– Боли больше нет!
Толпа тут же хором отзывалась:
– Боли больше нет! Хвала Господу! Хвала чудотворцу!
Пациент в это время обычно с недоумением хлопал глазами, не в силах поверить, что боль действительно ушла. А когда он в этом полностью убеждался, принимался или громко ликовать или плакать от радости. Как правило, такой человек становился членом Церкви Прозрения, несмотря на то, что Куннар всего лишь забирал боль, не лечил.
Всё это действо снималось на камеру и позже транслировалось на местном телевидении. Ежедневно целых два часа на городском телевизионном канале шли передачи о Церкви Прозрения. Проповеди. Интервью с исцелёнными, которые превозносили чудотворца Куннара до небес. Репортажи о жизни Церкви, её деяниях и благотворительных акциях. Картинка была идиллическая, и Грыжа быстро перестала удивляться, почему так стремительно пополняются ряды последователей Церкви. На агитацию тратилось много сил и средств. В местной типографии печаталась специальная литература, которую сектанты распространяли бесплатно и навязчиво. В здании городского кинотеатра часто проходили открытые семинары. А тех, кто выступал против Церкви, или подкупали, или находили более радикальные способы заткнуть им рты.
Грыже очень быстро убедилась: вывеска «Территория добра» на въездных воротах в лагерь – лживая. Добром тут и не пахло. Счастье на лицах сектантов было сродни эйфории наркомана, принявшего дозу. Проповедники учили любить только членов Церкви, а ко всем остальным относиться, как к врагам, которых, впрочем, можно завербовать. Рушились семьи. Матери начинали презирать своих детей, отказывающихся вступать в секту. Дети – матерей и отцов. Видя всё это, Грыжа не раз вспоминала слова: «Всё не то, чем кажется».
Впрочем, её такой расклад очень даже устраивал. В вывеске «Территория добра» ей иногда виделось «Территория Грозы». Она как-то с иронией сказала об этом Куннару, и тот одобрительно кивнул:
– Так и есть, Галина. Это территория Грозы. Но об этом знаем только мы с тобой и ещё несколько человек. Каково хранить такую тайну?
Она тогда коротко буркнула «нормально», хотя на самом деле её распирало от гордости. Хранить такую тайну, быть её частью – это лучшее, что с ней случалось. Именно тайна делала её пастухом среди тупых, ни о чём не подозревающих овец. И после того, как излечилась от алкоголизма, она часто припоминала Куннару его обещание открыть для неё дверь в Мир Грозы. Тот отвечал, что ещё не время, но уже скоро.
Что ж, скоро так скоро. Грыжа могла и потерпеть. Ей вообще теперь казалось, что впереди у неё целая вечность, словно она была бессмертной. И в середине декабря это «скоро» наступило, Куннар сдержал слово.
В тот вечер паства как обычно собралась на проповедь. На улице было довольно тепло, с крыш капало. Двое проповедников на сцене бойко, даже агрессивно, вещали о том, что всем, кто выступает против Церкви Прозрения, Бог уготовил незавидную участь, что их души уже разъедает скверна. Люди в толпе то гневно мычали, то одобрительно кивали. Примерно через час проповедники закончили, и на сцену вышел Куннар в сопровождении Грыжи. Заиграла спокойная музыка, погасли фонари. Всё было как обычно. Для Грыжи такие представления уже стали привычными, и под прицелом трёх сотен пар глаз чувствовала себя вполне комфортно. Она ни на секунду не забывала, что глядят на неё безвольные овцы, а потому и не тушевалась. Глупо пастуху нервничать перед своим стадом.
Впрочем, были тут и звери дикие – Мотя с Серёжей. Они стояли в сторонке, возле здания типографии. Грыжа была рада, что эти двое вместе с ней покинули деревню. Мотя согласился сразу, заявил, что смена обстановки ему не помешает. После письма от дочери он стал довольно апатичным. Не спорил, соглашался со всем, чего бы Грыжа ни сказала. А Серёжа поначалу уезжать не хотел, пришлось уговаривать. Он взял время на раздумье и явился в Церковь Прозрения уже когда Грыжа излечилась от алкоголизма. Серёжа объяснил своё решение просто: «С тобой и Мотей веселее». По настоянию Грыжи им выдали хорошие квартиры в здании, где проживали особо приближённые Куннара.
После бурного ликования толпа притихла. Куннар занял своё место в кресле с высокой спинкой. Грыжа встала рядом. В полушубке из меха норки и в сапогах из дорогой кожи она чувствовала себя барыней, которая почтила своим присутствием крепостных крестьян. Только ради таких ощущений и стоило покинуть деревню. И ведь ничего не делала, просто стояла, но чувство было, словно весь мир принадлежал только ей. Ну и Куннару, разумеется. А поначалу ему пришлось уговаривать её. Ну не желала она выходить на сцену, это казалось глупой затеей. Зачем? Куннар объяснил, что она, как его правая рука, должна быть на виду, и вдвоём на сцене они будут смотреться эффектней. Но Грыжа со временем поняла: парень просто хочет, чтобы она всегда находилась рядом – на сцене, за завтраком, за ужином. Ей поначалу казалось это чем-то ненормальным, но потом разобралась, что к чему и всё встало на свои места. Дело было в матери Куннара. Та умерла от рака три года назад и он до сих пор не нашёл утешения. Его любовь к матери больше походила на поклонение – как Богу, как Грозе. «Она была для меня всем», – не раз слышала Грыжа его слезливые откровения. Рассказывая о матери, он превращался в обычного грустного мальчишку. Тот чудотворец, которого люди видели на сцене, исчезал. А доверял свои воспоминания он только Грыже, и ей это льстило. Но ещё она сообразила, что парень в её лице нашёл замену своей матери. Это было очевидно. Потому он и настаивал, чтобы она всегда находилась рядом. Грыжа пока не знала, как относиться к такому раскладу. Играть роль заботливой мамочки? Не очень-то ей нравилась эта роль.
Куннар поднял руку и произнёс слова, которые говорил уже сотни раз:
– Прошу выйти на сцену тех, кого мучает боль!
Толпа расступилась. На сцену поднялось двое мужчин и три женщины. Все пятеро заметно волновались. Выдержав небольшую паузу, Куннар кивнул:
– Да, я чувствую вашу боль. Будьте добры, расскажите о ней.
Один из проповедников вышел из затемнённого участка сцены, взял за руку тощую женщину в сиреневом пальто и подвёл её к микрофону. Та, переминаясь с ноги на ногу и смущённо отводя глаза от толпы, начала:
– Здравствуйте. Меня зовут Софья. Вот уже три года, как меня мучает головная боль. Она началась после аварии, меня машина сбила. Иногда голова просто раскалывается, а таблетки помогают плохо. Я делала томографию, но… никаких патологий не выявлено. Врачи только руками разводят и выписывают всё новые лекарства. Я уж и забыла, что такое нормальный сон. Устала так жить… Простите, я очень волнуюсь…
Она прикрыла ладонями лицо, словно решив спрятаться от сотен взглядов. Через несколько секунд продолжила:
– Я даже к одному экстрасенсу обращалась. Он пообещал, что поможет, деньги взял немалые. Но не помог. Даже мизерного улучшения не было. Вот, в общем-то, и вся история.
– Веришь ли ты, что я помогу тебе? – громко спросил Куннар. – Только отвечай честно, Софья.
– Я… я не знаю, – она поморщилась, с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться. – Я уже правда не знаю, кому верить. Но я видела по телевизору, как вы людей исцеляете и… Да, у меня есть надежда.
– Хорошо, Софья, – с сочувствием произнёс Куннар. – Мы все тебя выслушали. С божьей помощью ты уйдёшь сегодня домой исцелённой.
По толпе прокатился одобрительный рокот. Музыка стала чуть громче, но скоро опять притихла. Проповедник подвёл к микрофону мужчину лет сорока. Тот представился Петром Юдиным и поведал о болях в пояснице:
– Утром с кровати еле поднимаюсь. Днём отпускает немного, а вечером опять… В больницу не ходил и не пойду. Не верю я врачам. Они брата моего угробили. У него всего лишь аппендицит был, а они операцию умудрились неудачно провести, представляете?
После Петра Юдина о своих болях рассказала маленькая рыжеволосая женщина. Она страдала от панкреатита и в середине повествования расплакалась. На дежурный вопрос Куннара, верит ли она, что он ей поможет, выпалила, не раздумывая: «Верю, чудотворец! Всем сердцем верю!» Грыжа поняла: эта дамочка уже завтра станет членом Церкви Прозрения. Впрочем, скорее всего, все эти пятеро станут – временем проверено. Исключения случались, но редко.
Проповедник отвёл рыжеволосую в сторонку, и место возле микрофона заняла щуплая старушка. Она пожаловалась на постоянные боли в суставах. Артрит. После неё настал черёд парня, которому на вид было не больше двадцати. Редкий случай. Обычно за исцелением являлись те, кому за сорок. Парень рассказал о боли в коленке. Признался, что не хочет идти в больницу, очень боится операций – просто фобия какая-то. Он надеялся на Куннара, потому что тот неделю назад вылечил мигрень у его соседки. Когда парень закончил и отошёл от микрофона, музыка снова стала громче, а прожектор засветил ярче. Многие люди в толпе сложили руки в молитвенном жесте.
Куннар медленно поднялся с кресла. Грыжа взяла его под локоть, подвела к Софье. Он снял очки, положил их в карман пиджака. Музыка стихла. Люди застыли в ожидании чуда. Некоторые блаженно улыбались, у кого-то глаза были мокрыми от слёз. В такие моменты чувство превосходства над этими людьми у Грыжи обострялось до предела. Она начинала казаться самой себе огромной, мощной, а те, кто стоял внизу выглядели в её глазах мелкими, ничтожными, абсолютно безвольными. Большинство из них однажды опустилось на нижнюю ступень лестницы отчаяния и их сознание стало как глина, из которой можно лепить всё, что угодно. Вот проповедники с Куннаром и лепили. Как-то Грыжа задалась вопросом: что если бы тогда, много лет назад, когда умерли её сыновья, она попала под влияние подобной секты? Что если бы вместо постоянных пьянок выбрала поводырей, которые увели бы её в дебри мракобесия? Возможно ли такое? Гордыня не позволяла ответить на этот вопрос утвердительно, не позволяла ставить пастуха на место овцы. Но Грыжа сознавала необъективность гордыни, и сомнения иногда возникали – поздними вечерами, в редкие минуты слабости, когда идея завязать с алкоголем не казалась такой уж хорошей.