– Эй, вонючка! – он был нетрезв, но на ногах держался уверенно, да и язык не заплетался. – На свалку ходила? А в сумке-то бухло, небось? С тебя стакан!
Грыжа вышла из состояния безучастной заводной куклы, смерила Мотю колким взглядом. Он громко повторил, выпятив костлявый подбородок:
– Стакан с тебя, вонючка! За то, что мы терпим твою вонищу. Я терплю. Наливай давай.
Он был невысоким, щуплым, с узким лицом, глядя на которое у многих возникала ассоциация с мордой хорька. Близко посаженные глаза; замызганная кепка с выбивающимися из-под неё русыми патлами; стоптанные кирзовые сапоги; солдатская гимнастёрка с приколотым над карманом значком «Участник ликвидации аварии ЧАЭС». В деревне Мотю боялись и всячески избегали его компании. Попойки с ним нередко заканчивались дракой. Он всегда находил повод, чтобы накинуться на собутыльников с кулаками. Обычно всё начиналось мирно: первый стакан, второй… Мотя хвастался своими чернобыльскими подвигами, уверял, что без него там вообще не справились бы. Третий стакан – тема менялась. Мотя начинал хаять евреев, винить их во всех бедах. И напоследок, переключался на Горбачёва с Ельциным. Грозился в ближайшее же время отправиться в столицу, чтобы собственными руками удавить поганцев. Выговорившись, устремлял свой взор на собутыльников. В глазах вспыхивало бешенство, словно в голове сгорал предохранитель. И никакие попытки успокоить на него не действовали. Брызжа слюной, он принимался орать, что все вокруг жиды, которые только и ждут, когда герои-чернобыльцы передохнут. В ход незамедлительно шли кулаки. А дрался Мотя как зверь – яростно, свирепо. И просто удивительно, что до сих пор никого не убил. После избиения какого-нибудь бедолаги, он расхаживал по деревне, выкрикивая угрозы. Успокаивался нескоро, а о содеянном не жалел. Выпивать с ним решались вконец опустившиеся типы, которые даже не задумывались, что случится через минуту-другую. Однако в деревне таких уже не осталось – померли. Теперь Мотя, как правило, бухал в одиночку, но иногда всё же делал попытки найти компанию.
– Ну что пялишься, корова? – буравил он взглядом Грыжу. – Не слышала, что я сказал? Наливай стакан! Или давай я прямо так, из горла. А можем и вместе бутылку распить. Я сегодня добрый. Так и быть, потерплю твою вонищу.
– Я сейчас, – сквозь стиснутые зубы процедила Грыжа, и направилась к калитке.
– За стаканом? – крикнул ей вслед Мотя. – Только живей давай. Трубы горят.
Он довольно ощерился, изобразил пьяную версию чечётки, затем уселся на скамейку возле забора и закурил папиросу.
Ждать долго ему не пришлось.
Скрипнула калитка, со двора вывалилась Грыжа. Вот только вместо стакана и бутылки в её руках был топор – тот самый, которым зарубила и расчленила Фёдора. Мотя даже опомниться не успел, как она уже оказалась возле него. Топор описал размашистую дугу, лезвие врезалось в забор, разнеся гнилые доски в щепки.
– Вонючка?! – заревела Грыжа. – Ты назвал меня вонючкой?!
Мотя сорвался со скамейки, бросился прочь. Лезвие топора с грохотом обрушилось в то место, где он только что сидел.
– Никто больше не назовёт меня вонючкой! – что есть силы, заорала Грыжа. – Услышу, на куски изрублю! Всех изрублю, кто будет мне жить мешать!
Отбежав на безопасное расстояние, Мотя остановился – даже сквозь въевшуюся в складки морщин грязь пробивалась бледность. Грыжа глядела на него исподлобья, мокрые от пота волосы липли к её лицу как причудливая вуаль. В глазах обидчика она заметила не только злость, но и страх. Страх! Раньше, как и все в деревне, боялась этого типа, а теперь он боялся её. Просто замечательно! Это лучшее, что с ней случилось за последние дни. Она ощущала себя невероятно мощной, способной на всё, без ограничений. Чувствовала себя неуязвимой, защищённой, словно за её спиной стояла целая армия. С триумфом глядя на Мотю, она решила, что он чует присутствие Той Что Всегда Рядом. Наверняка чует. И пускай. Так и нужно. Этот урод теперь знает, что она, Грыжа, не такая как все. Что с ней шутки плохи. Она наслаждалась ощущением собственного превосходства и радовалась, что сумела проявить себя.
Сплюнув, Грыжа расправила плечи, развернулась и с гордым видом зашагала к калитке. Ошеломлённый Мотя начал приходить в себя. Ноги стали как ватные, и он уселся посреди пыльной улицы. Давненько ему не приходилось переживать такую встряску. Даже протрезвел. В ушах всё ещё стоял крик Грыжи: «Услышу, на куски изрублю!..» Прежде, чем врезаться в забор, топор просвистел в сантиметре от его головы. Вонючка едва полчерепа ему не снесла! Вонючка? О нет, вслух он больше никогда её так не назовёт! Грыжа обещала за оскорбление убить, и убьёт. Мотя в этом ни капли не сомневался. Но его больше пугала она сама, а не её угрозы. Когда Грыжа стояла с топором возле скамейки, ему на мгновение показалось, что она и не человек вовсе, а какой-то демон из ада. Огромный злобный демон. Конечно, почудилось, но жуткий осадок остался.
Мотя обхватил голову руками и истерично расхохотался. Да, Грыжа напугала, вот только на фоне страха неожиданно вспыхнуло восхищение. Он всегда уважал сильных – тех, кто умеет постоять за себя.
Тем же вечером Грыжа услышала стук в дверь. Недовольно уставилась в тёмную прихожую: кого, к лешему, принесло? Гостей в этом доме давно не было, и её такой расклад устраивал. Стук повторился – не настойчиво, а как-то даже вежливо. Грыжа спрятала ополовиненную бутылку под груду тряпья в углу комнаты и отправилась отворять дверь.
Это оказался Мотя, и вместо ожидаемой злобной гримасы Грыжа с некоторым удивлением увидела лёгкую улыбку на его лице. Держа в руке сумку, он переминался с ноги на ногу. Совершенно не свойственное ему почтение сквозило во взгляде, в каждой морщинке.
– Ты это… – начал он нерешительно. – Ты зла на меня не держи. Признаю, был не прав.
Торопливо вынул из сумки трёхлитровую банку с брагой.
– А это, так сказать, за примирение. Последние гроши за неё отдал. Может, вместе разопьём, а?
Грыжа какое-то время глядела на него с подозрением. Слишком уж странным казался ей этот якобы дружественный визит. Да и сам Мотя какой-то непонятный. Неужели на него так сильно повлияла её агрессия? Зауважал, хорёк облезлый? Понял, что с ней лучше не ссориться? Она фыркнула, посторонилась.
– Ладно уж, заходи.
С довольным видом Мотя прошёл в гостиную, поставил банку на стол. Грыжа принесла стаканы.
За окном догорал вечер. Свет закатного солнца окрашивал все предметы в комнате в красноватые тона. В углу под потолком отчаянно жужжала угодившая в паутину муха. К ней суетливо подбирался паук.
Мотя разлил брагу по стаканам. Чокнулись. Выпили.
– А ты молодец, – вкрадчиво сказал Мотя. – Не ожидал. Удивила, так удивила. На меня, да с топором… – он подавил смешок, тряхнул головой. – Чёрт, да я чуть не обосрался! Ты ведь мне едва башку не снесла. Ух! Никогда не забуду. Но вот, что я тебе скажу… Так и нужно! Ты всё правильно сделала. Уважуха. Ты не такая, как все это чмыри, – указал пальцем на окно, имея в виду деревенских. – Совсем не такая, я теперь это вижу.
Грыжу его слова пьянили похлеще браги. Она аж разомлела вся. Даже припомнить не могла, когда в последний раз слышала похвалу в свой адрес. Наверное, в той, прошлой жизни, когда её все Галиной звали. А тут такие излияния от главного местного бузотёра. Неужели настали конкретные перемены? О да, так и есть! И она знала, кого за это благодарить – Ту, Что Всегда Рядом! В благодушном порыве Грыжа вдруг сделала то, что сама от себя не ожидала: достала из груды тряпья бутылку и поставила её рядом с банкой с брагой.
– О-о! – Мотя энергично забарабанил ладонями по столу. – Вот это я понимаю! Это – дело!
Когда выпили, Грыжа рассказала ему про молнию, расщепившую дуб. Поведала о том, что ощущает теперь рядом с собой неведомую силу. Говорила вполголоса, косясь на окно, словно доверяя страшную тайну. Мотя слушал, вытаращив глаза. Поначалу в его взгляде явственно читалось: «Ты, нахрен, это серьёзно?» Но скептицизм скоро сменился доверием. Ему очень хотелось в это верить. Было в рассказе Грыжи что-то тёмное, привлекательное. Интерес к тому же и алкоголь неслабо насыщал. Да и в памяти ещё был свеж образ Грыжи возле скамейки. Он ведь тогда почувствовал в этой бабе какую-то сумасшедшую мощь. Почувствовал!
Грыжа умолкла. Она была рада, что нашла слушателя. Давно ей хотелось хоть с кем-то поделиться своим секретом.
– Ух-ты! – произнёс Мотя, почесав затылок. – Рассказал бы мне это кто-то другой… А тебе я верю. Чёрт, серьёзно верю! За это стоит выпить.
Выпили. Какое-то время обсуждали перемены в жизни Грыжи, затем принялись хаять деревенских. Как выяснилось, их взгляды на многие вещи совпадали. Изрядно захмелев, договорились до того, что всех этих местных доходяг нужно к ногтю прижать. Без всякой жалости. И хватит уже по помойкам шариться. Пора выбираться из дерьма! Пускай их деревенские поят и кормят!
– Пусть только кто-нибудь попробует отказать! – ударил кулаком по столу Мотя. – Кадык, нахер, вырву!
Он уже дошёл до агрессивной стадии. А Грыжа с презрительной гримасой на лице продолжала распалять его и себя:
– Запугать их всех нужно! Так, чтобы даже пискнуть боялись. За всё заплатят…
Алкоголь закончился. Мотя поглядел на банку злобным взглядом, словно виня её в том, что она опустела слишком быстро, затем буркнул: «Я щас. Жди». Пошатываясь, выбрался из-за стола и покинул дом. Грыжа как будто и не заметила, что гость ушёл. Она отрешённо смотрела в пространство перед собой и повторяла, как заезженная пластинка:
– За всё заплатят… За всё заплатят…
Голова медленно склонялась, пока лоб не упёрся в стол. Уснула. А паук под потолком вовсю пиршествовал – у него сегодня была хорошая добыча.
Пьяный неугомонный Мотя бродил по деревне.
– Кто Грыжу… обидит, – орал он, – кадык вырву! Мы… мы с ней теперь закадыки!
Спотыкался, падал, снова поднимался. Иногда хохотал, как безумный.