Володя зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра, наполнил электрический котелок. Кипятильник был особый, на полтора киловатта, а не на два, как большинство в магазине, на два могла бы не выдержать старая проводка.
— Перевод-то ваш из Элиота опубликовали?
— Да, на следующий год после вашего (Володя помедлил, подбирая слово)... отъезда.
И. А. посмотрел на него, посмотрел в заколоченное окно.
— Извините, Володя, вы не напомните, какой сейчас год?
— Пятнадцатый.
— Время летит... Хотя для нас, конечно, важнее, что происходит с нами.
— Вы молодо выглядите. — Володя не собирался говорить комплименты, однако незначительные изменения во внешности И. А. не соответствовали числу прошедших лет, и эти слова достаточно точно выражали его беспокойство.
— А вас это тревожит, — глаза И. А. усмехались, и в них читалось что-то похожее на понимание.
— Тревожит... Я ведь не знаю, где вы были. И вообще, все выглядело так, будто вас убили.
— Забавно. Кто ж меня убил? Может, Гринь с дядей Вано, вы их еще «волками» называли?
Володе пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, кого он называл пятнадцать лет назад волками.
— А вы разве забыли сами, что произошло? Ничего не помните?
— Почему? Как там у вашего Элиота —
Я-то помню. Ныне перлы
То, что прежде было его глазами…
Володя налил И. А. и себе кипятку.
— В тот день я вас видел, Иван Александрович. Видел около вашей дачи в компании этой парочки. А потом, в начале вечера, наблюдал маски-шоу, правда издалека. И стрельба в той стороне была. Так что выводили вас или выносили, не знаю, но у меня были все основания думать, что с вами что-то произошло. И сейчас, — добавил он, собрав остатки храбрости, — руки у меня трясутся отнюдь не от старости, хотя, мне кажется, я сейчас значительно вас старше. Так что объяснитесь, пожалуйста.
— Хорошо, Володя. Извините. В мои намерения не входит вас пугать.
И. А. покачал на нитке пакетик с зеленым чаем.
— Видите ли, машина времени, по крайней мере в той модификации, которую я знаю, работает от страха. Питается человеческим страхом. И я в тот вечер покинул дачу до того, как там что-то произошло, так что мне известно об этом вечере не больше вашего. Меня никто не убивал, вероятно и не успели. Но сейчас я к вам по делу.
— Какое дело может быть ко мне у путешественника во времени? — Володя вложил в эту фразу весь сарказм, на который был способен. Впрочем, его собеседника этот сарказм нисколько не смутил.
— Очень простое. Интересует вас работа по специальности?
7
— По специальности? А что я могу делать?
— Вы достаточно хорошо умеете бояться, так что я думаю, сможете научиться путешествовать, как я. Не думайте, бессмертия это не дает. Так что к ключевому моменту все равно придется готовиться. Как вы думаете, почему святого Петра считали хранителем ключей? Потому и считали. Я не постарел, потому что для меня пока в самом деле прошло немного времени. Ну да, с того памятного дня в 2001. Но посетить кое-что успел. Многие места и времена. И пообщаться с некоторыми существенными персонажами тоже. Так что могу вас уверить — профессиональные переводчики им требуются.
— С каких языков?
— Дело не в языках, а в контекстах. С русского на русский. Ну и на остальные, которые знаете.
— Как-то я не понимаю, Иван Александрович. Вы это серьезно?
— Вполне, Володя, вполне. Только мне это вам объяснить трудно, пока вы сами не поймете. Помните, Ахматова писала: «Отцы и деды непонятны...» Чем они жили и как думали, тоже нуждается в переводе. Кто только об этом не писал!
Чай подходил к концу.
— У вас кроме чая ничего нет?
— Один пакетик остался.
— Давайте заварим один на две чашки, лучше, чем ничего.
Володя снова внутренне подивился нахальству И.А. Ночь, вероятно, предстояла холодная и пустая. Когда и если И.А. соблаговолит удалиться. Тем не менее он долил воды и снова включил чайник.
— Вспомните, как вы переводили «Бесплодную землю». Сами мне рассказывали, что труднее всего переводить цитаты. Строчка из «Бури» Шекспира значит для англичанина совсем не то, что значит для нас. На слуху у нас отсилы десяток-другой цитат. Большой вопрос, чьим переводом воспользоваться — своим, Пастернака или Щепкиной-Куперник, и еще не факт, что при этом не потеряется мысль, которая очевидна на английском. Или важное столкновение мыслей.
— Все правильно, — согласился Володя. — «This music crept by me upon the waters.» «Ко мне та музыка подкралась по волнам.» Перевод Донского не годился. Представить только: «по волнам/ Ко мне подкрались сладостные звуки.» Сладостные — и поэма Элиота. У Щепкиной-Куперник: «она по морю вдруг ко мне подкралась». Кто-она? Мне это тоже не годилось. Лучше у Кузмина: «Вдруг музыка скользнула по волнам.» Но я его перевода тогда не знал, и «вдруг» мне бы мешало.
— Вы смело Элиота переводили, я помню. Как там у вас прощальные слова Офелии переводились? «Спокнок?»
— Ну что вы говорите, обычным «спокойной ночи»! «Спокнок» я перевел предыдущую строчку.
— Не возмущайтесь. Я просто пытаюсь объяснить, какие ваши качества могут понадобиться. Вдумчивость, способность понять чужое и далекое, сделать его понятным для других. Это главное.
Эти слова И.А. звучали серьезно и спокойно, что снова встревожило Володю, больше, чем обычное ерничание. — Давайте допьем чай и сходим на дачу ко мне, я должен вам кое-что показать.
— Сейчас?
— Сейчас. Откладывать не стоит.
8
Подчиняясь И.А., он накинул куртку, надел шапку, закрутил на шее шарф. Проверил карманы. В одном спички, в другом варежки. В одежде И.А. тоже не было ничего особенного — куртку и берет он взял с продавленного дивана, куда бросил их раньше.
Выходя с И. А. на улицу, Володя воображал, как рассказывает о своем приключении Сашку и Димону на скамеечке недалеко от магазина в центре поселка. «Он меня просто загипнотизировал...» Но возможности что-либо рассказать им до конца этой истории ему так и не представилось.
На улице темно — ни зги не видать, если не считать, что згами можно называть звезды на небе. Замок он закрыл на ощупь. В разрывах облаков звезды виднелись. Холодно. Был бы снег, было бы светлее, а так только мерзлая хвоя похрустывала под ногами.
Местность до шоссе он знал насквозь и спичек не жег, экономил. Присутствие И. А. как-то чувствовалось, но тот шел тихо, почти бесшумно.
Вышли за калитку. Шоссе, в которое утыкался переулок, набухло светом фар. Против обыкновения, машина не пронеслась мимо, а остановилась на обочине недалеко от поворота. Страх вернулся резко, толчком. Володя пригнулся. Когда месяцами живешь один и поблизости никого, чтобы обратиться за помощью, невольно просыпаются инстинкты. Ты — зверь, на которого в любой момент могут затеять охоту. И. А. взял Володю за руку повыше локтя, стиснул. Спокойнее не стало — поможет ли в случае опасности этот И. А., возвращенец неизвестно откуда, еще большой вопрос. Свет между стволов деревьев, тени около машины. Хлопнула дверца, раз, другой. Взревел мотор, взвизгнули шины. Машина унеслась.
— Пустяки, идем, — И. А. отпустил руку Володи.
Они двинулись по переулку, полого спускавшемуся по направлению к даче И. А. Остановились у калитки.
— У вас ключи-то остались? — спросил Володя. — Хозяева, по-моему, замки меняли.
— Я уже был внутри, — И. А. открыл калитку. За калиткой он сразу повернул к веранде, пристроенной к даче сбоку, поднялся на крыльцо и, повозившись, отпер дверь ключом. Володя, с колотящимся сердцем, вошел следом за И. А.
— А свет зажечь можно?
— Нет, все отключено, идите за мной, только осторожно.
Володя достал из кармана коробок, зажег спичку.
И. А. на это ничего не сказал, отпер следующую дверь. Они оказались в глубине дома.
Не чувствовалось, чтобы здесь кто-то жил. Неподвижный холод. Затхлый, нежилой запах. При свете следующей спички Володя заметил фестоны паутины, свисающие с потолка. Они прошли в большую комнату, вроде гостиной, откуда наверх вела лестница.
Поднялись.
— Не хватает третьего лица. — Володе показалось, что И. А. Хихикнул.
В мансардной комнате, при свете третьей спички, И. А. вежливо предложил Володе сесть в кресло. Сам сел в другое.
В желтоватом дрожащем свете Володя разглядел пузырящиеся обои, обрывки проводов на стенах, стол, прикрытый рваной скатертью. Спичка погасла. Он положил коробок на край стола.
Что еще за «третье лицо»? Глаза И. А. поблескивали, когда по шоссе проезжали машины. Он молчал, но Володя слышал звук его дыхания. В мансарде было еще холоднее, чем внизу, может быть из-за сквозняка. Мысль о третьем лице не давала Володе покоя. И о сквозняке тоже. Откуда здесь сквозняк, где-то разбито окно? За стеной что-то зашуршало, может быть мышь, но в тишине внезапный шорох хлестнул, как пулеметная очередь.
Но все-таки ни один из этих источников тревоги сам по себе не был главным, главным было ощущение какого-то нарастающего неравновесия, перекоса, как будто еще немного — и заскользишь со все увеличивающейся скоростью по невидимому склону.
Володе в его жизни часто приходилось бывать одному — в темных домах, коридорах, ночью на пустынных улицах, на лесных дорогах, в местах, которые хочешь не хочешь, а будят древние страхи. Он не впадал в панику, держал страх под контролем, обычно говоря себе, что умирать один раз и что его жизнь стоит недорого, но часто воображал, что что-то страшное все же случится — и что тогда? Внезапный ужас, который навсегда меняет человека, из-за которого, даже если останешься жив, можно навсегда стать другим. Например, кататоником в сумасшедшем доме, который никому ничего не может объяснить.
Никакого постороннего л и ч н о г о присутствия он, по правде говоря, не чувствовал, но ощущение перекоса реальности все возрастало.
И. А. внезапно взял его за руку. И одновременно посреди комнаты Володя различил темную воронку, по форме напоминающую трубу граммофона, но гораздо больших размеров.