– А потом у него кончается выпивка, и ему приходится бежать в лавку.
– Нет. Спиртное никогда не кончается. Есть ещё демон, он постоянно доливает бутылки. Это у нас открытая динамическая система. Человек бродит и бродит по комнате вечно, никогда не зная, каким будет его следующий шаг. Совершенно вслепую и ничего на зная наперёд, он выписывает круги, восьмёрки, любые фигуры, какие только можно придумать, катаясь на коньках, но он никогда не выходит из комнаты. А потом однажды гаснет свет, и человек сломя голову выбегает наружу в кромешную тьму. И тогда может случиться всё, что угодно, ибо тьма кромешная есть Хаос. Вот и у нас там Хаос, Хетти.
– И тебе это нравится, да?
– Что?
– Я не очень понимаю, что ты там сейчас говорил, но вижу, что тебе это нравится. Тебе нравится об этом думать. – Лёгким, совершенно естественным движением Хетти приложила руку к его ширинке. – Колом стоит! – Она отдёрнула руку и торжествующе усмехнулась.
Мэллори боязливо оглянулся. На палубе было с десяток пассажиров. Никто, похоже, не смотрел, но разве в этой темноте что разберёшь.
– Ты дразнишься, – обиженно сказал он.
– Вот вытащи и увидишь, как я умею дразниться.
– Я уж подожду более подходящих времени и места.
– Вона как мужики заговорили, – рассмеялась Хетти.
Мерное шлёпанье внезапно зазвучало по-иному; к нему примешался треск лопающихся пузырей. От чёрной воды пахнуло невыносимым смрадом.
– Гадость какая! – воскликнула Хетти, зажимая рот ладонью. – Пошли в салон, Нед, пошли, ну, пожалуйста!
Но Мэллори удерживало странное любопытство.
– А что, бывает ещё хуже? Ниже по реке?
– Гораздо хуже, – пробубнила Хетти сквозь пальцы. – Я видела, как люди шлёпаются в обморок.
– Тогда почему паромы ещё ходят?
– Они всегда ходят, – объяснила Хетти. – Это же почтовые.
– Ясно, – кивнул Мэллори. – А могу я тут купить марку?
– Внутри. – Хетти настойчиво тянула его за локоть. – И марку, и что-нибудь ещё, для меня.
Хетти зажгла в крошечной, тесно заставленной прихожей масляную лампу; Мэллори, несказанно довольный, что вырвался наконец из душной жути закоулков Уайтчепела, протиснулся мимо неё в гостиную. На квадратном столике громоздилась пачка иллюстрированных газет, всё ещё доставлявшихся по домам, несмотря на смрад. Жирные, различимые даже в полутьме заголовки стенали об очередном ухудшении здоровья премьер-министра. Старик Байрон вечно симулировал какую-нибудь болезнь: то у него отнималась нога, то отекало лёгкое, то барахлила печень.
Хэтти внесла в гостиную горящую лампу, и тут же на пыльных обоях расцвели поблекшие розы. Мэллори уронил на стол золотой соверен. Он ненавидел неприятности в подобных делах и всегда платил вперёд. Хетти услышала звон и улыбнулась. Потом она сбросила грязные ботинки, прошла, покачивая бёдрами, в конец комнаты и распахнула дверь, из-за которой доносилось приглушённое мяуканье. В комнату вбежал большой серый кот. Хетти подхватила его на руки, погладила, приговаривая: «Соскучился, Тоби, соскучился по мамочке», – и выпроводила на лестницу. Мэллори терпеливо ждал.
– Ну а теперь займёмся тобой, – сказала Хетти, встряхивая тёмно-каштановыми локонами.
Спальня оказалась довольно маленькой и убогой, здесь стояли дубовая двуспальная кровать и высокое помутневшее трюмо, стоившее когда-то немалых денег. Хетти поставила лампу на ободранную прикроватную тумбочку и начала расстёгивать кофточку; вытащив руки из рукавов, она чуть ли не с ненавистью отбросила ни в чём не повинную одежду в сторону. Переступив через упавшую на пол юбку, девушка начала снимать корсет и туго накрахмаленную нижнюю юбку.
– Ты не носишь кринолина, – хрипло заметил Мэллори.
– Терпеть их не могу.
Хетти расстегнула нижнюю юбку, сняла её и отложила в сторону. Ловко расстегнув крючки корсета, она распустила шнуровку, стянула его через бёдра и с облегчением вздохнула; теперь на ней осталась только коротенькая кружевная рубашка.
Мэллори освободился от сюртука и ботинок. Ширинка у него чуть не лопалась. Очень хотелось выпустить зароговевший орган на волю, но при свете было как-то неудобно.
Хетти с размаху запрыгнула на постель, громко скрипнув пружинами. Мэллори не мог позволить себе такой порывистости; он осторожно присел на край кровати, насквозь пропитанной запахами апельсиновой туалетной воды и пота, аккуратно снял брюки и «неупоминаемые», сложил их и положил на стул, оставшись – по примеру хозяйки дома – в одной рубашке.
Затем Мэллори наклонился, расстегнул кармашек нательного пояса и вытащил пакетик «французских дирижаблей».
– Я воспользуюсь защитой, дорогая, – пробормотал он. – Ты не против?
– Дай-ка мне поглядеть. – Хетти приподнялась на локте.
Мэллори продемонстрировал ей скатанный колпачок из овечьей кишки.
– Этот не из тех, хитрых, – облегчённо сказала девушка. – Делай, как тебе нравится, дорогуша.
Мэллори осторожно натянул приспособление на член. Так будет лучше, думал он, довольный своей предусмотрительностью. «Защита» давала ощущение, что он контролирует обстановку, к тому же так безопаснее, и деньги, – те, отданные сутенёру, – не зря выкинуты.
Крепко обвив шею Мэллори руками, Хетти намертво присосалась к нему влажным широким ртом. Мэллори вздрогнул, почувствовав на дёснах кончик скользкого, вёрткого, как угорь, языка. Необычное ощущение резко подстегнуло его пыл. Он забрался на девушку; её плотное тело, чуть прикрытое непристойно тонкой рубашкой, наощупь было восхитительно. После некоторых трудов ему удалось задрать подол почти до талии. Дальше пришлось искать дорогу во влажных густых зарослях; Хетти поощряюще вздыхала и постанывала. Потеряв наконец терпение, она без особых церемоний взяла дело в свои руки и довела заплутавшего путника до желанного приюта.
Теперь она перестала сосать рот Мэллори, оба они дышали как пароходы, кровать под ними тряслась и скрипела, как расстроенный панмелодиум.
– О, Нед, дорогой! – внезапно взвизгнула Хетти, вонзив ему в спину восемь острых ногтей. – Какой он большой! Я сейчас кончу! – Она начала судорожно извиваться.
Мэллори давно не слышал, чтобы женщина говорила во время совокупления по-английски; совершенно ошарашенный, он резко кончил, как будто бесстыдное раскачивание гладких, упругих бёдер насильно вырвало семя из его плоти.
После короткой паузы, когда оба они переводили дух, Хетти чмокнула Мэллори в щёку и сказала:
– Это было прекрасно, Нед. Ты действительно знаешь, как это делается. А теперь давай поедим, давай? До смерти жрать хочется.
– Хорошо, – отозвался Мэллори, вываливаясь из потной люльки её бёдер.
Его переполняла благодарность к ней – как, впрочем, и всегда, к каждой женщине, которая была к нему благосклонна, – благодарность с некоторой примесью стыда. Но всё заглушал голод. Он не ел уже много часов.
– В «Олене», это трактир внизу, могут сообразить для нас вполне приличный пти-супе[107]. Попросим миссис Кэрнз, она сходит и принесёт. Миссис Кэрнз – это жена хозяина дома, они живут тут прямо через стенку.
– Прекрасно, – кивнул Мэллори.
– Но тебе придётся заплатить и за еду, и ей тоже надо будет дать что-нибудь.
Хетти скатилась с кровати – и только потом одёрнула задранную рубашку; вид роскошных округлых ягодиц наполнил Мэллори благоговейным трепетом. Хетти выбила по стене резкую дробь; через несколько долгих секунд раздался ответный стук.
– Твоя подружка что, по ночам не спит? – удивился Мэллори.
– Она у меня привычная, – сказала Хетти, забираясь в кровать; пружины снова жалобно скрипнули. – Не обращай на неё внимания. По средам наша миссис Кэрнз так обрабатывает своего несчастного мистера, что никто в доме спать не может.
Мэллори осторожно снял «французский дирижабль», несколько растянувшийся, однако не получивший пробоин, столь губительных для воздухоплавательных аппаратов, и брезгливо уронил его в ночной горшок.
– Может, откроем окно? Жарко тут, сил нет.
– Ты что, дорогуша, хочешь впустить сюда смрад? – Хетти усмехнулась и с наслаждением поскребла себя между лопаток. – Да и вообще окна тут не открываются.
– Почему?
– Все рамы наглухо забиты. Девушка, которая жила здесь раньше, прошлой зимой… Странная была, очень уж спесивая и держала себя – будто из благородных, но всю дорогу жутко боялась каких-то там врагов. Вот она, наверное, и заколотила все окна. Да заколачивай не заколачивай, всё равно до неё добрались.
– Это как? – поинтересовался Мэллори.
– Она никогда не водила сюда мужчин, я такого ни разу не видела, но в конце концов за ней пришли фараоны. Из Особого отдела, слыхал, наверное? И на меня тоже, ублюдки, насели, а откуда мне знать, чем она там занималась и какие у неё друзья. Я даже фамилию её не знала, только имя, то ли настоящее, то ли придуманное, поди разберись. Сибил какая-то. Сибил Джонс.
Мэллори подёргал себя за бороду.
– А что она такого сделала, эта Сибил Джонс?
– Родила вроде бы ребёнка от члена парламента, когда была совсем ещё молоденькой, – пожала плечами Хетти. – От мужика по фамилии… да ладно, тебе это ни к чему. Она крутила всю дорогу с политиками и ещё немножко пела. А я вот зато позирую. Коннэсеву поз пластик?[108]
– Нет.
Мэллори совсем не удивился, заметив на своём колене блоху. Изловив насекомое, он безжалостно его раздавил; на ногтях больших пальцев остались маленькие пятнышки крови.
– Мы одеваемся в облегающее трико, точно под цвет кожи, разгуливаем за стеклом, а мужики на нас глазеют. Миссис Уинтерхолтер – ты видел её сегодня в садах – за нами присматривает, она, как это называется, мой импресарио. Народу сегодня было кошмарно мало, а эти шведские дипломаты, с которыми мы пришли, они жмоты, как не знаю что. Так что мне повезло, что ты подвернулся.
В наружную дверь коротко постучали.