Справа, в окопах первого батальона, рокотала уже сплошная ружейная стрельба и, разрастаясь, подвигалась все ближе и ближе.
Мигали красные вспышки и с воем рвалась над окопами шрапнель.
— Ого! Австрийцы, кажется, и вправду вздумали нас атаковать! — говорил Ш., с трудом пробираясь по занесенному снегом окопу.
— Ну, а что же Т.? — спрашивал, следуя за ним, К. — Что же с ним случилось? Исполнилось ли предсказание?
— Ах, Т.?.. Убит в первом бою! — махнул рукою поручик и исчез и темноте.
Дмитрий ДоринСТРАННЫЙ СЛУЧАЙ
— Ну и положеньице, черт подери!.. Гадай — не гадай, все одно не нагадаешь, куда пропал этот Постольников… Хоть бы одного драгуна выслал для связи, — бурчал молоденький, безусый прапорщик Рыков, то и дело поглядывая на часы-браслет и мерно измеряя тонкими журавлиными ногами длину грязной, холодной халупы, одной из немногих, стойко выдержавших отличный ураган немецких чемоданов[9].
Метель — какая-то смесь жесткого снега с песком и непроглядная темень — только и могли заставить нас выбрать себе приют в этой брошенной халупе, смотревшей еще не совсем разложившимся покойником.
Зачем и для кого судьба пощадила наше убежище от полного разрушения?.. Может быть затем, чтобы, возвышаясь над грудой развалин деревушки С., наша халупа ярче оттеняла весь ужас окружающего, бросая достойный укор в ненужном варварстве над мирными панами обнаглевшему и до цинизма одичавшему врагу, или для того, чтобы дать случайный отдых усталым воинам, застигнутым, как и я со взводом драгун, острой метелью, — едва ли знала сама халупа.
Так или иначе, не все ли равно, но войдя в нее, какое-то неприятное чувство заставило меня содрогнуться и утомленный мозг начал назойливо работать над разрешением загадки судьбы, и отвлечь свою мысль на что-либо другое я был положительно не в силах, да к тому же, будучи мистиком от природы, я невольно склонялся в этом вопросе в сторону тайны, связавшей меня ни с какой-нибудь другой уцелевшей деревушкой, а именно с деревушкой С., около которой застигла нас неожиданная непогодица.
Стараясь пересилить себя, я развернул карту и вымерил направление, по которому корнет Постольников, тоже со взводом драгун, шел на соединение со мною у дер. С., откуда ранним утром нам предстояла разведка правого фланга немцев.
По числу верст Постольников уже добрых два часа назад должен был быть на высоте д. С., но часы уже показывали одиннадцать, а об нем ни слуху, ни духу.
Я заглянул в окно.
Метель усиливалась, барабаня хрусткой дробью по закоптелому стеклу. Тьма прятала ужас разрушения, по унылый ветер тянул похоронную песню, переходящую вдруг в дикую свистопляску, и еще ярче вползал в душу ужас мертвой деревушки и гнет неизвестности…
«Развороченные черепа»[10], вспомнилось ни с того ни с сего название книжонки какого-то футуриста, попавшей мне в руки прошлой мирной зимой.
— Знаете что, Аркадий Иванович… мне кажется, что кайзер Вильгельм ни больше ни меньше, как представитель исковерканного футуризма… Не думаете ли вы, что с моментом его падения потерпят фиаско и наши бредо-футуристы и мы, наверное, уже не будем баранами, чтобы ходить на концерты и вечера этих акробатов рекламы… А может быть, они и сами образумятся… Как вы думаете?
Рыков сонно обвел меня взглядом и вместо ответа махнул рукой, широко зевнув.
Я опять заглянул в окно и опять темень больно ударила меня в глаза, поползла в голову и отразилась в мозгу бледновосковым трупом.
— Черт свадьбу правит… — вырвалось у меня. — А ведь, милый прапор, к утру-то нам необходимо соединиться с Постольниковым, не то, как дважды два-четыре, мы не только ничего не разведаем, а еще вмажемся в грязную историю… Не пойти ли сейчас пошарить к фольварку Д., — добавил я, сознавая, что поднять в такую погоду людей, — немыслимо… Кони уже двое суток не расседлывались, а люди засыпали в седле.
Рыков снова взглянул на часы и зашагал:
— Как хотите, Дмитрий Петрович… Все равно ничего не выйдет из этого рысканья, шарь, не шарь… Гораздо проще и полезнее, по моему, поставить пост у околицы, да и ахнуть на боковую… И люди поспят, да и кони отдохнут. Ну, а к утру и за дело можно взяться… А теперь…
Сильный крик ветра заглушил его последние слова и я, невольно вздрогнув, приказал расседлывать коней, а людям устроиться на отдых.
Утихала ли, или усиливалась метель, — разобрать я не мог. Острый песок слепил глаза, обжигал лицо и мой верный Рекс едва волочил ноги, насторожив уши и глубоко втягивая ноздрями морозный воздух, видимо, прилагая все усилия, чтобы отыскать заметенную дорогу.
Вокруг меня встала непроницаемая стена темени. Где, зачем и сколько уже времени я плутал в этом хаосе, — я не знал, но оглянувшись понял весь ужас своего положения.
— Я был один.
— Рыков!.. Прапорщик Рыков!.. — что было силы кричал я, но вместо ответа только громче и жалобней завыл ветер… Жуть проползла с головы до ног… Я хотел поднять руку, чтобы обтереть капли холодного пота, выступившие на лбу, но чья-то тягучая, нудная сила парализовала мое усилие и, беспомощно опустившись на шею Рекса, я поцеловал его и бросил повод, дав волю верному товарищу.
— Что же теперь делать? Как собрать растерявшийся во мраке взвод? — произнес я вполголоса, будто ища совета Рекса, но какое-то полное безразличие ко всему окружающему, ко всей жизни и смерти затемнило мой вопрос безответностью. Приятное, еще незнакомое чувство охватило меня и я, закрыв глаза, погружаюсь в нирвану покоя, как вдруг меня ужалила некрасовская фраза.
«А Марья стояла и стыла в своем заколдованном сне»[11], — вздрогнув и открыв нечеловеческим усилием глаза, я увидел перед собой серую фигуру, бледным пятном прорезавшую тьму.
Секунда и рука моя, брошенная к эфесу шашки, беспомощно опустилась… Ни шашки, ни револьвера не было… Все, все, что в походе так дорого, кажется, дороже самой жизни, все забыл я на столе в проклятой халупе.
Видя беспомощность своего положения, я решил дорого отдать жизнь и, склонясь на седле в сторону фигуры, что есть силы рванул ее за лапу башлыка, намереваясь задушить нежданного врага.
Башлык сполз и передо мною открылось, освещенное внезапно выглянувшей луной, бледное со скошенной улыбкой лицо драгуна Кирюхина, из взвода Постольникова.
— Ты откуда?!..
— Так что, ваше благородие, нарвались мы, значит, на засаду или секрет какой, не знаю… Только много их там, немцов-то… Теперь их благородие со взводом в крайней избе деревни, что у фольварка-то Д. и засели… Отстреливаются… Хотели мы прорваться, да их благородие решил вас подождать… Зачем, говорит, своих зря губить, да немца выпускать… Вот, вы, говорит, увидите, что нас нет, и верно, подойдете сами, так тогда немца-то с обеих сторон взять и легко, да так взять, что ни один из них не удерет… Больно надеялись на вас… А немца-то там, поди, без мала эскадрона два наберется.
— Да ты сам как выбрался-то? — перебил я Кирюхина.
— Охотником взялся, разыскать вас, да вот Бог не привел… Троих-то, что догнали меня, я срубил скоро, а четвертый — как это я шагнул его по голове, пошатнулся, свалился с коня. Ну, думаю, пронесло, а он, верно, жив остался, да и угодил мне в самый затылок из винтовки… Так и уложил на месте, окаянный…
— Что ты, Кирюхин… бредишь, что ли?..
— Никак нет… — слабо простонал Кирюхин и, подняв на меня заледенелые, мертвые глаза, пошатнулся и упал…
Я вскрикнул и проснулся.
Сальный огарок догорал, бросая бесцветные пятна на грязную стену халупы… Револьвер и шашка лежали на столе… Рыков, подложив под голову обмотанное тряпьем полено, спал врастяжку на полу и звонко храпел… Тут же клевал носом дежурный драгун.
В первую минуту я обрадовался, что все это было только сном, но, вспомнив слова Кирюхина и указание его на фольварк Д., что лежал от деревушки С. верстах в шести-семи к северо-западу, я глубоко уверовал, что во всем этом есть какая-то загадка, разгадать которую стало необходимостью.
Было четыре часа. Метель немного угомонилась и только ветер в трубе пел теперь еще жалобней и вся халупа со своей рухлядью стонала скрипуче-нудно, будто вспоминая о тихом былом вздохе бледными отблесками догоравшего огарка. Надо ехать.
В ту минуту я видел всю картину томительного ожидания нас Постольниковым, считавшим, может быть, по секундам, время неравной борьбы.
— Рыков!.. Вставайте скорей!..
Аркадий Иванович взглянул на меня вытаращенными глазами и укоризненно-недовольно пробурчал:
— Эх, Дмитрий Петрович, всегда вы штуку какую-нибудь смастерите. Ни свет — ни заря… На дворе дьявол с чертом горох молотят, а вы им на рога сами хотите напороться… Опять, видно, предчувствие ваше… Ей-Богу, вам надо отдохнуть недельки две… Так ведь от вас одно пустое место останется… Исчезнете… — тоном, не терпящим возражений, — закончил Рыков, любивший иногда корчить «бывалого», что ему совсем не удавалось и ругань его никогда не походила на ругань, так же, как и философия, — на философию.
— Об этом, Аркадий Иванович, потолкуем после, а теперь, пожалуйста, торопитесь.
За окном уже фыркали кони, позванивая мундштуками, и было слышно, как унтер Глыба подшучивал над любителем поспать хохлом Нищенко.
Готовые всегда и ко всему мои молодцы ни на минуту не задавались вопросами, куда и на что я веду их. Они знали, что без необходимости я не нарушил бы их давножданный отдых и теперь только ждали приказаний.
Потрепав гриву Рекса, я, уверенный в реальности пережитого во сне, набросал несколькими словами обстановку, в какой находился Постельников, и закончил:
— Подойти к фольварку должны тихо. Следи зорко за рукой. Махну — рассыпаться без звука, кошками вокруг крайней халупы, кольцом. Шагов за двести остановиться… Где нельзя подойти, брось коня и ползи… Без стрела… Слушать крепко… Свистну три раза и все, как один, лети птицей к халупе… Гикай крепче… Пусть думают, что целый полк за нами… Стреляй только тот, кто без коня, остальные, — рубить без пощады… Поняли, братцы?..