке".