— Спать не позже десяти и не больше часа телека. Учти, я узнаю, если не послушаешься.
— А с кем у тебя встреча? С дядей Пашей? — каким-то напряженным голосом спросил он, и я качнул головой.
— Нет, не с ним. С другими людьми.
— Понятно... а дядя Паша не звонил? — надежда в его глазах ранила меня почти физически.
— Все еще нет. Я же сказал, что ты узнаешь первым, если он позвонит.
— Ладно, — протянул он с явном обидой и, оттолкнувшись от бортика, отплыл от меня к другому краю бассейна. — Пока, пап, — вяло сказал мне на прощание и нырнул.
Я вот в его возрасте так взрослым не дерзил.
Где-то через час, наконец, приехал Мельник. Но никаких новостей он мне сообщить не смог: сказал, что всем занимался Александр Иванович лично, а его вызвал, когда стало понятно, что в квартире находится нужный нам человек.
Спустя минут сорок после того, как мы выехали за ворота поселка, мы остановились в неприметном дворе, окруженном серыми девятиэтажками. Уже стемнело, и сумерки вокруг нас рассеивал свет единственного на весь огромный двор фонаря. Выйдя из гелика, Мельник наступил прямо в глубокую лужу, образовавшуюся в яме, и теперь громко чертыхался, тряся ногой. Оглянувшись, я поднял воротник куртки. В окнах серых домов горел свет, и люди жили свою жизнь, совсем не подозревая о том, что происходило за соседней стеной.
Перешагнув через рассыпавшиеся бетонные ступеньки, мы вошли в темный, сырой подъезд. Лифт с обугленной, выжженной кнопкой не работал, и на девятый этаж мы поднимались пешком.
— Будешь бегать по утрам теперь, — сказал я Мельнику, который запыхался уже после нескольких первых пролетов и теперь устало пыхтел мне в спину.
— Да я бегаю, Гром, честно, — кое-как промычал он, и я хмыкнул.
Иваныч встретил меня на лестничной клетке последнего этажа. Он стоял в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, и кое-где на ткани я заметил алые, уже подсохшие капли. Похоже сотрудничество шло успешно.
Он курил в слегка приоткрытое, узкое окошко, но, увидев меня, поспешно потушил сигарету.
— Как наш клиент? — хмыкнул я и посмотрел на его сбитые костяшки.
— Ушел в отказ, — хмуро отозвался он и до скрипа зубов сжал челюсть, подавив усталый зевок.
Оно и понятно. Я последнюю неделю его почти не видел, только по трубе с ним созванивался. Он гонялся за этим отморозком по всей Москве, и вот, наконец, догнал.
Подонка, который пытался похитить моего сына, хотелось кончить на месте. Но он мог вывести нас на заказчика, поэтому я решил действовать «по уму». Сначала мы поговорим.
Квартирка оказалась типичной хрущевкой. Распашонка на две комнаты, заставленная убитой мебелью. На кухне на засаленном, желтом от старости столе высилась гора мусора: пустые чашки, хлеб, какие-то скомканные пакеты, рассыпанные по всей поверхности окурки.
— Его хата? — спросил я идущего позади Иваныча.
— Его подельника. Который жмур, — хмыкнул тот.
— Он что — дебил? Нахера вернулся?
— Схрон тут у них был, — судя по голосу, улыбка Иваныча стала еще шире. — Бабки, оружие. Не зря его неделю тут высиживали.
Похититель моего сына сидел на стуле, привязанный к нему скотчем за руки и за ноги. Когда он поднял опущенную на грудь голову, я увидел, что лицо ему Иваныч уже неплохо отделал. Левый глаз заплыл, из рта шла кровь.
— Как зовут? — я остановился в дверном проеме и скрестил на груди руки.
— Погоняло у него Жгут, — сказал Иваныч. — Двадцать семь лет, три ходки за плечами. Разбои и грабежи.
Он протиснулся мимо меня в комнату и остановился в шаге от стула. Схватил ублюдка за взмокшие темные волосы и заставил посмотреть в мою сторону еще раз.
— Знаешь, кто это?
— Ясен хрен, — он еще умудрялся храбриться. Даже сплюнул себе под ноги вязкую кровь и скорчил дерзкую рожу, что вкупе с его разбитым лицом смотрелось смешно.
Я подошел и с размаху всадил ему кулаком по губам, которые он сложил в издевательскую ухмылку. В тот момент я уже забыл, что собирался оставить его в живых и выйти через него на заказчика. Ублюдка, который тронул моего сына, хотелось втоптать в землю, закопать живьем; выпустить ему кровь по капле.
— Еще раз оскалишься — все зубы тебе нахер выбью, — сказал я, остановившись ровно напротив него. — Запомни, мразь, ты еще дышишь, потому что мне нужна информация. Но я могу и передумать. Это понятно?
Он не отвечал. Решил поиграть в, мать его, героя. Кем он себя вообразил? Рэмбо, Рокки? Я ударил снова и снова, и снова. И мой кулак впечатывался в его лицо с противным, громким звуком, пока он не прохрипел, что ему все понятно. Костяшки неприятно покалывало. Я смахнул с них чужую кровь и отступил на шаг, осматривая проделанную работу.
— Давай-ка с начала, — я подтащил к нему стул из-за стола и опустился на него, сложив руки на спинке. — Знаешь, кто я?
— Ты Гром, — ответил Жгут уже гораздо более вежливым голосом.
Вот и славно. Обычно несколько ударов по роже отрезвляюще действовали на большинство таких с виду дерзких пацанчиков, как он.
— Ты хотел похитить моего сына.
Я только договорил, но уже почувствовал, что снова зверею. Я посмотрел на Иваныча: он стоял в шаге за спиной у Жгута и внимательно за нами наблюдал, держа одну руку на кобуре. Мельник, судя по звуку, топтался где-то в другой комнате. Он нашел магнитофон и поставил кассету с попсой на полную громкость.
— Девчонка-девчоночка темные ночи. Я люблю тебя девочка очень. Ты прости разговоры мне эти. Я за ночь с тобой отдам все на свете, — затянул Белоусов, и я хмыкнул. Любимая кабацкая песня всей братвы пару лет назад.
— Смотри, у тебя два варианта: ты сдаешь заказчика и тогда сдохнешь быстро.
Жгут поднял на меня избитое лицо и моргнул, пытаясь сфокусироваться.
— Ты не сдаешь заказчика, и тогда подыхать будешь очень медленно.
Я говорил спокойным, будничным голосом. Тихие слова всегда пугали гораздо сильнее громких. Это я понял на своей собственной шкуре. Чтобы напугать кого-то, не нужно было ни орать с пеной у рта, ни трясти в припадке бешенства кулаками. Не нужно показательно включать утюг или щелкать зажигалкой перед лицом. Это срабатывало только на таких же дебилах, как и орущий. А вот если ты очень спокойно расскажешь человеку, что его ждет в будущем, и при этом будешь говорить так, как если бы ты обсуждал ничего не значащую новость — без эмоций, без чувств — то вот это испугает его до усрачки.
Жгут должен знать, что все равно сдохнет в конце. От него зависит только одна вещь: каким будет процесс.
— Ну? — я поторопил его, потому что не хотел задерживаться в этой малюсенькой, облезлой квартирке.
— Ничего я не знаю, отвечаю, Гром, — заканючил он.
Я поморщился и кивнул Иванычу. Заглушив звук выстрела диванной подушкой, он с каменным лицом прострелил Жгуту руку повыше локтя. Его крик утонул в музыке, а из соседней комнаты к нам заглянул Мельник. Я услышал его смешок позади себя и звук удалявшихся шагов.
— Мы можем долго в это играть, — сказал я также спокойно и тихо, без единой эмоции наблюдая за его мычанием и потоком слез и соплей.
Когда я работал, я работал. Чувства я отключал. Поэтому смотрел сейчас на Жгута не как на ублюдка, из-за которого Гордею сняться кошмары, а как на человека, от которого я хочу получить определенную информацию.
— Что творишь, с**а, — прохрипел Жгут между завываниями, и я вскинул брови.
— Тебе еще добавить?
— Нет, нет, — он помотал своей тупой башкой и с ужасом уставился на меня, — я скажу, что знаю.
— Вот и славно, — я улыбнулся ему почти ласково, словно мы были друзьями. — Начинай.
— Это все Красный, — забубнил он монотонно, то и дело всхлипывая, морщась и кося глаза на простреленную руку.
Наша песня хороша, начинай с начала. Как удобно скинуть все на уже мертвого подельника.
— На него вышел... мужик какой-то... с ним его кореш свел, они на зоне чалились вместе... имен я не знаю! — Жгут вскинул на меня испуганный, умоляющий взгляд. — Гром, б** буду, реально не знаю...
— Продолжай, — велел я, взмахом руки остановив поток его оправданий. Сначала послушаю всю историю, а уже потом сделаю выводы.
— Ну так вот... с**а как больно... сказали, надо дернуть твоего пацана... имени твоего не назвали, это уже потом мы с Красным доперли, когда соскочить было западло... а если б раньше знали, то никогда бы не сунулись, мы же себе не враги... мы знаем, кто ты такой, мы тебя уважаем, — он все говорил и говорил, и его речь прерывалась всхлипами и чертыханиями.
— Жгут, — я постучал рукой по спинке стула, — мне насрать на твои оправдания. Ты и так сдохнешь. Если продолжишь мямлить, то я решу, что ты не хочешь мне ничего говорить, и вот он, — я кивнул в сторону Иваныча, — продолжит начатое.
— Я понял, я понял! — заверещал он и подался вперед ко мне, с ужасом пытаясь заглянуть себе за спину. — Короче, сказали надо твоего пацана дернуть. Обязательно живым и невредимым. Так и сказали: чтобы ни царапинки у него не было.
— Кто это сказал? Что за мужик, что за кореш?
— Кореш... не знаю, я его не видел ни разу. Знаю только, что на последней ходке Красного они в одной камере сидели... он к Красному заказчика привел… с ним только Красный встречался, я никогда его не видел! — Жгут замолчал, переводя дыхание. — Красный все смеялся, что мужик с приветом... наряжается как баба. В костюмах ходил, мол, ну чисто п***к. Совсем на ровного пацана не похож...
Он сказал что-то еще, но я уже не услышал. Бормотания Жгута лились мимо моих ушей, и все, о чем я могу думать, была его последняя фраза. Заказчик любил наряжаться. Носил костюмы.
Я посмотрел на Иваныча и увидел у него в глазах все то же самое, что чувствовал сам: сомнение, неуверенность в своей догадке, недоверие к услышанному.
Но где-то глубоко внутри я знал, что это было правдой. Это было логичное и единственное объяснение. Капитан заказал похищение Гордея. Пазл в моей голове потихоньку сложился.