— Пожалуйста, Адочка Серапионовна, дорогая, — говорил я, мило улыбаясь, и протягивал ей смятые банкноты.
Между тем так долго продолжаться не могло — я был еще достаточно молод, молодость лихорадочно искала выхода и нашла его в объятиях Машки.
Машка была единственной в пуританском Ж… гулящей женщиной, и ее появление вызвало целую бурю среди ханжески настроенных обывателей: на центральной площади даже прошел митинг под лозунгом «Долой позорное явление — проституцию!». «Позорное явление» тем временем принимало у себя на квартире не кого-нибудь, а самого мэра города. Постепенно буря в городе сменилась бурей в стакане воды, а вскоре, ж… вцы даже стали кичиться наличием в родном Ж… представительницы первой древнейшей — это делало их болото чем-то похожим на столицу.
Но в отношениях Машки и меня была странность, поверить в которую почти невозможно. Еще бы, в наш-то век, век бумажно-каменный, где бумажные мысли и каменные сердца… Да, — Машка любила меня бесплатно. Именно поэтому она — единственный человек, при воспоминании о котором мне становится больно даже во дворце.
Глава пятая Поэзия и проза
1
Это был невзрачный, плохо освещенный зал. Мимо нас бродили призраки: сомнамбулически — инертные юноши и лихорадочно — игривые старики; девицы, похожие на выловленных из океанских глубин придонных рыб, плоские и прозрачно-бледные; старухи с будто нарисованными лицами. Отчего-то меня не покидало ощущение: я нахожусь на кладбище и, кажется, даже чую тленный дух.
Время от времени какой-нибудь призрак подходил к нам и говорил, искательно улыбаясь, преимущественно Олегу Власычу:
— Нельзя ли выделить средства, так как… Не получиться ли так, что… Не стоит ли заранее обеспокоиться тем, что…
Олег Власыч брал за пуговицу, успокаивал, а в конце непременно добавлял:
— Естественно, если победит…
Тут он совершенно неповторимо кидал на меня свои глаза — ракушки, и я спешил стряхнуть их с костюма.
Вспомнился и краткий разговор Олега Власыча с Семеном Никитичем по дороге сюда.
— На хрен мы тратим деньги на этих импотентов? — сердито говорил Семен Никитич, глядя в окно на пузырящиеся лужи.
— Дань традиции, — вздыхал Олег Власыч, — Редко кто начинал, не подкупив интеллигузию… Тем паче, что сейчас это — сущие копейки.
Я, по обыкновению своему, ничего не понимая, сидел между ними и глядел на волосатый загривок шофера.
— Начинается, — Олег Власыч дернул меня за рукав.
На сцене был установлен микрофон, два сомнамбулических юноши прилаживали рядом с ним стойку со стаканами, надо полагать, воды. В президиуме сидели три седобородых старца и с ними вместе — то ли молодой, то ли еще более древний.
Призраки расселись в зале.
Член президиума неопределенного возраста поднялся:
— Приветствую, коллеги! Сегодня, как вы все уже знаете, у нас в гостях в полном составе предвыборный штаб Антушкина Сергея Леопольдовича. Попросим Сергея Леопольдовича!
Я, должно быть, задумался и очнулся только, когда Семен Никитич пребольно ударил меня в икру носком блестящего итальянского ботинка.
Вскочив, я поплелся на сцену.
— Уважаемые… нет, дорогие служители муз, — начал я, с ненавистью глядя в зал, — Кто-то из великих назвал вас «умом, совестью и честью нации», но я от себя добавил бы еще и «непорочность» нации. При всеобщей коррупции, двурушничестве и стяжательстве вы, непорочно и славно несущие знамя нашей литературы, сохраняете то единственно святое, что завещали нам наши предки.
Понимаю — и, поверьте, сердце мое обливается кровью — ваше нынешнее бедственное положение. При Кизлякове были отменены все льготы и субсидии, которые вы получали за свой честный и важный для государства труд, пылящийся ныне в библиотеках. Если же придет Алильханов, который, кстати, является резидентом ЦРУ и Моссада, что доказано, — ваша жизнь станет и вовсе невыносимой. Он — это достоверно известно — поклонник низкопробных детективов Аглаи Пупцовой…
В зале раздался недовольный гул и крики:
«Пупцова — графоманка!», «Антушкин, мы с тобой!».
— Но кто, спросите вы, поможет вам? — продолжал я, все больше проникаясь речью и загораясь, — Ответ очевиден — молодой, энергичный, любящий роман Горького «Мать» и романы Чревоугодникова «БАМ — это моя «Волга» и «Мы свой, мы новый дом построим». Ответ очевиден — думающий, цельный, волевой человек. Такой, как я.
Я, Антушкин Сергей Леопольдович, не дам уничтожить то, что еще не уничтожено и помогу вам написать разумное, доброе, вечное. Я — ваш кандидат!
Последнюю фразу я прокричал, чувствуя в груди прилив молодой силы. Нет, братцы, мне все больше нравится моя работа!
И аплодисменты, последовавшие после, и приветственные крики я принял как должное. Но, когда сел на свое место рядом с Семеном Никитичем, меня несколько расхолодил его взгляд: похоже, он не особо приветствовал чрезмерную самостоятельность.
2
Между тем из президиума объявили о выступлении поэта Булиманского. «Возвращенец», — прошептал мне на ухо Семен Никитич, с презрением глядя на Булиманского. Поэт был невысокий, плотный и лоснящийся.
Он, словно мячик, припрыгал к микрофону:
«Эмигрантам девяностых»
Я помню, стоял на Бродвее,
Вдруг вижу: тоже стоит —
Виталик Козлов, а на шее
Рекламный плакатик висит.
«Виталя, здорово, братишка!» —
Кричу я в гремучий Бродвей.
А он извернулся, как мышка,
И — шнырь в подворотню скорей.
Чего он — как будто я леший?
Я даже немного опешил,
Согнувшись, пошел на Гудзон,
Вдруг вижу — Володька Фрезон.
Мы с ним много раз были биты,
А ныне, май фрэнд, присмотрись,
Идет не еврейчик забитый,
А штатовский капиталист.
Секьюрити зыркают жадно:
До «Бентли» опасностей — рок!
И стало мне что-то прохладно,
И вдруг развязался шнурок…
Аплодировали жидко, сомнамбулические юноши и плоскодонные девицы даже посвистели. Похоже, «возвращенца» не сильно жаловали. А мне, как ни странно, стихотворение понравилось — было в нем что-то о нас, однако, видя, что никто не смеется, я тоже сдержался.
Следом читал Грыгин.
«Русофоб», — навесил ярлык Семен Никитич, и я поглядел на Грыгина с ненавистью.
«Ветеранам информационной войны»
Восьмого августа война гнездо свила.
Ее не ждали мы. В патриотическом экстазе,
Мы собрались, и, взяв свои тела,
Пошли мочить Соокашвили в унитазе.
И было всяко — Би-Би-Си с утра,
Американцы нас пугали слишком.
Но с помощью Толстого свет-Петра,
Мы сладили с грузином с этим, с Мишкой!
Как ни странно, русофоба проводили овацией, он долго раскланивался, жал руки старичкам из президиума.
— Прыковский, прошу!
«Это просто бездарь», — шепнул мне на ухо Семен Никитич.
Прыковский был странный тип — худющий, в застиранном свитере с высоким горлом, скрюченный, словно вопрос и притом немилосердно заикался. Я с трудом уловил смысл его длинного и путаного творения:
«Бескорыстным» друзьям Фиделя»
Глаза Фиделя старчески бледны,
Он прикрывает их своей рукой,
И грустно смотрит, и ему видны,
Те, кто давно нашли в земле покой.
Фидель, Фидель, а помнишь, мы с тобой
В Узбекистане кушали шашлык
И ты рассказывал с улыбочкой такой,
Какой шершавый был у Брежнева язык?
Да все прошло — осталась боль в плече,
Страною правит младший брат Рауль.
А ты один, и вспоминаешь Че,
Как вместе удирали вы от пуль.
Держись, мой друг, держись, мой командор!
Негаданно нахлынет дружбы вал.
Вот только, слушай, есть один укор:
Зачем ты наше маслице сожрал?
Аплодисментов не было. Кто-то крикнул: «Кышь со сцены, Прыковский! Крохобор!». Поэт скоренько ретировался, не дожидаясь тухлых яиц и гнилых помидоров.
3
Похоже, поэтическая давильня наконец-то подошла к концу — я уже опасался, что от скуки скулы мои, вывернувшись, проткнут мозг.
Слово взял молодящийся старец из президиума:
— С большими надеждами смотрим мы на вас, уважаемый Сергей Леопольдович. Едва ли какой-нибудь иной слой нашего общества так жаждет обновляющего благотворного политического дождя, как литературная интеллигенция…
— Рейдеры!
Резкий крик прервал оратора.
В зал ворвались люди в черной одежде и с дубинками и тут же принялись точить эти дубинки о спины присутствующих.
— Как вы смеете?! — закричали из президиума, — Договор аренды еще не истек.
Среди рейдеров был невысокий поджарый гражданин в шляпе и при галстуке, в руках он держал кипу гербовой бумаги.
— Арендный договор, господа, аннулирован, — сказал он и показал какую-то бумажку, — Вот постановление мэрии. Так что вы-ме-тай-тесь!
— То есть как это выметайтесь? — возмутился президиум, — У нас еще банкет…. Сергей Леопольдович!
Тут все повернулись туда, где сидели я, Семен Никитич и Олег Власыч, но, разумеется, наши кресла давно простыли.
Глава шестая «По вечерам над ресторанами…»
1
В машине я получил от Семена Никитича листок с новой ролью и обычное наставление. Но, до того как отвезти меня во дворец, «линкольн» остановился у известного ресторана, где, по преданию, купцы и фабриканты в стародавние времена пропивали целые состояния и уходили в одних подштанниках.
Сейчас, правда, людей в подштанниках здесь не было, но состояния явно были. Вон у того, с бриллиантовыми зубами, наверняка присутствует капиталец или у того, в цилиндре а-ля Онегин.
— Чудак вы, Сергей Леопольдович, — сказал Олег Власыч, чудесным образом прочтя мои мысли. Он, кстати, разгрызал устрицу своими желтыми изъеденными зубами. — Богатей он никогда не выпячивает свое хмм — богатство. Вы смотрите — бомж бомжом, а у него три счета в Швейцарии! Правда, Семен Никитич?
Семен Никитич нехотя кивнул, кушая салат, названный в меню «Нежное ушко амазонки».
— Вот вы думаете, тот с бриллиантовой пастью — миллиардер? — смеясь, продолжал Олег Власыч, — Как бы не так! Это — Лев Прайде, то ли американец, то ли итальянец, приехал искать богатую невесту. О, в России столько богатых невест! Жиголо, одним словом!