Однако, даже если этот аргумент верен, он не проливает света на то, почему у этих конкретных людей развились столь многие из этих особенностей. Например, возможно, чтобы приобрести так много подобных качеств, необходимо сначала выработать необычайно эффективные способы научения. В любом случае существует множество убедительных доказательств того, что за многие из наших психических особенностей в значительной степени отвечает наследственность. Однако я подозреваю, что еще более важны последствия удачных ментальных происшествий. Например, большинство детей учится различным способам раскладывать кубики в столбики и в ряды, и если окружающие похвалят результат, дети, возможно, продолжат совершенствовать эти новые навыки. Затем некоторые из них также, возможно, начнут в игре учиться новым способам думать. Однако ни один внешний наблюдатель не способен видеть эти психические события, так что этим детям придется овладеть искусством хвалить самих себя! Это означает, что когда такой ребенок совершит нечто замечательное, посторонние не увидят ясной причины этого – и, скорее всего, опишут новоприобретенные навыки этого ребенка в таких терминах, как талант, одаренность, особенность или дар.
Психолог Гарольд Г. Маккерди высказал предположение, что существует еще одна «счастливая случайность», ответственная за исключительные черты у ребенка, и это – исключительные родители.
Маккерди, 1960:Результаты данного исследования биографической информации на образце из двадцати гениев демонстрируют, что типичная картина развития включает в себя следующие важные аспекты: (1) высокий уровень внимания, уделяемый ребенку родителями и другими взрослыми, выраженный в интенсивном обучении и, обычно, избытке любви; (2) изоляция от других детей, особенно вне семьи, (3) богатый расцвет фантазии (то есть творчества) как реакция на предыдущие условия… [Общественное образование в государственных школах] снижает эффект всех трех вышеуказанных факторов до минимальных значений.
Также можно предположить, что выдающиеся мыслители выработали эффективные методы организации и применения изученного. Если это так, то, быть может, именно эти навыки «умственного управления» стоило бы в какой-то мере похвалить за то, что мы воспринимаем как творения гениального разума. Возможно, как только мы поймем это, то станем меньше времени уделять обучению конкретным навыкам и больше учить детей тому, как развивать в себе более мощные способы думать.
Читатель:Но неужели и вправду можно надеяться понять, как все это устроено? Мне все еще кажется, что в том, как некоторые люди порождают совершенно новые идеи и творения, есть нечто волшебное.
Многие явления кажутся волшебными, пока мы не выясним, что их вызывает. В данном случае нам по-прежнему очень мало известно о том, как работает наше повседневное мышление, поэтому было бы преждевременно утверждать, что между «традиционной» и «творческой» мыслью существует реальное различие. Тогда почему же мы так держимся за распространенный миф о том, что у наших героев наверняка есть необъяснимый «дар»? Возможно, эта идея влечет нас, потому что подразумевает следующее: если успешные люди рождаются с полным набором трюков в рукаве, то нам нет смысла винить себя в своих недостатках – а все эти художники и мыслители не заслуживают признания за свои достижения.
Этот раздел в основном был призван объяснить, почему одним людям приходит в голову больше полезных идей, чем другим. Но что, если мы изменим вектор и спросим теперь: отчего человек может стать менее находчивым? Вот один из процессов, способных ограничить рост разносторонности.
Принцип привычки. Если вы знаете два разных способа достижения одной и той же цели, то обычно начинаете с того, который вам лучше известен. Затем со временем этот способ может обрести в ваших глазах так много дополнительного авторитета, что вы будете использовать исключительно его – даже если вам скажут, что другой метод лучше.
Таким образом, иногда проблема заключается вот в чем: для того чтобы выработать новый способ думать, вам, возможно, придется не раз испытать дискомфорт, который доставляют собственные болезненно неловкие действия. Итак, один из «секретов творческой плодовитости» может крыться в том, что необходимо научиться получать удовольствие от таких мучений! Мы поговорим об этом более подробно в главе девятой, когда перейдем к обсуждению авантюризма.
Что касается «творчества» – совсем несложно запрограммировать машину на создание бесконечного потока идей, которые раньше никогда не приходили никому в голову. Однако мыслителей, которых мы называем «творческими людьми», отличает не то, сколько новых идей они рождают – и даже не новизна этих концепций, – а умение выбирать, какие из этих идей стоит развивать. Это означает, что у творческих людей есть способы отсеивать (или, еще лучше, вовсе не генерировать) идеи, в которых чрезмерно много новаторства.
Аарон Слоуман:Самые важные открытия в науке – это не открытия новых законов или теорий, а открытие новых диапазонов возможностей, о которых можно было бы сформулировать различные законы или теории. Это углубляет наши знания о «форме» мира, в отличие от его «содержания» или его «ограничений – законов».
8.7. Воспоминания и репрезентации
Уильям Джеймс:Нет такого свойства, кое было бы абсолютно необходимым для конкретной вещи. Одно и то же свойство, в одной ситуации выступающее как сама суть вещи, в иной становится весьма несущественной особенностью [Джеймс, 1890].
Воображать умеет каждый – все мы слышим, как в нашем разуме звучат слова и фразы. Мы представляем себе условия, которых еще не существует, а затем используем эти образы, чтобы предсказать последствия возможных действий. Наша человеческая находчивость по большей части основана на умении манипулировать ментальными репрезентациями объектов, событий и концепций.
Но что мы понимаем под репрезентацией? Я буду использовать этот термин для обозначения любой когнитивной структуры, которую можно использовать для ответа на определенный вопрос. Конечно, эти ответы будут полезны только в том случае, когда ваша репрезентация в достаточной мере походит на объект, о котором вы спрашиваете.
Иногда мы используем для репрезентации реальные физические объекты, например, когда ориентируемся в городе с помощью рисунка или карты. Однако, чтобы ответить на вопрос о событии в прошлом, необходимо использовать то, что мы называем воспоминаниями. Но что мы понимаем под этим словом? Каждое воспоминание должно представлять собой запись или след, оставленный каким-либо предшествующим событием, – и, конечно же, само событие записать невозможно; в лучшем случае вы можете сделать фрагментарные записи о части объектов, идей и отношений, связанных с инцидентом, а также о том, как это событие повлияло на ваше психическое состояние. Например, услышав «Чарльз дал Джоан книгу», вы можете репрезентировать это событие с помощью алгоритма, состоящего из правил «если – действуй – то»:
Однако вы наверняка также захотите репрезентировать свои знания о том, была ли эта книга подарком или дана на время, или о намерении Чарльза сделать так, чтобы Джоан оказалась у него в долгу, или о том, как были одеты люди, участвующие в этой сцене, или о значениях некоторых из сказанных ими слов. Так или иначе, обычно мы создаем для любого конкретного инцидента несколько разных репрезентаций. Например, наши записи могут включать следующее:
Словесное описание инцидента.
Визуальная симуляция сцены.
Частичные модели вовлеченных лиц.
Моделирование того, как чувствовали себя эти люди.
Аналогии со сходными инцидентами.
Прогнозы о том, что может случиться дальше.
Зачем мозгу репрезентировать одно и то же событие таким количеством разных способов? Возможно, каждая плоскость мысли, которую вы использовали, оставила запись или след в одной из сетей мозга. Это позволит вам позже рассматривать этот инцидент с разных точек зрения, например используя вербальные рассуждения, или манипулируя ментальными диаграммами, или представляя жесты и выражения лиц вовлеченных в него людей.
Сегодня мы еще мало знаем о том, как наш мозг создает такие следы, как извлекает и «воспроизводит» их. Нам довольно много известно о поведении отдельных клеток мозга, но у нас пока нет связного объяснения того, как эти клетки организуются в более масштабные структуры, которые мы используем для репрезентации воспоминаний о прошлых событиях. Ведь несмотря на то, что, как мы убедились в 8.4, тут должны быть замешаны очень сложные процессы, их подробности настолько недоступны нашему анализу, что, как правило, мы можем лишь сказать, что «помним» кое-что из того, что с нами произошло.
Ранее в этой книге обсуждались некоторые из структур, которые могли бы использоваться для репрезентации такой информации. В следующем разделе мы поговорим еще о нескольких способах репрезентации знаний, а затем поразмышляем о том, как такие структуры могут быть организованы в мозге.
Множество способов репрезентации знаний
Что отличает нас от других животных? Одно из важных отличий состоит в том, что никакие другие животные не задают такие вопросы! Мы, люди, кажется, почти уникальны тем, что можем размышлять об идеях, как если бы они были объектами, или, говоря иначе, концептуализировать их.
Однако, чтобы изобретать новые концепции и использовать их, нам приходится репрезентировать эти новые идеи в структурных формах, которые мы храним в сетях своего разума, – поскольку ни один небольшой фрагмент знания не может иметь смысла, если не является частью какой-либо более крупной структуры, связанной с другими областями сети знаний. Но не столь важно, как именно устроены эти связи; компьютер можно сделать хоть из проводов и переключателей, хоть из шкивов, блоков и веревок; все, что имеет значение, – это то, как каждая часть меняет свое состояние в ответ на изменения в других частях, с которыми она связана.