— У нас могли быть красивые дети, — говорила она в эйфории какого-то несбыточного проекта. — Красивые итальянские дети.
Бутылка хлопнула и разбилась о стену в нескольких сантиметрах от наших голов. Вторая ударилась об асфальт, но, срикошетив, отскочила на газон. Мужик, стоящий на балконе Норы Ди, вел по нам прицельный огонь. Я заметил, что у него огромная голова с маленькими глазами и кровожадным оскалом, как у Щелкунчика из диснеевского мультфильма.
— Нора, — орал он, — хоть бы подмылась после меня!
Он хотел швырнуть в нас третью бутылку, но, обнаружив, что она еще наполовину полна, отпил пива. Человек такого размаха мог не только убить ближнего, он мог сбить пассажирский лайнер.
— Мой канук приехал, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Ты сегодня не вовремя.
Она выпрямилась и отпрянула от меня, стряхивая остатки наваждения.
— У нас ничего не будет, — неожиданно твердо сказала она. — Ты не видел, какой у меня живот. Он тебе не понравится. — Потрепала меня по щеке и презрительно добавила: — Писатель…
Дейв на время реабилитации переквалифицировался в магазинного Иисуса Христа. Напялил на себя терновый венец, надел рубище, взял посох. За кассой сидел именно в таком виде и цитировал Евангелие покупателям.
— Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои! Любовь долготерпит, милосердствует! Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится! — Мне казалось, что он прикалывается. — Моя мать умерла, — неожиданно вставил он. — Попала вчера вечером под машину с канадскими номерами. — И продолжил свою хрень: — Любовь долготерпит, милосердствует!
Я подошел к прилавку, взял альбом со стикерами и взялся его перелистывать. Его слова еще не достигли моего сознания. Тогда я закрыл глаза и вспомнил раннее утро в Либерти-парке на Гудзоне. Бродяжий лагерь просыпался, и, когда я вылез из палатки, увидел девушку в легком индийском платье, бредущую среди догорающих костров с поднятой к небу рукой в поиске джоинта. Солнце пробивало ее пышную шевелюру, черное пятно небритой подмышки приковывало взгляд. Нора Ди, молодая, шла ко мне на фоне пробуждающегося большого города.
Людмила КольС женой поссорился
Не успел жениться, как уж стреляться хочется!
А. Чехов, «С женой поссорился»
Моя жена — писательница. Пишет она черт-те что. Но кому-то нравится такая белиберда, особенно женщинам: всякие невидимки, которые живут в кухонных стенах и время от времени подают голос, привидения и пришельцы, разговоры с потусторонними мирами… Поэтому я ей не мешаю, пускай пишет — надо же куда-то девать свою неуемную энергию.
Произведения свои она «печет». Они рождаются у нее где-то между приготовлением экзотических блюд и взбиванием белков для торта. Она вдруг бросает все, бежит к столу, хватает клочок бумаги, что-то быстро строчит карандашом — он у жены всегда наготове — и возвращается на кухню.
— Не забыть потом вставить в текст, — замечает она мимоходом. — Смотри не смахни со стола бумажку!
В воскресенье она встает, когда я еще сплю. Сквозь сон я слышу, как она шумит в ванной, потом гремит посудой в кухне, а потом затихает — это у нее начинается творческий процесс у компьютера, и иногда бурчит принтер.
Наконец я просыпаюсь и делаю неосторожные движения, которые ее ухо тотчас улавливает.
Она тут же появляется в дверях с листками бумаги в руках.
— Послушай! — говорит она. — Я сделала распечатку специально для тебя!
Господи! Лучше бы я никогда не просыпался! Выслушивать то, что она успела написать, пока я спал! Нет уж! Я моментально вскакиваю с постели и мчусь в ванную, чтобы укрыться от ее назойливых приставаний.
— Ну, ладно, пожалуй, сначала умойся, а за завтраком я тебе прочту, — успокоительно говорит она. — Там всего три странички.
Я бреюсь, принимаю душ, вожусь как можно дольше, оттягивая будущее, и вдруг слышу тихое постукивание в дверь.
— Ты скоро? — спрашивает жена. — Я же жду.
Куда скрыться? Я выскакиваю из ванной и включаю телевизор — Euronews, где передают последние новости.
— Подожди, давай послушаем! — стараюсь я направить ее действия в другое русло. — Очень важные новости!
— Ну, ладно, — соглашается она. — Пожалуй, после завтрака, в спокойной обстановке, ты лучше сосредоточишься.
Мы едим, и я все время думаю, как бы после завтрака куда-нибудь улизнуть. Но этого сделать мне уже никак не удается. Она усаживает меня в кресло и заставляет выслушивать то, что, по ее мнению, являет собой литературный шедевр:
— Ну вот только пять минут, послушай!
Я перебиваю ее с первой же строчки и говорю:
— Чушь! Все — чушь! Нетипично! Где это ты видела в нашей жизни?
Критики она не терпит.
— Как это — где? Ты что — никогда не видел, как водопроводчики чинят краны?
— Видел! Но это было раньше. Теперь они чинят по-другому!
— Как это — по-другому?! Что — болты другие, что ли, стали теперь или гайки изменились? А может быть, прокладки не ставят? — Она смотрит на меня сверлящим взглядом.
— При чем тут болты и гайки?! — срываюсь я. — Отношение теперь другое! Жизнь изменилась, а где она у тебя? Барабашки какие-то всюду вместо настоящей сегодняшней жизни!.. Чинит — а оттуда ему голос вещает. Уводишь читателя от реальности.
— Ты сам жизни не знаешь, а говоришь! Изменилось все именно в эту сторону! И вообще жизнь нужно украшать! Ты сам не раз говорил, что люди устают от катаклизмов.
— Поэтому у тебя всюду говорят потусторонние голоса в водопроводных трубах.
— Ты совершенно не понимаешь современной литературы. Она должна радовать, а не огорчать! Я отношусь к тем писательницам, которые дают читателю возможность отдохнуть с книжкой в руках, а не решать мировые проблемы.
— А твои герои, которые думают только о деньгах?
— Так это же современный тренд! Как же иначе? Я показываю, как зарабатывают умные и практичные люди, как каждый может заработать.
— Уж лучше бы на детективную тему села! По крайней мере сериалы могли бы ставить по твоим нетленкам.
— Тебе лишь бы стволы и пушки! «Стой, стрелять буду! Руки за голову, лицом к стене!» Больше ты ничего не воспринимаешь! Знаешь, как это называется? Нищие духом!
Она обижается и уходит — переделывать.
Она творит, а я соображаю, куда бы деться, чтобы отвязаться наконец от этого посягательства на мою свободу. Но не успеваю. Она, сияя, появляется опять.
— Слушай! — говорит она.
— Не хочу! Отстань от меня хоть в воскресенье! Дай отдохнуть! Целую неделю опять буду как белка в колесе на работе!
— А когда же я тебе почитаю? — напуская на себя невинность, спрашивает она.
— Читай своим знакомым, а меня оставь в покое! — уже кричу я.
— Так они же ничего не понимают! — говорит она. — Понимаешь ведь только ты!
Но меня не проведешь, и я не поддаюсь на комплимент.
— Лучше пойдем погуляем, — предлагаю я, — жаль такую погоду пропускать.
— Пойдем, — соглашается она. — А когда придем, я тебе почитаю, да?
Я согласен на любые условия, только — потом, потом, не сейчас.
Мы гуляем и мирно разговариваем. Но вдруг она озабоченно говорит:
— Идем домой!
Это значит, что у нее родилась очередная чудесная идея, которой она не замедлит поделиться со мной дома. Господи! За что?!
Но дома я говорю, что у меня ужасно болит голова и я просто не в состоянии слушать.
— Ну, ладно, поспи немножко, — разрешает жена.
Я лежу с закрытыми глазами и стараюсь вздремнуть. Но вот через какое-то время чувствую ласковое прикосновение к своей щеке. «Нет уж, меня так легко не купишь!» — говорю я себе и придвигаюсь к спинке дивана. И тут ее нежный голос произносит:
— Идем, я тебя чайком попою!
Ни слова о своем произведении.
Я продолжаю лежать, но ее маленькая рука трогает меня за плечо.
Мне ничего другого не остается, как сделать вид, что я просыпаюсь; я лениво встаю, подхожу к столу, где стоят уже чашки, корзинка с булочками и джем, и тут мой взгляд падает на новые черновики, которые лежат рядом с ее прибором. Нет, эта каторга никогда не кончится! Даже чай нельзя спокойно выпить! Это она специально его и приготовила, чтобы читать.
Я сдаюсь.
Она читает. А я молчу.
— Что же ты молчишь? — спрашивает она, закончив.
— А что отвечать?
— Так я же переделала!
— Ну и что? Все равно — чушь! Ты не чувствуешь времени! Надергала всего отовсюду понемножку, из всей этой иностранной прилавочной дребедени, собрала вместе — и выдаешь за типичное. А это самая настоящая эклектика!
— Сам ты эклектика! — взрывается она. — Ни одного текста написать не умеешь, даже писем, потому и завидуешь!
— Идиотка! — кричу я. — Все твои произведения на самом деле писал я, а не ты! Что бы ты делала без меня?! Я у тебя самый главный критик и стилист! А кто подает тебе сюжеты? Это я писатель, а не ты!
— Ты — писатель?! — усмехается она саркастически. — Да ты двух слов связать не умеешь!
— Я, если бы начал сочинять романы, — кричу я, — стал бы сразу великим писателем!
Но это уже летит вдогонку, потому что она скрывается в своей комнате.
— Имей в виду, — просовывается в дверь ее голова, — все эти твои выражения будут впоследствии внесены в биографию знаменитой писательницы!
Надо отдать ей должное — у нее все-таки есть чувство юмора.
— Писательница! Знаменитая! — фыркаю я и иду к компу.
Больше она не выходит.
Заглядываю к ней через некоторое время и вижу, что она сидит и учит французский.
— Ну, слава богу! — говорю я. — Делом наконец занялась.
Я еще не знаю, что под учебником французского языка она прячет только что сделанную распечатку с новым рассказом о приключениях во Французских Альпах, который мне придется выслушивать перед сном.