– Что дальше? – Мотя с грустью глядел в пустой стакан.
Они сидели на крыльце дома Грыжи. Рядом лежала нехитрая закуска, на которую зарилось с десяток мух. Несмотря на ранний час, солнце уже палило вовсю.
– Что дальше, – задумчиво повторила Грыжа. – Нас всего двое.
– И что? – Мотя выудил из литровой банки солёный огурец. – Да на всех этих ссыкливых доходяг и меня одного хватит. Думаешь, они друг за дружку впрягаться начнут? – хихикнул. – Да щас! Знаю я эту публику. Были бы хоть чуток посмелее, свалили бы из этой дыры к едрене фене.
– Но ты ведь тоже здесь.
– А мне здесь нравится. Меня, знаешь ли, всё устраивает. И я в отличие от них не ною, как херово живётся. Один только скулёж и слышу. Жалуются, что завтра только хуже будет, чмыри помойные. А вот мне лично похрену, что завтра будет. Да пускай хоть небо на землю грохнется. Одним днём живу. Сдохну сегодня или завтра – и насрать… Повеселиться, правда, ещё чуток хочется напоследок, погулять.
Грыжа посмотрела на него удивлённо: тот ещё бухарик, а языком чесать горазд. Не все мозги ещё пропил, не отупел. Из почвы привычного презрения ко всему и всем даже росток симпатии проклюнулся. Та, Что Всегда Рядом знала, кого выбирать ей в попутчики.
– Повеселимся ещё, – заверила она. – Сегодня же и повеселимся. Но нам всё-таки ещё кто-то нужен. Для солидности.
Мотя захрумкал огурцом.
– Как скажешь, мать, как скажешь. Тебе видней. И что, кто-то есть на примете? У меня вот нет.
Грыжа задумалась.
– А как насчёт того урода? Не знаю, как зовут. Видела его всего раз, издалека. Ну… высокий такой, с лысой башкой…
– Серёжа? – Мотю передёрнуло. – Бр-р-р! Ты серьёзно? Да меня от одного его вида в дрожь бросает. Говорят, он крыс и собак жрёт.
– Да хоть людей, – ухмыльнулась Грыжа. – Значит, Серёжа его зовут?
– Ага. Он тут сам по себе, ни с кем не общается. Кстати, как и ты пришёл в деревню непонятно откуда. Все отсюда чешут, а он сюда. Раньше, давно, с ним общался Витёк Васильев – тоже был психом ненормальным. Так вот они вдвоём ходили к скотомогильнику, собирали там грибы какие-то. Потом их сушили. Раньше Витёк, как и все, выпить не дурак был, а как на грибы эти подсел, так пить-то и бросил. Помер, правда, скоро. Нашли его как-то возле речки. Дохлый, а улыбка в полморды. Видимо, перед смертью хорошую дозу этих грибков принял.
– А этот Серёжа, – озадачилась Грыжа, – он что, совсем псих?
– Да хрен его знает, – был ответ. – По нему не разберёшь. Жуткий он. Я как-то вечером из города возвращался – темнело уже, – гляжу, посреди дороги кто-то стоит. Присмотрелся – Серёжа, чтоб его. Он просто стоял и пялился на меня. И улыбался. Чёрт, меня от этой улыбочки аж пот прошиб. Вот ей богу, хрен чего боюсь, а тогда не на шутку струхнул. Хотя, этот Серёжа такой тощий, что тростинкой перешибить можно. А всё равно почему-то жутко. Я тогда с дороги-то свернул от греха подальше, обошёл его.
Эта история ещё больше возбудила интерес Грыжи. Она чувствовала: пожиратель странных грибов – тот, кто нужен!
– Пойдём-ка, поглядим на него.
– Ну, давай поглядим, – вздохнул Мотя. – Только вот что… Если захочешь с ним поболтать, называй его только Серёжей. Ни Сергей, ни ещё как… Витёк сказывал, не любит он, когда по-другому его кличут.
Грыжа кивнула.
– Лады. Возьмём пузырёк с собой? Предложим ему.
– Да говорю же тебе, – кисло сказал Мотя, – не пьёт он совсем. Грибы жрёт.
Этот факт осложнял вербовку, но Грыжа была уверена, что всё получится. Та, Что Всегда Рядом поможет.
Серёжа проживал в западной части деревни, где совсем уже никого не осталось – кто-то помер, кто-то уехал. Мёртвая территория. Чёрные избы с тёмными пустыми глазницами окон. Дворы, густо поросшие крапивой, лопухами и борщевиком. Обломки заборов, гнилая рухлядь, пыльная улица, на которой не было человеческих следов.
– Вот его халупа, – Мотя кивнул на избу с заколоченными досками окнами. – Похоже, он не слишком-то любит свет.
Забор был повален, его останки поглотил не в меру разросшийся кустарник чёрной смородины. К островку вытоптанной земли возле дома вела узкая тропка, устланная досками. На столе рядом с крыльцом была навалена различная утварь: котелок, сковородка, металлические миски, большой черпак, тесак для рубки мяса. Тут же находилось уродливое, из красного кирпича, кособокое сооружение, в котором с трудом угадывалась печка.
Грыжа с Мотей опасливо вошли во двор. Не успели сделать и нескольких шагов, как распахнулась дверь, и на крыльцо вышел хозяин. Он улыбался, правда, улыбка эта была еле обозначена и походила она больше на странную особенность лица, вроде кривого носа, чем на выражение эмоций. Раньше Грыжа видела этого типа издалека, теперь же могла рассмотреть его конкретно: высокий, тощий, как скелет. С голым блестящим черепом и бледной кожей. На узком вытянутом лице не было ни единой морщинки, и это очень диссонировало с седой бородой, прихваченной под подбородком тесьмой. Светло голубые, почти прозрачные, глаза. Густые брови. Руки, безвольно свисающие вдоль тела, как плети. На Серёже была выцветшая розовая байховая рубашка, застёгнутая на все пуговицы и заправленная в обрезанные до колен треники. На ногах – галоши.
Грыжа даже предположить не могла, сколько ему лет. С толку сбивало то, что лицо одновременно казалось и молодым и старческим. А ещё эти пустые глаза… Какие мысли могут копошиться в этой лысой башке? Да и есть ли вообще там мысли? Мотя был прав: жуткий тип. Страшнее всего его улыбка. Было в ней что-то змеиное. Грыжа подумала, что вот сейчас Серёжа раскроет рот и внутри непременно обнаружатся жёлтые клыки, с которых свисают капельки яда. Она с трудом сдержала дрожь.
– А мы к тебе… Серёжа, – в горле пересохло, и голос прозвучал сипло. – Надеюсь, не прогонишь?
Мотя добавил нерешительно:
– Разговорчик у нас имеется.
Серёжа медленно моргнул. Лицо не выражало никаких эмоций, если не считать, будто приклеенной улыбки.
– Разговорчик? Какой разговорчик? – говорил он медленно, словно речь ему давалась с трудом.
И голос…
У Грыжи по спине поползли мурашки: голос какой-то женский. Нет, скорее, детский. Ещё один диссонанс, нагоняющий дополнительной жути. Она резко выдохнула, собралась с духом и сразу же перешла к делу:
– Мы собираемся подмять эту чёртову деревушку под себя. Свои порядки установим. Но нас всего двое – я и Мотя. Хотим, чтобы ты, Серёжа, был с нами. Что скажешь?
– И зачем мне это, а?
– Ну… жратва у нас постоянно будет, – развела руками Грыжа. – И деньги.
Серёжа закатил глаза к небу, облизал губы. После долгой паузы, сказал мечтательно:
– Жратва, это хорошо.
– Тебе и делать-то ничего не придётся, – встрял Мотя. – Будешь просто рядом стоять, а мы всё сами, сами.
– Заманчиво, – Серёжа всё ещё смотрел на небо. – Просто рядом стоять? Как пугало?
Грыжа поморщилась.
– В общем, тебе решать.
Серёжа вдруг встряхнулся, насторожился, вытаращив глаза, посмотрел по сторонам.
– Вы слышите?
Грыжа и Мотя озадаченно переглянулись.
– Слышите? – Серёжа повернулся на месте. – Голос. Он зовёт меня.
– Я нихрена не слышу, – буркнул Мотя.
Грыжа нахмурилась.
– И я тоже.
– Тс-с! – Серёжа прижал длинный тонкий палец к губам. – Тихо! Где-то рядом, я слышу! Вот прямо где-то здесь…
Он повернул голову вправо, влево, застыл на несколько секунд, затем целеустремлённо направился к печке.
– Здесь. Точно здесь. Я сейчас, сейчас…
Опустился на колени, прижался ухом к кирпичной стенке печки и закрыл глаза. Кивнул, словно с чем-то соглашаясь. Кивнул ещё раз.
– Да он больной на всю башку, – прошептал Мотя, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. – Всё ещё думаешь, он нам нужен?
Грыжа кивнула.
– Нужен. Согласился бы только.
Серёжа распахнул глаза, отстранился от печки, быстро подошёл к Грыже, схватил её за руку и принялся обнюхивать ладонь. При этом он пыхтел, гримасничал. Наконец, отпустил руку, широко улыбнулся.
– Нравится. Мне нравится.
Грыжа невольно позавидовала ему чернейшей завистью: у чёртова психа оказались идеально ровные белые зубы. Просто чудо какое-то. И никаких клыков, сочащихся ядом. Впрочем, улыбка всё равно выглядела змеиной, и эти эталонные зубы казались какой-то ошибкой, словно пышные яркие цветы в суровом зимнем лесу.
– Я согласен, – заявил Серёжа. – Я с вами.
Грыжа посмотрела ему в глаза.
– Что ж, теперь нас трое.
– Пора выпить, – угрюмо сказал Мотя. Он был не слишком рад, что третьим стал этот тип.
Сначала они застращали Юрку Вольнова и Петьку Башарова – эти мужики не только собирали жестянки и бутылки на свалке, но и частенько подрабатывали в городе на овощной базе. Запугивали их Грыжа с Мотей, но они, с каким-то животным страхом в глазах, глядели только на Серёжу. Услышав, что им теперь придётся отдавать часть денег, Юрка несмело возмутился, и получил крепкую затрещину от Моти. Досталось и Петьке – за компанию. Они принялись канючить, жаловаться, что сами едва с голоду не пухнут. Тогда в дело неожиданно вступил Серёжа. Он подошёл к Юрке вплотную и, не стирая свою улыбочку с лица, выдохнул:
– Ты ведь хочешь жить?
Этого оказалось достаточно, чтобы оба мужика сдались. Небольшую сумму денег они отдали тут же.
Закончив с этой парочкой, Грыжа, Мотя и Серёжа отправились по домам, в которых проживали старики. После недолгих запугиваний, принимались грабить: складывали в мешки всё, что можно было продать. У одной старухи нашли деньги, отложенные на скорбный день. Взяли не всю, а половину суммы, потому что в Моте вдруг пробудилась жалость: «Ну, нельзя так с бабкой. Ладно, эти чумаходы, но бабка…» Грыжа спорить не стала, хотя такое поведение Моти вызвало в ней сильное недовольство.
Настал черёд трясти ещё одну трудовую компанию: Федюнчика, Макарыча, Лёху Сухорукова и Пипетку – вчетвером они где-то выкапывали и обжигали кабели. Где выкапывали, держали в тайне, и даже спьяну не рассказывали. В последние месяцы дела у них шли неплохо. А однажды они похвастались, что денег много срубили – хвастались аккурат после той ночи, когда часть города осталась без электричества.