— А раньше он их в вишневом саду не запримечивал?
— Умник?
Моя очередь извиняться.
— Накануне был снегопад, на вишневом дереве скопилось много снега. И толстый могучий сук затрещал, не выдерживая груза… «Сломается», — подумал Акаяма. И тут обратил внимание на веточку, молоденькую тонкую гибкую веточку, — она гнулась к земле под тяжестью снега. Акаяма стоял и ждал. И вот могучий сук — крак, сломался! «Ага», — подумал японец. А гибкая веточка нагнулась до земли, и снег соскользнул с нее, она выпрямилась как ни в чем не бывало! Акаяма воскликнул: «Поддаться, чтобы победить!» Говорят, этот принцип и лег в основу дзюдо…
— Этот Акаяма — кремень! Мне кажется, что притча еще повествует о юности и старости. Гибкость молодого ума и все такое…
— Юность — прогулка в грязных башмаках по чистому коридору жизни, — и куда бы ты ни шел, какие бы благие цели не вели тебя, обернувшись, ты увидишь лишь отпечатки своих грязных подошв, — серьезно говорит Игорян.
— И чего?
— Нельзя оборачиваться.
Опять заказываем пиво. Молчим и пьем.
— Я постоянно оборачиваюсь…
— Сильно наследил?
— Сильно…
— Игорюша, солнышко! — сквозь толпу протискивается хрупкая балериноподобная девчонка. — Ты ли это?
— Это я, — отвечает Игорян. — Здравствуй, Юля.
— Как я тебе рада! — Юля цокает каблучками, приближаясь к нашему столику. — Ой, привет (это мне)! Игорек, покури со мной (чмокает его в щеку). Твой друг не обидится, если я тебя украду ненадолго?!
Игорян выразительно смотрит на меня.
— Друг не обидится, — говорю.
3
Я пьян, как стиль ушу.
Осушил третью «подводную лодку». Трясучка отпускает. Но твердость походки несколько пострадала. Я устаю ждать Игоряна, поднимаюсь на танцпол — крутые ступеньки преодолеваются с трудом.
На танцполе шумно. Не протолкнуться. Забираюсь на освободившийся стул у барной стойки и размышляю о том, что, когда жарят гренки, сначала кладут на сковородку самые здоровые куски булки. Мысль важна для меня, голова тяжелеет, я подпираю ладонью, чтоб не упала. Плазменная панель, настроенная на спортивный канал, показывает футбол. Не привлекают меня командные игры…
А чем развлекались люди в настоящем ковчеге?
— Два коньяка! — говорит яркая брюнетка, бросая на стойку мятые сторублевки. Забирает пузатые бокалы, на донышке которых плещется коньяк, на краях — насажены ломтики лимона.
Заводят медляк, и я намереваюсь пригласить ее на танец.
Не приглашаю. К брюнетке спешит некрасивая блондинка, они целуются взасос и, взявшись за руки, сандалят на танцпол! Мазефака!
Возвращаюсь, требую абсента. Бармен в бабочке нарядно его готовит. Он объясняет мне, что с кусочка сахара должно капнуть трижды.
Я любуюсь язычками пламени.
— Не теряй времени! — советует он.
Словно микстуру от кашля проглотил. Кровь бурлит в сосудах, слушаю ритм своего сердца: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук, т-у-у-ук! — тянет оно.
Зажевало кассету в магнитофоне.
Не пересяду куда-нибудь — упаду лицом в столешницу. Перебираюсь на длинную посадочную площадку, что вдоль стены, упираюсь кулаками в основание и наблюдаю за змееподобной девушкой в восточном наряде, танцующей на сцене вокруг шеста.
Стриптиз.
Музыка обволакивает.
Она танцует…
Мне успевает присниться, что я падаю в пропасть. И почему-то смеюсь…
Не ржи над пропастью. Над пропастью не ржи.
Внезапно в голове включается звук. Я спал двадцать минут. Из колонок гремит драм, обдолбанные подростки колбасятся, визг и крики. Ничего не меняется! Выдерни любого из привычного благоустроенного мирка, помести на заброшенном острове — будет тот же первобытный дикий человек! Этому ритму тысячи лет, древние индейцы танцевали под него свои ритуальные танцы. Полумрак и тени. Раньше были звериные шкуры, бубны и костер на полянке; теперь — синтетика, басы и лазерное шоу. А телодвижения за тысячи лет изменились мало! Быстро я протрезвел…
— Дай сигарету, — это та, пьющая коньяк брюнетка.
Я вздрагиваю, она подкралась незаметно.
Она рядом: чулки в мелкую сеточку, короткая джинсовая юбка, черная обтягивающая маечка, дорогое белье, дорогой парфюм.
— Не курю.
— Странный ты, — вздыхает она, вытаскивая из сумочки пачку ментоловых сигарет и зажигалку.
— Где твоя подружка?
— А, Кэт! Свалила с каким-то гандоном! А у тебя что, депрессия? Жить не хочется?
— Наоборот, очень хочется, но как-то плохо получается…
Снова медленный танец.
— Потанцуем? — спрашивает брюнетка.
Песня «Still Loving You» группы «Scorpions». Старая песня.
Я держу ее за талию, она обвивает руками мою шею. Мы движемся с музыкой, растворяемся в ней. Я вдыхаю ароматы волос, кожи, духов. Что сказать? Что-нибудь смешное и оригинальное, как советуют в журналах для мужчин?
— А-а, — открываю я рот.
— Тсс, — шепчет она. — Зачем? Я и так все о тебе знаю…
— Врешь.
— Я научу тебя ценить жизнь, — убежденно говорит брюнетка.
— Сразу к тебе поедем?
Брюнетка откидывается назад и хохочет. У нее на глазах выступают слезы.
— Да ты чего?
— Ничего. Ты милый мальчик! Поэтому — не сегодня!
Мы танцуем, танцуем… А потом песня заканчивается.
Брюнетка мягко высвобождается из моих объятий.
Я пытаюсь ее поцеловать, но она — против.
— Нет! Тебе нужно… в туалет. До свидания, мальчик!
И я чувствую, что меня сейчас вырвет стухшим внутренним миром…
В туалете подозрительно пусто, от сияющего белого кафеля режет глаза. Открываю кран, склоняюсь над умывальником, подставляя голову под холодную струю воды. Дольше, как можно дольше, пока не заломит в затылке…
Рассматривать отражение в зеркале неприятно: небрит, рожа опухшая, взгляд — мутный. Взъерошив мокрые волосы, говорю отражению:
— Сгинь!
Тем временем в сортир вваливается парочка довольно примечательных ребят.
Низкие лбы, не обезображенные интеллектом лица. Камуфляжные штаны и армейские ботинки на шнуровке. Прямо бойцовский клуб! Они в этих ботинках пляшут, что ли?
Как их охрана пропустила?
Смотрят на меня недобро.
— Парни, вы меня с кем-то перепутали?
Где охрана?! Второй стоит у двери.
— Не перепутали, — говорит первый, доставая нож. — На колени падай.
— Зачем?
— Отсасывать будешь, — вежливо говорит первый. — Тебе ведь секса хотелось!
— А твой друг тебя уже не устраивает?
Точный и сильный удар кулаком в печень заставляет меня заткнуться.
— Падай.
Жизнь — это самое дорогое. Так нас учат с колыбели. Или нет?
Опускаюсь на корточки.
— Не тяни.
Я выдыхаю, сжимаю челюсти, мысленно считаю до пяти — до десяти не успеваю — холодная сталь настаивает на решительных действиях.
Расстегиваю ширинку… у него там все напряглось…
— Ну, давай!
Я стягиваю с него штаны.
— Я не могу…
— С зубами аккуратнее!
На долю секунды он поверил, расслабился, отвел лезвие.
Бью в пах, двигаясь в противоположную от ножа сторону. Поднимаясь, с крюка в подбородок. Руку пронзает боль. В ушах шумит, кровь бьет по мозгам тяжелым молотом, сердце вырывается из груди, я жадно хватаю ртом воздух.
— А-а-а, сука! Убью! — стонет скорчившийся от боли урод. — У-у-у! — он падает на пол и хрипит. Ему не подняться, сползшие до колен джинсы мешают.
Нож отлетает к унитазу.
Но второй не теряется. Получаю по затылку. Изображение теряет четкость, спотыкаюсь, сползаю по стене. Это конец, бухает в голове, это конец! Я скорчился, ожидая удара, проваливаясь во тьму…
Но удара не было. И тьма отступила.
— Э-э, ты кто? Э-э, а-а!
Человек-молния. Он двигается с ошеломляющей скоростью, раскидывая ублюдков, размазывая их по белому красивому кафелю. Человек-молния зажимает руку второго между дверцей и стенкой туалетной кабинки…
Раздается хруст, пальцы врага судорожно сжимаются.
Дикий крик закладывает уши.
— Быстро! — говорит человек-молния, таща меня к выходу. — Охрана щас будет… Быстро, быстро!
— А куртки?
— У Юли.
— Игорян? — спрашиваю я. — Поддаться, чтобы победить, да?!
— Запомнил, блин! Везде вляпается.
— Везде, — подтверждаю я. — Знаешь, я тоже пойду на твое дзюдо!
Мы выбегаем на улицу.
Я поднимаю голову.
Приморозило. Небо прояснилось. Уныло ползет, подделываясь под светило, спутник по своей орбите…
Юля сторожит наши куртки…
— Игорь, послушай…
— Ну?
— Я сегодня видел Смерть!
— Не преувеличивай, нормальная драка.
— Я с ней танцевал…
— Так куда тебя били? По голове били?
4
Я посчитал: это было мое семь тысяч двести девяностое утро на Земле. Назвать его добрым — язык не повернется…
Звон будильника и ноющий зуб — доброте не способствуют. Пошарив ногой под кроватью, обнаруживаю левый тапок. Правый либо исчез, либо ожил и слинял, вдохновленный рассказом Филипа К. Дика. На восточном перекидном календаре март представлен группой разноцветных кроликов за кустиком.
Как-то летом я отдыхал неделю у тети. В ее домике около Селигера. И кормил ее кроликов одуванчиками. Из рубрики «а знаете ли вы что…» ботанического журнала выяснил: если ушастых лишить твердой пищи — их резцы не будут стачиваться; они удлинятся и продырявят мозг! Я отдал зверям весь свой запас сухарей и сушек.
Осенью тетя прислала крольчатину…
А вдруг и я — кролик?! Зуб буравит мозг. Похмелье в мире разочарований. Шишка на затылке — размером с теннисный мяч. Пальцы на левой руке сгибаются плохо: она распухла. Видимо, ушиб. Говорил вам, что я левша? Внутри черепной коробки два ганглия упражняются в борьбе сумо, от их столкновения рождается мысль: дайте яду! Во рту будто Чужой разложился…
Перекидываю календарь на июнь: обезьяны. Добро пожаловать в лето!
Тело движется по привычке. Влезает в джинсы, натягивает футболку. Взгляд фиксирует отпечатки пальцев на полировке, брызги зубной пасты на зеркале, ободранные обои в прихожей — все, как всегда. Динамический стереотип. Вся моя жизнь — набор динамических стереотипов!