де, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, - вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.
Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю - глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, - и он принялся ворочать в голове мою затею.
Потом подошел и... вот уж этого трудно было ждать! Он протянул руку... и коснулся моей машины.
Он положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял.
Потом без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.
И мне не захотелось нарушать молчание. Похоже, вот она, самая подходящая минута поехать, попытать счастья.
Я сел в машину и включил зажигание.
"Сколько миль из нее можно выжать? Какое ей нужно горючее?" - подумал я. И покатил.
Я катил по шоссе, не глядя ни направо, ни налево, так и ездил добрый час взад и вперед и порой на секунду-другую зажмуривался, так что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.
А потом, около полудня, солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал - все хорошо.
Я поднял глаза, глянул на гору и чуть не заорал.
Могила исчезла.
Я как раз спустился в неглубокую ложбину, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.
Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.
Он чуть поколебался, потом зашагал дальше.
Я нагнал его на своей машине и опять сказал:
- Папа.
Он остановился, выжидая.
Я затормозил и сидел, не снимая рук с баранки.
- Папа, - повторил я.
Он подошел, остановился у дверцы.
- Разве я вас знаю?
- Нет. Зато я знаю вас.
Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы.
- Да, похоже, что знаете.
- Я вас увидал на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?
- Нет, спасибо, - сказал он. - В этот час хорошо пройтись пешком.
- Вы только послушайте, куда я еду.
Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:
- Куда же?
- Путь долгий.
- Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?
- Нет, - отвечал я. - Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней, да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.
Он вернулся ко мне и заглянул в машину.
- Значит, вон в какую даль вы собрались?
- Да, в такую даль.
- В какую же сторону? Вперед?
- А вы не хотите вперед? Он поглядел на небо.
- Не знаю. Не уверен.
- Я не вперед еду, - сказал я. - Еду назад.
Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.
- Назад...
- Где-то посредине между двух и трех тысяч дней, день пополам, плюс-минус час, прибавить или отнять минуту, поторгуемся из-за секунды, - сказал я.
- Язык у вас ловко подвешен, - сказал он.
- Так уж приходится, - сказал я.
- Писатель из вас никудышный, - сказал он. - Кто умеет писать, тот говорить не мастер.
- Это уж моя забота, - сказал я.
- Назад? - Он пробовал это слово на вес.
- Разворачиваю машину, - сказал я. - И возвращаюсь вспять.
- Не по милям, а по дням?
- Не по милям, а по дням.
- А машина подходящая?
- Для того и построена.
- Стало быть, вы изобретатель?
- Просто читатель, но так вышло, что изобрел.
- Если ваша машина действует, так это всем машинам машина.
- К вашим услугам, - сказал я.
- А когда вы доедете до места, - начал старик, взялся за дверцу, нагнулся, сам того не замечая, и вдруг спохватился, отнял руку, выпрямился во весь рост и тогда только договорил: - Куда вы попадете?
- В десятое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.
- Памятный день, - сказал он.
- Был и есть. А может стать еще памятней.
Он не шевельнулся, но света в глазах прибавилось, будто он еще шагнул из тени на солнце.
- И где же вы будете в этот день?
- В Африке, - сказал я.
Он промолчал. Бровью не повел. Не дрогнули губы.
- Неподалеку от Найроби, - сказал я.
Он медленно кивнул. Повторил:
- В Африке, неподалеку от Найроби.
Я ждал.
- И если поедем - попадем туда, а дальше что? - спросил он.
- Я вас там оставлю.
- А потом?
- Вы там останетесь.
- А потом?
- Это все.
- Все?
- Навсегда, - сказал я.
Старик глубоко вздохнул, провел ладонью по краю дверцы.
- И эта машина где-то на полпути обратится в самолет? спросил он.
- Не знаю, - сказал я.
- Где-то на полпути вы станете моим пилотом?
- Может быть. Никогда раньше на ней не ездил.
- Но хотите попробовать?
Я кивнул.
- А почему? - спросил он, нагнулся и посмотрел мне прямо в глаза, в упор, грозным, спокойным, яростно-пристальным взглядом. - Почему?
Старик, подумал я, не могу я тебе ответить. Не спрашивай. Он отодвинулся - почувствовал, что перехватил.
- Я этого не говорил, - сказал он.
- Вы этого не говорили, - повторил я.
- И когда вы пойдете на вынужденную посадку, - сказал он, - вы на этот раз приземлитесь немного по-другому?
- Да, по-другому.
- Немного пожестче?
- Погляжу, что тут можно сделать.
- И меня швырнет за борт, а больше никто не пострадает?
- По всей вероятности.
Он поднял глаза, поглядел на горный склон, никакой могилы там не было. Я тоже посмотрел на эту гору. И наверно, он догадался, что однажды могилу там вырыли.
Он оглянулся на дорогу, на горы и на море, которого не видно было за горами, и на материк, что лежал за морем.
- Хороший день вы вспомнили.
- Самый лучший.
- И хороший час, и хороший миг.
- Право, лучше не сыскать.
- Об этом стоит подумать.
Рука его лежала на дверце машины - не опираясь, нет испытующе: пробовала, ощупывала, трепетная, нерешительная. Но глаза смотрели прямо в сияние африканского полдня.
- Да.
- Да? - переспросил я.
- Идет, - сказал он. - Ловлю вас на слове, подвезите меня.
Я выждал мгновение - только раз успело ударить сердце, дотянулся и распахнул дверцу.
Он молча поднялся в машину, сел рядом со мной, бесшумно, не хлопнув, закрыл дверцу. Он сидел рядом, очень старый, очень усталый. Я ждал.
- Поехали, - сказал он.
Я включил зажигание и мягко взял с места.
- Развернитесь, - сказал он.
Я развернул машину в обратную сторону.
- Это правда такая машина, как надо? - спросил он.
- Правда. Такая самая.
Он поглядел на луг, на горы, на дом в отдалении.
Я ждал, мотор работал вхолостую.
- Я кое о чем вас попрошу, - начал он, - когда приедем на место, не забудете?
- Постараюсь.
- Там есть гора, - сказал он, и умолк, и сидел молча, с его сомкнутых губ не слетело больше ни слова.
Но я докончил за него. Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, подумал я. И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может.
На этом склоне мы тебя и положим, думал я, на склоне Килиманджаро, по соседству с леопардом, и напишем твое имя, а под ним еще: никто не знал, что он делал здесь, так высоко, но он здесь. И напишем даты рожденья и смерти, и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи.
Заслонив глаза от солнца, старик из-под ладони смотрел, как вьется в предгорьях дорога. Потом кивнул:
- Поехали.
- Да, Папа, - сказал я.
И мы двинулись, не торопясь, я за рулем, старик рядом со мной, спустились с косогора, поднялись на новую вершину. И тут выкатилось солнце, и ветер дохнул жаром. Машина мчалась, точно лев в высокой траве. Мелькали, уносились назад реки и ручьи. Вот бы нам остановиться на час, думал я, побродить по колено в воде, половить рыбу, а потом изжарить ее, полежать на берегу и потолковать, а может, помолчать. Но если остановимся, вдруг не удастся продолжить путь? И я дал полный газ. Мотор взревел неистовым рыком какого-то чудо-зверя. Старик улыбнулся.
- Отличный будет день! - крикнул он.
- Отличный.
Позади дорога, думал я, как там на ней сейчас, ведь сейчас мы исчезаем? Вот исчезли, нас там больше нет? И дорога пуста. И Солнечная долина безмятежна в солнечных лучах. Как там сейчас, когда нас там больше нет?
Я еще поддал газу, машина рванулась: девяносто миль в час.
Мы оба заорали, как мальчишки.
Уж не знаю, что было дальше.
- Ей-богу, - сказал под конец старик, - знаете, мне кажется... мы летим?