Эмоциональный всплеск продлился недолго. Опять накатила слабость, рассудок заволокло туманом. Она устало подумала, что всё это сон.
Грыжа смотрела на неё с недоверием. Подошла ближе, нахмурилась.
– Да быть того не может! – она зажмурилась и снова уставилась на Машу, на шрам от ожога на щеке. Её лицо покрылось пунцовыми пятнами. – Быть не может!
– Что не может быть? – насторожился Куннар.
– Эта девка! – Грыжа нервно рассмеялась, издавая звуки похожие на хрюканье. – Я знаю её. Козявка изменилась, я помню её чумазой, тощей, с волосами растрёпанными, но, чёрт возьми, это она! Машка! Вот уж действительно, мир тесен. Знаешь, Куннар, всё это время я думала, что она сдохла, даже не сомневалась в этом… У меня аж мурашки по коже. Словно на призрака смотрю.
Теперь она понимала, почему ей в последнее время постоянно мерещилась эта девчонка. Знак свыше! Гроза указывала: «Вот кто угрожает всему, что тебе дорого! Вот кто! Смотри!» Всё встало на свои места, загадок больше нет. Даже как-то полегчало, будто долго бродила по лабиринту и наконец нашла выход. И Грыжа была уверена: эта мелкая дрянь больше не будет мерещиться.
– Ты слышишь меня? – она наклонилась к Маше. – Помнишь, кто оставил шрам на твоей роже?
– Сколько ей примерно лет? – поинтересовался Куннар.
– Да хрен его знает, – ответила Грыжа. – Лет десять-одиннадцать.
– Ребёнок совсем. Интересно, кто сделал её той, кто она есть? – Куннар обратился к Маше: – Кто стоит за тобой, девочка? Ветер, Пустота, Гниение, Луна, Солнце? Ну же, ответь?
– У неё рот заклеен пластырем, – сказала Грыжа. – Стоит ли отлеплять? Неизвестно на что эта тварь способна. Может, она словами гипнотизировать умеет.
– Не думаю, – Куннар сделал шаг вперёд. – Но ты права, Галина, не стоит рисковать.
Он вытянул руку, пошевелил пальцами, словно прощупывая пространство перед собой. Спустя минуту прошептал:
– Я чувствую… Чуждая мне энергетика… Она жжётся…
Сделал ещё шаг и тут же отступил с гримасой боли на лице.
Маша тоже ощутила боль, словно её обдало раскалёнными искрами. В сознании вспыхнули молнии, на виски изнутри так надавило, что она не смогла сдержать стон.
– Я к ней даже прикоснуться не могу, – ошарашенно произнёс Куннар. На его лбу выступил пот. – Это Луна сделала её такой. Я только что видел Луну!
– Ещё год назад она была обычной девчонкой, – буркнула Грыжа.
– Я тоже когда-то был обычным, – Куннар расправил плечи, провёл ладонью по волосам.
Маша чувствовала себя так, словно угодила в клетку с чудовищами: вот-вот накинутся и раздерут на части. И она теперь понимала, что Грыжа тут не главное чудище. Тот второй, Куннар – он в разы опасней. В нём – Гроза!
– Я не стану коверкать её мозги, – заявил Куннар. – Башни она не увидит. Хочу отдать её Грозе такой. Хочу, чтобы её сознание было ясным. Для такой, как она, стоит сделать исключение из правил. Пускай увидит и осознает Мир Грозы во всей красе, прежде чем… – он замолчал, не собираясь заканчивать фразу.
Но Грыжа мысленно закончила за него: «…прежде чем Гроза подвергнет её ужасным страданиям!»
А Маша отметила, что он что-то сказал про башни. Ей вспомнились строения из сна. Этот человек как-то с ними связан. Впрочем, Маше сейчас было не до загадок.
– В каком она состоянии? – спросил Куннар.
– Мутная какая-то, – ответила Грыжа. – Судя по роже, ещё плохо соображает после снотворного.
– Тогда подождём. Пускай оклемается… Люблю такие моменты.
– Ты о чём?
Куннар улыбнулся.
– О предвкушении, Галина. О предвкушении.
Он развернулся и вышел из комнаты. Грыжа приблизила лицо к лицу Маши, прошипела:
– Я рада, что ты выжила! Ты не представляешь, что тебя ждёт! Уже скоро ты встретишься с Грозой! Никому не позволено гадить в моём мире, слышишь? Ни-ко-му! Теперь понимаю, почему я тебя так ненавидела… Чувствовала, что когда-нибудь ты встанешь на моём пути и нагадишь, нагадишь! Всегда это чувствовала!
Она выпрямилась, сдула со лба прядь волос и пошла к выходу, но, сделав пару шагов, остановилась, повернулась.
– Чуть не забыла… Так, мелочь, но, думаю, тебе это будет интересно узнать. Твои приёмные родители сдохли! Из-за тебя сдохли! Я приказала их забить до смерти, как свиней паршивых!
Очень довольная собой, Грыжа вышла в коридор и закрыла дверь. Она была почти счастлива.
Маша закричала, балансируя на грани сумасшествия. Всё её естество вопило. В голове громче громовых раскатов звучал голос Грыжи: «Твои приёмные родители сдохли! Из-за тебя сдохли!..»
На улице к Грыже подбежала женщина с рыжим париком в руке.
– Мы всё сделали! Отец девчонки мёртв! Вот только… Он одного из наших убил, шею свернул. А ещё одному руку сломал. Сильный мужик оказался. Ребята его били, били, а он… Прости, Галина, что так вышло.
Ублюдок убил её человека? Это подпортило настроение Грыжи, но не сильно. Главное ведь конечный итог. А итог таков: те, кто мешал ей жить, наказаны. Точка! И так будет с каждым, кто посмеет нагадить на её территории.
Глава двадцать пятая
Всё утро моросил дождик, но теперь прекратился.
Мотя курил пятую за час папиросу. Он сидел на скамейке и напряжённо смотрел на здание, в которое люди Грыжи принесли ребёнка. Мальчика, девочку? Это он не разглядел. Заметил лишь, что на ребёнке были джинсовый комбинезон, кроссовки и мешок на голове.
Он отлично знал, что случается с теми, кого насильно приводят в это здание. С тех пор, как побывал в той белой комнате, ему теперь часто снились чудовищные глаза, «чёрный воронок» и высокий лысый тип в длинном плаще. Образы, которые буквально въелись в сознание, и, кажется, обосновались там навсегда.
Чёртов Мир Грозы!
И что же получается, Грыжа с чудотворцем собираются отправить туда ребёнка? Хотят принести его в жертву Грозе?
Мотя вспомнил слова Грыжи: «Был хищником, а стал овцой».
Обидные слова. Но в чём она неправа? Действительно ведь овцой стал. Раньше ничего не боялся, а теперь в страхе живёт постоянном. И Грыжа его пугала, и чудотворец, и пустые глаза сектантов. Само это место пугало до чёртиков. И не уходил ведь, не пытался сбежать, словно что-то крепко держало, не давало даже помыслить о побеге. Может, Гроза и держала?
Овца. Конечно, овца. Даже слова не сказал, когда Серёжу похоронили, как паршивого пса – скинули труп в яму в лесу и закопали по-быстрому. А Грыжа ещё и на могилу плюнула.
Конечно, овца.
Написал дочери ещё одно покаянное письмо, но не решился его отослать: топтался возле почтового ящика целый час – руки дрожат, на глазах слёзы. И порвал, в конце концов, письмо. Как последний трус.
Нет больше хищника. Нет того, кто по любому поводу мог в морду дать. Был матёрый волк, да весь вышел. Его место теперь на грядках в теплицах. Интересно, что по этому поводу сказал бы Серёжа? Наверное, цитату выдал бы заумную.
Мотя улыбнулся, чувствуя презрение к самому себе.
Он представил, как высокий лысый человек в плаще хватает ребёнка и бросает его на заднее сиденье чудовищного автомобиля. А вдалеке на стене глаза… Мурашки по коже побежали, лучше бы не представлял.
Бросив под ноги окурок, Мотя вынул из пачки очередную папиросу, но тут же смял её. Сквозь пальцы на землю посыпался табак.
Тошно быть овцой. Тошно от Грыжи, чудотворца. Аж выть хотелось. Как волчара выть! Он посмотрел на свою мозолистую ладонь. А потом сжал её в кулак – крепко, до боли.
– Овца, говоришь?
В его глазах появился безумный блеск, на шее вздулась жила. Он вскинул голову и завыл, вложив в этот звук всю свою ненависть. Это было, как очищение, избавление от той жуткой тяжести, что давила на его рассудок последние полгода. Моте было абсолютно плевать, что на него сейчас смотрят десятки пар глаз, ведь на него глядели сектанты, настоящие овцы. А он сбросил овечью шкуру, в этом помог неизвестный ребёнок, которого парочка нелюдей собиралась принести в жертву Грозе. Ребёнок!
Перестав выть, он обвёл взглядом территорию лагеря. Несколько человек глядели на него, как на полного психа.
– Ну что, овечки? – крикнул он со злым весельем в голосе. – Как вам такое, а? Я хищник, мать вашу! А ну валите отсюда, пока я вам всем глотки не перегрыз! Валите, я сказал!
Недовольно ворча, люди пошли прочь. Больше на него никто даже глянуть не смел: ну а чего на психа-то смотреть?
Мотя поднялся и отправился на склад возле теплиц. Среди инструментов нашёл нож, спрятал его в рукаве и пошёл обратно к зданию, где держали ребёнка. Осмотрелся. Никто на него внимания не обращал. Охранники о чём-то болтали у ворот, сидя на скамейке. Кто-то шёл по своим делам. Две женщины подстригали кустарник возле дома чудотворца. Всё спокойно.
– Овцы, – проворчал Мотя и вошёл в здание. Запел: – Эх, Серёжа, нам ли быть в печали…
Голос его вибрировал. Так же, как и нервы. Он сейчас и был одним вибрирующим нервом. Внутри него настоящая буря бушевала. Он миновал коридор, спустился в подвал, увидел двоих охранников и улыбнулся.
– Эй! Сюда нельзя! – возмутился один из них, поднимаясь со стула.
– Я по делу, ребята, – весело заявил Мотя. – По делу я. Меня Галина послала.
Охранники переглянулись. Мотя подошёл к ним быстро, пока они не опомнились. Выхватил из рукава нож и вогнал лезвие в печень первому. Выдернул – и сразу же ударил в шею второму.
– И кто теперь овца, а? – заорал он, купаясь в своей ярости.
Он крутанул в ране нож, выдернул его и ударил снова. Он бил, выдёргивал и бил, а охранники корчились и хрипели в лужах собственной крови.
Однажды Мотя участвовал в ножевой драке. Это было десять лет назад, и он тогда вышел победителем, хотя и сам получил ранение. Его соперник не сильно пострадал, они с ним даже за примирение позже выпили. Но тот случай оставил в душе Моти тяжёлый отпечаток, ведь во время драки он едва не убил человека – нож к горлу прижал и хотел, очень хотел полоснуть, да так, чтобы до кости, глубоко. Однако, что-то его сдержало. И после он всегда опасался, что когда-нибудь – спьяну, или просто по дурости – у него окончательно сорвёт планку и случится непоправимое: он убьёт человека. Это была черта, переход через которую приводил Мотю в ужас. Всё мог себе позволить – морду кому-нибудь набить, унизить, – но только не убийство.