На кладбище не поехала. В автобус вслед за остальными не полез еще и Вовка Безус. Вдвоем остались перед домом номер двенадцать "А". Вдвоем пошли по улице, никуда. Просто так. Ни о чем не разговаривая. Вовкина физиономия, абсолютно спокойная, ни намека на горе: настоящее или липовое, плыла левее и выше Машиного плеча. Одноклассник вытянулся, дай Бог, под метр девяносто точно. Может и выше...
-Проводить?
Спросил спутник через час или больше бесцельного хождения по улицам.
-А то мне пора. Или еще будешь гулять?
-Проводи.
-Новый хахаль? Или я от жизни отстал. Не видел, а он уже давно с тобой хороводится? Как звать?
Маша шмыгнула в туалет. Отчим мстительно выключил свет. Потоптался, извергая разную гнусь, одно предположение пакостнее другого, потом убрался, наконец. Хлопнула дверь в зале. Сидя в темноте, нашаривая на стене рулон бумаги - ни в действиях, ни в помещении и намека на романтику - Маша шепотом изрекла сакраментальное: "Так жить нельзя!"
На кухне было накурено, на столе хлебные крошки и грязная тарелка. Механически, в силу привычки, девочка стала прибираться. Отчим нарисовался в дверном проеме. Серая майка, старые тренировочные штаны. Пробурчал еще пару оскорбительных замечаний. Маша их проигнорировала. Вышел. Время медленно тянулось, текло подтаявшим пластилином, налипая на пальцы смельчака, дерзнувшего прикоснуться к часам, в глупой попытке подвести стрелки, чтобы поторопить грядущее.
Близкий вечер дразнил подступающей темнотой. Маша съела тарелку супа, вымыла кастрюлю. Убрала ложки, бокалы. Заперлась в своей комнате. Разложила учебники, тетради. Скорее ритуала ради, чем с конкретной целью. В опустевшую голову ничего путного не лезло. Только холодные гадкие мысли, разной степени сволочизма. На кухне отчим опять принялся греметь посудой. Маша различила хлопанье пробки. Шампанское? С какой стати? Повода вроде нет. Календарная дата тоже не соответствует. Ладно. Пытаясь понять идиота, можно спятить самой. Лучше и не начинать. Встала. Не спеша, разделась. Достала из шкафа чистую рубашку. Длинную, почти до пола. Без рукавов, с дурацкими алыми рюшками на подоле, со скромным треугольным вырезом на груди. Тонкое полотно приятно касалось кожи. Больше Маше в рубашке не нравилось ничего. Но любимая синяя ночнушка висит постиранная. Придется ложиться спать в балахоне доисторического вида. Перебьется разочек, походит смешным чучелом. Именно так! Розовая рубашка эксплуатировалась раз в неделю, иногда реже. Всегда в качестве замены. Значит? Маша даже села в постели, пораженная глупой мыслью о том, что ей придется донашивать этот нелепый ночной наряд до конца жизни. Раньше он не потеряет товарный вид. У него просто нет ни одного шанса. Ничего, решила она через минуту. Можно пошить другую, более милую, или даже пижамку. И не грузиться по пустякам. Не нравится? Не зачем надевать. Вот и все. С этой мыслью она шлепнулась обратно в кровать, перевернулась на бок, натянула на голову одеяло и постаралась заснуть. Получилось не сразу, через час.
Зазвонил телефон. Надрывно. Требовательно. Маша села, вырванная из объятий дедушки Морфея. Не соображая, сколько сейчас времени. Прислушалась. Попросила Геночку про себя.
-Ну, возьми трубку. Возьми, пожалуйста. Что тебе стоит? Вдруг из больницы, не дай Бог... Мало ли, что.
Телефон не умолкал. Маша открыла задвижку, вышла в коридор. Схватила трубку. Ничего не понимая. Обычные гудки. Что такое? В наступившей тишине раздался гадкий торжествующий смешок. Маша повернулась на звук. Пьяный отчим, гнусно улыбаясь, стоял перед дверью ее комнаты.. С магнитофоном в руках. Щелкнул кнопочкой. Из динамика опять полилась бесконечная трель знакомого звонка. Выключил магнитофон, поставил на тумбочку, не сдвигаясь и на миллиметр со стратегически важной позиции, загораживающей жертве пути бегства.
-Ловля на живца.
Пояснил отчим пьяным голосом, бурлящим от злорадства и непонятного удовольствия.
-Я хотел сломать задвижку. Но ты хитрая. Сразу убежала бы. Только я оказался хитрее. Как видишь! Ха-ха.
Пришлось признать, что в данный момент эта выпившая для куража скотина говорит правду. Маша огляделась. С подставки возле зеркала таинственным образом исчезли ножницы и расчески. Подготовился гад. Постарался.
-Добром пойдешь, или трепыхаться будешь?
Маша почувствовала, что в животе стягивается и растет ледяной ком. Это была не боль, короткий спазм страха. Что делать? Что делать? Что делать? Метались вспугнутые мысли, как стая птиц, поднятая неожиданным выстрелом. Отчим шагнул к ней, протянул короткопалую руку, требовательно выдохнул.
-Ну!
Марк шутил, что у американских женщин полицейских есть особая инструкция, расписывающая по пунктам поведение при попытке изнасилования. Сделать то-то и то-то. Поступить так и эдак. А в конце постскриптум, ежели ничего не помогает, надо расслабиться и постараться получить удовольствие. Как ржали пацаны. Как повторяли последние слова. Весело, с прибаутками. Маша тогда еще разозлилась не на шутку и отлупила Марка тяжелым томом хрестоматии по литературе. Страницы веером летели по классу. Белокурая бестия хохотал, все ему ни почем. Что ж, теперь воспользоваться услышанной месяц назад дурацкой инструкцией? Ни фига. Постскриптум еще не наступил. Маша набрала полную грудь воздуха и заорала, что есть сил.
-Пожар!!!!!!!!!! Горим!!!!!!!! Пожар!!!!!
Видела в каком-то детективе, что нужно кричать про огонь, общую для всех опасность. Вот и пришло на ум.
-Пожар!
Геночка бросился к ней, сбил на пол, зажимая рот. Маша извернулась, достала его ладонь зубами, вцепилась, что есть сил. Отчим ударил ее головой об пол, она постаралась лягнуть в пах. Удалось ей это не иначе как чудом. Геночка взвыл, но не очень жутко, видно удар был скользящий.
-Пожар! Пожар! Караул!
Геночка рванул на ней рубашку, снова треснул затылком об пол. Во входную дверь забарабанил сосед слева. Полуночник, владелец двух котов, ветеран Семеныч, обожающий Леночку и ее дочь. Стены в доме были тонкие...
-Маша! Маша!
Старческий голос был так близко, на площадке.
-Маша! Маша? Маша?
На отчима было страшно смотреть. Обрадованная Полежаева выкрикнула.
-Караул!
Отползая назад, попыталась встать, задравшаяся до талии рубашка открыла бедра и белые трусики. Геночка размахнулся что есть силы и пнул в живот. Маша задохнулась, повалилась лицом вниз, на пол к обутым в клетчатые тапочки ногам. Попыталась сказать хоть что-то, губы не слушались. Отчим перевернул ее на спину, прицелился и пнул еще раз, не церемонясь взял за ноги, оттащил в сторону. Цветы на обоях ожили, затанцевали, потянулись друг за другом в даль. Потолок, выгибаясь, колыхался над головой.
Голос Геночки, будоража гаснущее сознание, тарахтел совсем рядом у двери. Искаженный, точно через подушку, или бумажную трубу.
-И не говори. Перебудили всех. Спасибо, Семеныч, что прибежал. А то? Вдруг пожарных пришлось бы вызывать.
-А что стряслось то?
-Машка, дурища, оставила чайник на плите. Полотенце кухонное, видно криво повесила. Ага. Дым столбом. Потушили уже. Где она? В ванную умчалась, ревет со страха. Да, и не говорите, молодежь пошла...
Какой чайник? Какое полотенце? О чем он? Вялые мысли плыли, едва трепыхая плавниками, уходили в глубину. Опять клетчатые тапочки у лица.
-Довольна, гадина? Довольна?
Чувствительная пощечина, другая. Руки зарылись в волосы, Геночка намотал косу на кулак, принялся старательно таскать.
-Попляшешь у меня, сволочь. Попляшешь у меня! Я тебе покажу.
Маше было больно, на глаза навернулись слезы. Она пошевелилась. Попыталась подняться, тут же прицельный пинок в поясницу опрокинул ее на пол. Геночка отошел на минуту, вернулся. Встал над ней.
-Я тебе покажу, сволочь, что такое настоящий мужик. Ты мне ноги целовать будешь. Гадина. Я тебе покажу. Сейчас. Сейчас. Я тебя так отхожу, ты у меня станешь шелковая. Все настроение испортила скотина. Все удовольствие перебила, гадина.
Маша повернула голову. Сплюнула кровь с разбитой губы. Отчим держался за пах левой рукой. Значит, она все-таки попала ему коленкой? Хорошо. Но больше пока ничего хорошего не было. В правой руке у Геночки оказался ремень: кожаный, с тяжелой пряжкой. Вот гадство какое! Из Машиных же джинсов позаимствованный. Мамин подарок. Отчим неуклюже наклонился, старательно задрал рубашку падчерицы повыше, пробормотал точно уговаривая.
-Сейчас, сейчас.
Выпрямился, голос налился свинцом.
-Получи, шалава. Получи! На! Вот тебе! Будешь знать, как лягаться и орать! Будешь знать! Я тебя научу уму разуму! Я тебя научу! Ты у меня попляшешь!
С тугим свистом ремень взлетал и опускался. Куда попало - на ягодицы, ноги, спину. Маша охнула раз, другой. Пряжка немилосердно рвала тело. Отчим на мгновение остановился. Ткнул тапком в лицо.
-Будешь орать, запорю на фиг! Поняла! Молчи как партизан. Гадина! На! На!
Маша терпела целую вечность, потом сознание отключилось. Через какое то время она пришла в себя. Открыла глаза. Подняла голову. Геночка сидел на стуле, курил, смотрел пристально.
-Ну, как учеба? Понравилась? Это только начало. Будешь шелковая. Обещаю.
Встал, подошел. Присел на корточки. Маша дернулась, отползти, он не позволил. Поймал за волосы, удержал и вдруг погладил по голове.
-Такая красивая девочка, и такая плохая. Невоспитанная. Ничего, я тебя научу. Ты исправишься. Будешь ласковая, умная, шелковая. Будешь умница. Я тебя буду любить. Все наладится. Вот увидишь. Попка заживет, ножки тоже. Полежи пока.
Снова погладил. Ушел, скрылся в туалете. Маша собралась с духом. Времени у нее было всего ничего. Охнула сквозь зубы. Встала на четвереньки. Опираясь ладонью о колено, с тяжелым выдохом заставила себя подняться. Скорчившись в три погибели? Это ерунда. Увидела в зеркале свое лицо. Всклокоченные волосы, разбитые губы, на щеке кровоподтек. Шаг. Другой. Вот и дверь. Потянулась, было к куртке, услышала, что Геночка смывает воду в унитазе. Быстро щелкнула одним замком, другим и вывалилась на площадку. Закрыла дверь. Огляделась. Хотела постучать к Семенычу. Поняла, чт