На этом месте Дана всегда просыпалась.
Так же было и три ночи назад. Она пробудилась с гулко бьющимся сердцем, села на кровати. Проклятый сон! После него чувство вины обострилось: ну почему она пошла не по той дороге?! Плакать хотелось, но Дана сдержала слёзы. Нужно быть сильной. Уже столько времени прошло с того поганого дня. Жизнь начала налаживаться. Никаких слёз! Слёзы – это шаг назад, а они ведь с Ильёй итак двигались вперёд, прилагая неимоверные усилия.
Тихонько, чтобы не потревожить спящего рядом мужа, Дана встала с кровати, прошла на кухню и выпила воды. Затем подошла к окну. Ночь была по-зимнему волшебной. В свете полной луны искрился снег. Звёзды ярко сияли. За оградой виднелся гребень леса – кроны были словно бы из серебра. Дана подумала, что в городе совсем другая, тусклая ночь. А здесь, на отшибе, где теперь находится их новый дом, ночь живая. Ей понравилось это сочетание слов: «живая ночь». Вспомнились красочные открытки, на которых ясный месяц, снежинки, ёлка. А ведь скоро Новый год. Она всегда мечтала, чтобы её ребёнок – не важно, мальчик или девочка – утром первого января обнаружил под ёлкой кучу подарков. А они с Ильёй, обнявшись, наблюдают, как ребёнок радуется, разворачивая подарки. Просто идиллия, как в слащавых фильмах. Но Дане нравилась эта слащавость, эта приторная, банальная воображаемая сцена.
Она долго глядела на луну, а потом спросила сдавленным голосом:
– Почему я пошла не по той дороге, а?
Луна не ответила. Дана с грустью усмехнулась и ответила сама:
– Потому что я дура.
И, словно решив наказать себя, выкрикнула мысленно: «Мой ребёнок никогда не узнает, что такое Новый год! И не развернёт подарков! Он мёртв! Его убил чёртов наркоман! А я пошла не по той дороге! Не по той, не по той!..»
Её затрясло. Таких приступов отчаяния с ней вот уже больше года как не случалось. Она приказала себе успокоиться. Сейчас же! Никаких мыслей о Новом годе и подарках! Никаких больше идиллических воображаемых сцен! Хватит! У неё нет ребёнка и никогда…
А почему бы не взять ребёнка из детского дома?
Дана обомлела, продолжая глядеть на луну. Эта мысль показалась ей настолько естественной и правильной, что она едва не рассмеялась. И легко как-то сразу стало. Словно несколько лет тащила на себе многотонный груз, а теперь сбросила его. Её вот что изумляло: почему они с Ильёй никогда даже не задумывались о том, чтобы взять ребёнка из детского дома? А это ведь в их положении самая логичная идея. Боялись чего-то неосознанно? Но чего? В любом случае у неё теперь нет никакого страха. Напротив, с каждой секундой разрасталась решительность.
– Спасибо! – сильно волнуясь, сказала она луне, словно именно ночное светило подсказало ей спасительную идею.
Дана, опрокинув впопыхах стул на кухне, бросилась в спальню. Растрясла мужа. Когда тот, хмурясь и ворча, разлепил глаза, выпалила:
– Мы возьмём ребёнка из детского дома! И медлить не будем!
Илья вытаращился на жену так, будто видел её впервые. Моргнул. Смысл её слов наконец достиг нужной зоны в его голове. Ещё раз моргнул. Улыбнулся, засмеялся, а потом прижал её к себе и долго не отпускал.
– Это то, что нам нужно, – сказал он, и повторил: – То, что нам нужно!
Илья повторял и повторял эти слова, а Дана плакала, но то были слёзы радости. Ведь скоро ребёнок в этом доме – не важно, мальчик или девочка – развернёт подарки, найденные под ёлкой. Воображаемая сцена станет реальной.
А теперь они точно знали, что это будет девочка. И зовут её Маша. И одним из подарков для неё станет кролик.
Глава семнадцатая
С каждым днём Грыжа всё больше утверждалась во мнении, что именно здесь её место. Она чувствовала себя шестерёнкой, которая долгое время крутилась вхолостую, но теперь стала частью большого механизма. Там, в деревне, всё было совсем не так. И дело было даже не в масштабе, а в ощущениях. Совсем иные ощущения – новые, сильные.
Иногда, обходя территорию Церкви Прозрения, она думала: «Это теперь всё моё!» Её радовали подобострастные взгляды, которые устремляли на неё члены секты. Радовало собственное особое положение. И то, что ей не пришлось ничего для этого делать, казалось Грыже чем-то естественным. Она считала это заслуженным подарком Грозы. И Куннар подтверждал такой вывод.
Поначалу, правда, пришлось нелегко. Из-за того, что пить бросала. Решение завязать со спиртным стало неожиданным даже для неё самой, ведь не собиралась же, не планировала, считала, что алкоголь навсегда останется частью её жизни. Но в первые же дни пребывания в Церкви она вдруг осознала: если и дальше будет затуманивать мозги бухлом, её надолго не хватит. Простейшая истина, но, как выяснилось, некоторые мысли должны прийти в голову именно в нужное время и в нужном месте, чтобы они стали чем-то вроде вселенского откровения. То, на что раньше было плевать, превратилось в цель номер один.
И без Куннара тут не обошлось.
Он с самого начала стал убеждать Грыжу, чтобы она бросила пить. При этом утверждал, что Гроза желает этого. Грыжа ему верила. Парень мог лгать кому угодно, но только не ей. Его слова к тому же подтверждали страшные сны. Раньше спьяну и с похмелья снился всякий бред – какое-то хаотическое нагромождение образов. А когда она стала членом Церкви Прозрения, бред обрёл жуткую форму. Стоило ей задремать, как являлись чудовища, в мордах которых угадывались черты тех, кому она причинила зло. Твари возникали из темноты, окружали, клацая зубами. Из пастей стекала пенистая слюна, в залитых кровью буркалах горела ярость. Иногда Грыжа видела этих чудовищ даже наяву, как нечто мимолётное, случайно попавшее в поле зрения. Она рассказала об этом Куннару, и его ответ оказался предсказуемым: «Это Гроза подаёт знаки. Чтобы кошмары прекратились, нужно завязать с алкоголем».
И Грыжа снова ему поверила.
Выбор был невелик: или сумасшествие или трезвый образ жизни. Грыжа выбрала второй вариант, приплюсовав к нему ещё множество аргументов. Вот только исцеление далось нелегко после нескольких лет ежедневных попоек. Почти целый месяц Грыжа боролась с зависимостью, порой погружаясь в полуобморочное состояние. Засыпала, только приняв снотворное, ела через силу. Множество раз у неё возникало невыносимое желание послать Мотю за водкой или самогоном, но всякий раз она это предательское желание подавляла. Грыжа и сама не подозревала, что в ней такая сила воли.
Во время исцеления Куннар поддерживал её. Постоянно твердил, что Гроза видит, как она борется. Видит и ценит. И что скоро для неё начнётся совершенно новая жизнь. Его слова вдохновляли, он умел быть убедительным.
И вот настало утро, когда Грыжа проснулась, чувствуя себя нормально. Голова не кружилась, руки не тряслись, хотелось мяса и крепкого чая. Даже вонь прошла, и это стало самым неожиданным побочным эффектом. Мотя сказал, что это дело нужно отметить, и щёлкнул пальцем себе по горлу. Он и не ожидал, что его шутливое предложение вызовет в Грыже такой хохот. Несколько минут она буквально надрывалась от смеха, а все кто был рядом, глядели на неё с подозрением, как на какую-то одержимую.
Времена пьянок остались в прошлом. И, как и обещал Куннар, у Грыжи началась совершенно новая жизнь. Настал период наблюдения и осмысления. Она подмечала всё, что творилось в Церкви Прозрения, и делала выводы. Многое охотно разъяснял Куннар. На то, чтобы полностью освоиться и почувствовать себя здесь хозяйкой у Грыжи ушло совсем немного времени. Причиной тому были члены секты. Они глядели на неё с таким подобострастием, словно она являлась каким-то божеством. Да, Куннар объявил её своей правой рукой, но такого тупого раболепия она не ожидала. И ведь им было достаточно всего лишь нескольких слов чудотворца. И всё. В их головах будто щёлкнул переключатель, отвечающий за свободу воли. Эти люди напоминали Грыже овец, которым даже пинка не нужно давать, чтобы они следовали в нужном направлении. Она не сомневалась: прикажи им Куннар покончить с собой всем скопом, распрощались бы с жизнью, не раздумывая, испытывая при этом радость. И ей это нравилось. Среди такого безвольного стада она чувствовала себя пастухом. Вернее, одним из пастухов. Иногда специально обходила всю территорию лагеря, заходя в жилые помещения, чтобы увидеть, как они ей кланяются, чтобы услышать благоговение в их голосах.
«Эти люди – психи, – говорил Мотя. – Все до единого ненормальные. И выглядят они счастливыми, потому что мозги набекрень».
Грыжа с ним не спорила. Психи? Да и плевать. Она не видела ничего плохого в том, что ей комфортно среди ненормальных.
Особенно Грыже нравились «вечерние представления», где сначала проповедники доводили паству до религиозного экстаза, а потом уже в дело вступал Куннар. Во время этих сеансов члены Церкви, словно бы освобождались от каких-то оков, становились донельзя странными. Порой Грыже казалось, что в них бесы вселялись. А как ещё объяснить подобное безумие? Некоторые рыдали, кто-то входил в транс и принимался раскачиваться, мотать головой, издавать чудные звуки. А какие в это время у них были глаза! Бессмысленные, тупые. Но когда на сцену выходил Куннар, а вместе с ним и Грыжа, всё менялось. Пустота в глазах людей сменялась благоговением. Все глядели на чудотворца, затаив дыхание, как на спустившегося с небес бога. Облачённый в белый костюм Куннар садился в кресло, больше похожее на трон. Грыжа становилась рядом, а проповедники служили фоном. Включалась спокойная приятная музыка, гасились фонари на всей территории лагеря и только один прожектор освежал сцену голубоватым светом. После короткого приветствия Куннар просил подойти к нему тех, кого мучает боль. Это всегда были люди со стороны, не члены Церкви Прозрения. Их приводили специально для более качественной демонстрации возможностей чудотворца. Часто они были настроены скептически, и это только добавляло драматизма. Эти люди рассказывали о своей боли. Истории были разными. Кого-то мигрень мучала, а кто-то изнывал от боли по причине смертельной болезни. Куннар выслушивал их, а потом приступал к «исцелению». Грыжа подводила его к пациентам, он снимал чёрные очки, обхватывал голову страдальца руками и стоял так с десяток секунд. Потом отпускал и выкрикивал: