— Могла бы просто прийти ко мне ночью, — пошутил я, — необязательно доводить меня до белого каления, если хотела секса.
Маша, помедлив, улыбнулась. Вытянув руку, попыталась разгладить мои морщины вокруг переносицы.
— Кирилл... — набрав в грудь воздуха, начала она.
— Тихо, — перебил я ее и прижал палец к ее губам. — Тихо, я ничего не хочу сейчас слышать. Ты теперь моя. Мне плевать, сколько времени прошло, и что скажут другие. Как-нибудь справлюсь и смогу защитить свою женщину.
Она улыбнулась, и из уголков ее глаз к вискам скатилась пара слезинок.
— Давно такого не случалось, чтобы женщина после секса со мной плакала от счастья.
Маша снова промолчала. Притянула меня к себе сама и уткнулась носом мне в грудь.
Глава 23. Маша
Он спал позади меня.
Глубокой ночью я стояла на балконе, кутаясь в одеяло, и курила, прикрыв дверь. Мне нужно было подумать.
Вокруг стояла поразительная тишина. Было темно, и свет горел только в небольшой будке возле главных ворот. Там дежурила охрана. Но если закрыть глаза, то можно было легко представить, что я одна на много-много километров вокруг.
Я ни о чем не жалела. Но я должна была принять решение.
Ничего, из того, что я сказала Громову, не изменилось. Для всех будет лучше, если я просто исчезну.
Что нас с ним связывало? Я не могла ответить на этот вопрос даже себе.
«Зачем я ему понадобилась?» — вот этот вопрос я должна была задать. Он мог найти себе любую, любую женщину, с гораздо менее проблемным прошлым, чем мое.
Но он почему-то решил, что ему нужна я. Почему? Что это с его стороны? Мужская прихоть, простое желание обладать? Как скоро я ему надоем? Хочет ли он защитить меня, или просто соскучился по войне, и ему нужен повод, чтобы раздуть конфликт с его куратором из ФСБ или с другим бандитом, в чью группировку входил когда-то Бражник?
И где во всем этом мое место?
Мама всегда говорила: обжегшись на молоке, дуешь на воду.
Может, она права, и сейчас мне просто было страшно кому-то довериться. Поэтому я и не могла представить, что Громов по-настоящему верил в то, что говорил. Что это был не его сиюминутный порыв, не задетая мужская гордость.
Что он правда собирался меня защищать.
Но я же не игрушка. Меня нельзя достать с полки, а потом убрать. Я останусь, и вместе со мной останутся и все проблемы, в которые Громов сейчас старательно ввязывается.
Насколько его хватит? У него самого достаточно дерьма в жизни, чтобы он занимался еще и моим. Ему бы с сыном разобраться, с бывшей пассией, с предательством друга, с бизнесом… Я могла еще долго перечислять.
А вместо этого он, сломя голову, собирается броситься в новую заварушку, которая может оказаться гораздо опаснее, чем он сейчас думает. И что потом?.. Я не смогу жить в вечном страхе и ожидании, пока ему надоем.
Что он тогда сделает? Отдаст меня ментам, ФСБ, другому бандиту? Выкинет на улицу? Возненавидит?
Я ему не верила. Не верила в искренность его чувств. Вообще не верила в его чувства. Аверин правильно сказал: им не нужна война из-за какой-то бабы, пусть даже этой бабой буду я. И пусть сейчас Громов с этим не соглашался, настанет день, когда он поймет, что его друг был прав. Я не хочу этой ответственности. Я не хочу, чтобы из-за меня умирали люди. Чтобы из-за меня убивали...
Громов хочет поступить «правильно» — именно это он крикнул мне в лицо. Всего лишь правильно. Странно, что не упомянул, что у него передо мной долг.
Только мне не нужна его правильности. И долги я с него спрашивать не собираюсь.
Мне нужно нечто большее.
И именно этого он не сказал.
Я думала, может быть, между нами что-то получится. Мне хотелось, чтобы между нами что-то получилось. Мне хотелось чувствовать себя защищенной и нужной, чувствовать, что за меня есть, кому заступиться. Хотелось, чтобы его слова про защиту стали правдой. Хотелось чувствовать, что я могу на него положиться. Хотелось таять от его прикосновений, и чтобы в животе трепетали бабочки всякий раз, как он на меня смотрел.
Но когда женщина кричит в лицо мужчине, что она для него «никто», то хочет услышать в ответ опровержение. А Громов в ответ придумал, что ему нужно меня трахнуть. Он сказал, что теперь «я — его».
А я не хочу никому принадлежать. Я хочу, чтобы меня любили. И не извращенной любовью собственника, которая оставляет после себя лишь выжженную дотла землю и растоптанное сердце. А нормальной, человеческой, теплой любовью.
Поэтому я и должна уйти. Лучше раньше, чем позже.
Я потушила окурок уже второй сигареты и обернулась через плечо. Сквозь прозрачное стекло углядывался силуэт Громова на кровати. Глупое сердце на секунду сбилось с ритма, и я выругалась сквозь зубы. Совсем не нужно в него влюбляться, Маша. Совсем, совсем не нужно.
Громов спал, спокойный и расслабленный, и довольный, и даже не подозревал, что в паре шагов от него я строю план своего побега. Наверное, для него все просто. Мы переспали, он пообещал меня защищать — и этого довольно. Наверное, он не поймет, почему я ушла, когда об этом узнает. Подумает, что я неблагодарная, зарвавшаяся дрянь — ведь он дал мне все, а я его обманула, я его предала.
Думать так — горько. Неужели это преступление — хотеть, чтобы меня любили?..
Мне нужен план. Я не хочу, чтобы на выходе из дома Громова меня поймали и затолкали в черный микроавтобус без номеров.
Я могла бы уехать куда-нибудь подальше от Москвы, за Урал, и пожить там какое-то время. Все равно меня ничего не связывало со столицей, кроме мамы...
Я вздохнула и поспешно заморгала, стараясь удержать слезы. Стоило подумать о маме, и моя решимость сбежать ослабевала. Неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз, если мой побег удастся. Вероятно, очень и очень нескоро.
Мне нужны новые документы, чтобы уехать. Со своим именем я дальше одного из московских вокзалов не доберусь: если меня еще не объявили в розыск, то наверняка я могу проходить в каких-нибудь негласных списках людей, за перемещениями которых нужно приглядывать. Я не хочу вместо вокзала снова оказаться в камере.
Мне нужен новый паспорт и новое имя.
И мне казалось, что я знаю, кто мог бы мне помочь. Человек, которому есть, что терять, если Громов ввяжется в войну «всех против всех». Человек, который обладает такими же связями в преступном мире. Для него не составит особого труда втайне ото всех раздобыть мне новый паспорт. Человек, которому выгодно, чтобы я исчезла раз и навсегда.
Виктор Аверин.
Тихо, осторожно ступая, я вернулась в спальню. Громов не пошевелился, не изменился в лице. Его дыхание не сбилось, оставаясь таким же ровным и спокойным. Я даже ему позавидовала. Как хорошо быть мужчиной: занялся сексом, получил разрядку и заснул крепким сном невинного младенца, пока у женщины вся душа наизнанку несколько раз уже успела вывернуться.
Я натянула брюки и свитер прямо поверх футболки, в которой спала, и также бесшумно вышла за дверь. Я не знала, в какой спальне ночевали Аверин с Мариной, поэтому попробовала наугад несколько дверей, пока не нашла нужную. Утром, наверное, моя идея покажется мне безумной, и я точно отругаю себя за то, что решила посреди ночи вломиться в спальню к незнакомым людям.
Но ничего лучше я не придумала. И если я не поговорю с Авериным сейчас, неизвестно, когда выпадет еще один шанс.
Глубоко вздохнув, я толкнула дверь и вошла к ним в спальню. Под моей ногой скрипнула половица, и Аверин уловил этот тихий звук. Я не успела и глазом моргнуть, как он моментально вытащил из-под подушки пистолет, скатился с кровати на пол и встал в стойку, опираясь на одно колено. Дуло пистолета смотрело мне точно в лоб.
Завозившись, Марина перевернулась на другой бок.
— Какого хера?! — шепотом воскликнул Аверин, разглядев, наконец, меня. — Я мог выстрелить, ты совсем с ума сошла?!
Да, сошла!
Я не могла предвидеть, что он спит с пистолетом под подушкой даже в доме своего лучшего друга. Думала, что самое страшное и постыдное, что может произойти — это если я увижу Аверина голым.
Теперь-то я понимала, что могла закончить эту ночь с пулей между бровей...
Я отвела в сторону взгляд — голым-то я его действительно увидела — и тихо сказала.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Я чувствовала, как щеки обжег предательский румянец, и прижала ладонь к губам, чтобы не расхохотаться истерически. Тогда он точно решит, что я свихнулась, и позовет Громова.
— На тему? — он отвел в сторону пистолет, а вот одеваться не спешил. — Гром спит? Он знает, где ты шляешься?
— Нет, и он никогда не должен узнать об этом разговоре, — преодолев смущение, я повернулась к Аверину и посмотрела ему прямо в глаза.
Кажется, он догадался. Или я смогла его заинтриговать. Во всяком случае, он кивнул, положил пистолет на кровать и поднял с пола спортивные штаны. Взглянув на меня, надел еще и футболку.
— Ну? — Аверин подошел ко мне почти вплотную, прижав к двери.
До этого момента спальня не казалась мне такой тесной. Я отклонилась чуть вбок и посмотрела на кровать: Марина по-прежнему спала. Или только притворялась?
— За нее не переживай, — Аверин верно истолковал мой взгляд. — Она у меня не болтливая.
— Мне нужна твоя помощь, — я набрала в грудь побольше воздуха.
Я чувствовала себя спортсменом, который готовится к последнему, решающему прыжку в ледяную воду. Стоит оторвать ноги от земли, и уже не получится вернуться обратно. Останется только одно — идти вперед, невзирая ни на что.
— Это я уже понял, — он насмешливо прищурился, засунув руки в карманы спортивных штанов.
— Сделай мне липовые документы. И тогда я смогу исчезнуть, — выпалила я скороговоркой.
Брови Аверина поползли вверх. Такого он явно не ожидал.
— Я думаю, что ты прав. Насчет меня и конфликта с Зимой. Он никому не нужен. А Громову не нужно начинать войну из-за бабы, — я почти дословно его процитировала.