всякий раз, когда мы увеличиваем размер системы, ее производительность, скорее всего, снизится, если мы не обновим ее структуру. Давайте дадим этому аргументу имя.
Принцип организма:Развитие системы в сторону увеличения сложности всегда требует компромисса: если ее части станут слишком самостоятельными, то способности системы будут ограничены, но если между ними окажется слишком много взаимосвязей, то любое изменение в одной части нарушит работу множества других частей.
Этот принцип, безусловно, и является причиной того, что тела всех живых существ состоят из отдельных частей, которые называются органами. На самом деле, именно поэтому мы называем их организмами:
Организм – тело, состоящее из органов, органелл или иных частей, которые совместно выполняют различные процессы жизнедеятельности.
Это также относится и к органам, называемым мозгами:
Эмбриолог:На ранних стадиях развития типичная структура мозга имеет более или менее определенные слои или уровни, подобные тем, которые фигурируют в ваших схемах A, Б и В. Но позже эти слои становятся менее выраженными, поскольку различные группы клеток формируют связи с иными, более отдаленными участками.
Все те миллиарды лет, пока продолжалась эволюция мозга, нашим предкам приходилось адаптироваться к тысячам различных условий – и во время каждой смены среды обитания некоторые из структур, которые отлично функционировали в прежние времена, становились опасными, поэтому нам в процессе развития приходилось каким-то образом их корректировать. Однако эволюция вида также ограничена тем фактом, что чрезвычайно опасно что-то менять на более ранних стадиях развития животного – поскольку большинство структур, которые развиваются позже, во многом зависят от того, как работают эти более ранние структуры.
В результате получается, что эволюция часто ограничивается добавлением корректировок и исправлений в уже существующие структуры. Например, после окончания основных этапов роста в мозге многие новые клетки впоследствии уничтожаются «редактирующими» процессами, цель которых заключается в прореживании связей между нейронами.
Те же самые ограничения мы наблюдаем, пытаясь повысить производительность любой большой системы. Например, после каждого изменения в существующей компьютерной программе обычно обнаруживается, что оно стало причиной появления новых багов, – и нам приходится вносить дополнительные корректировки. На самом деле, многие компьютерные системы в конечном итоге становятся настолько тяжеловесными, что их эволюция прекращается, поскольку ни один из ее разработчиков не может уследить за всеми изменениями, которые внесли остальные.
Судя по всему, наш мозг точно так же является результатом развития процессов, каждый новый этап которых основан на старых структурах, но содержит также и исключения. Если честно, я подозреваю, что немалая часть нашего мозга работает главным образом над исправлением ошибок, совершаемых другими частями, и это, безусловно, одна из причин, почему психология человека стала настолько сложной дисциплиной.
Принцип исключения:Можно ожидать, что нам удастся обнаружить некие четкие правила и законы, которые частично объясняют многие из аспектов нашего мышления. Однако каждый из этих «законов мышления» также потребует внушительного списка исключений. Следовательно, психологам не стоит пытаться подражать физикам, которые всегда ищут – и часто находят – «унифицированные теории», работающие безупречно.
Почему нам не видно, как функционирует наш собственный Разум?
Почему нельзя просто заглянуть в свой разум и посмотреть, как именно он работает? Почему разум неспособен полностью изучить себя? В чем бы ни крылись эти ограничения, философ Дэвид Юм пришел к выводу, что нам никогда не преодолеть их окончательно:
Дэвид Юм:Движение нашего тела следует за повелением нашей воли – это мы сознаем ежеминутно. Но от непосредственного осознания того, каким образом это происходит и благодаря какой энергии воля производит столь необычное действие, мы настолько далеки, что последние всегда будут ускользать даже от самого тщательного нашего исследования[34] [Юм, 1748].
Подозреваю, Юм был совершенно прав, полагая, что ни один разум не может полностью понять себя самое, пытаясь заглянуть в себя. Одна из проблем здесь заключается в том, что каждая область мозга выполняет большую часть своей работы таким образом, что наблюдение за ней со стороны других областей невозможно. Есть и еще одно препятствие: когда одна часть пытается исследовать другую, ее попытки могут повлиять на состояние этой другой части, таким образом искажая свидетельства, которые она пыталась получить.
Однако в далеком 1748 году даже Дэвид Юм не мог бы предсказать, что мы разработаем способ заглянуть в живой мозг, не повреждая хранящейся в нем информации. Но в наши дни постоянно появляются все новые сканирующие аппараты, способные все более подробно рассказать о процессах, которые можно назвать психическими событиями. Тем не менее некоторые мыслители по-прежнему утверждают, что нам никогда не узнать всего, что нужно.
Философ-дуалист:Все эти попытки обречены на провал; пусть вы научились измерять или взвешивать части мозга, но ни один материальный инструмент никогда не сумеет измерить субъективные переживания, такие как мысли или идеи, которые существуют в отдельном мире, мире психического.
Такие мыслители считают, что наши чувства – результат нефизических процессов, которые навсегда останутся за пределами досягаемости научных объяснений. Однако я бы возразил: подобные взгляды вызваны тем, что мы пытаемся упаковать слишком много разных вопросов в одно слово, например «субъективное». Это дает нам иллюзию того, что мы столкнулись с одной-единственной неразрешимой загадкой, но в главе девятой будет показано, что, хотя некоторые из этих вопросов сложны, если рассмотреть каждый по отдельности, прогресса можно достичь во всех.
Холист:Я не верю, что такой подход будет эффективным, потому что сознание – просто один из тех «цельных» феноменов реальности, которые необъяснимо возникают всякий раз, когда система становится достаточно сложной. Это естественно для сети, состоящей из миллиардов мозговых клеток.
Если бы одной лишь сложности было достаточно, то почти все обладало бы сознанием! Например, то, как волна разбивается о берег, во многих отношениях является более сложным процессом, чем то, что происходит в мозге, – но это не должно приводить нас к выводу, что волна способна мыслить. Поскольку, как гласит «принцип организма», если между частями системы чересчур много связей, это приведет лишь к образованию «пробок», а если число связей слишком скудно, то система почти ничего не будет в состоянии сделать.
Все эти аргументы говорят о том, что нет особенного смысла размышлять о «сущности» сознания, потому что это слово значит для нас слишком многое, чтобы разобраться со всеми его аспектами сразу. Давайте еще разок обратимся к Аарону Слоуману:
Аарон Слоуман:Я, например, вообще не считаю важным искать определение феномену сознания и полагаю, что это отвлекает внимание от важных и сложных задач. Сама идея основана на фундаментальном заблуждении о том, что лишь потому, что есть существительное «сознание», должна существовать и некая «вещь», наподобие магнетизма, электричества, давления или температуры, и что необходимо эту вещь «определить». Или же на заблуждении о том, будто это важно – доказать, могут или не могут механизмы «ее» воспроизвести, или выяснить, как эта «вещь» развивается, или какие животные «ею» обладают, или решить, в какой момент развития плода «она» появляется или в какой момент смерти мозга угасает, и т. д. Нам не найти одного-единственного феномена, с которым все это можно связать, – существует лишь очень большое собрание самых разных феноменов [Слоуман, 1992].
Я полностью согласен с позицией Слоумана. Чтобы понять, как работает наше мышление, нужно изучить эти «самые разные феномены», а затем задать вопрос, какие машины способны воспроизвести некоторые из них или все. Иными словами, нужно попытаться разработать пример – а вовсе не определение – машины, способной делать то, что делает человеческий разум.
4.4. Почему важность сознания так переоценивают
Вильгельм Вундт:Наш ум устроен столь удачно – он подсказывает нам самое основание нашей мысли, а мы даже не подозреваем, как совершается эта работа. Одни только результаты ее становятся известны сознанию. Бессознательный наш разум для нас – что неведомое существо, которое трудится и возделывает почву лишь для того, чтобы наконец бросить зрелые плоды прямо нам в руки [Вундт, 1897].
Одна из причин, почему сознание кажется настолько таинственным феноменом, состоит в том, что мы преувеличиваем свою восприимчивость. Например, входя в комнату, человек чувствует, будто мгновенно замечает все, что попадает в поле его зрения. Однако это всего лишь иллюзия, которая возникает потому, что глаза очень быстро обращаются на любой объект, привлекший наше внимание (см. «иллюзию имманентности» в разделе 4.5). Аналогично дело обстоит и с «сознанием» – мы точно так же ошибаемся в том, что «замечаем» в поле своего собственного разума.
Патрик Хейс:Представьте, каково бы это было – осознавать процессы, с помощью которых мы генерируем воображаемую (или настоящую) речь… [Тогда] столь простое действие, как, скажем, «придумать имя», превратилось бы в трудоемкий и изощренный процесс применения сложного механизма лексической выборки, подобный игре на органе, в котором вместо клавиш – данные. Слова и фразы, которые сейчас просто возникают у нас в сознании, служа коммуникативным целям, стали бы отдаленной мечтой, достижение которой требует знаний и навыков, как симфония, исполняемая целым оркестром, или сложная машина, над которой трудится механик… [Итак, если бы мы сознавали все это, то] каждый из нас оказался бы в роли чего-то вроде слуги собственного прежнего «Я» и нам пришлось бы носиться туда-сюда внутри собственных голов, проверяя детали психического механизма, который в настоящее время удобно скрыт от взгляда, что позволяет нам посвящать свое время более важным вопросам. Зачем запираться в машинном отделении, если можно стоять на капитанском мостике?