– Донне-муа[109] четыре шиллинга, – сказала Хетти, вставая.
Мэллори взял со стула свои брюки, покопался в кармане и вытащил несколько монет. Хетти вышла в прихожую и через пару секунд принесла на ободранном, сплошь в трещинах и выбоинах, лакированном подносе буханку чёрствого хлеба, кусок ветчины, горчицу, четыре жареных колбаски и запылённую бутылку тёплого шампанского.
Наполнив два высоких, не слишком чистых бокала, она принялась есть – совершенно спокойно и молча. Мэллори безотрывно глядел на её полные, с симпатичными ямочками руки, на тяжёлые груди, тёмные соски которых отчётливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, и немного удивлялся заурядности лица – при такой-то фигуре. Он выпил бокал плохого, перекисшего шампанского и жадно набросился на зеленоватую ветчину.
Хетти покончила с колбасками, а затем выскользнула из кровати, виновато улыбнулась, задрала сорочку до талии и присела на корточки.
– Шампанское, оно прямо проскакивает насквозь, правда? Мне нужно на горшок. Не смотри, если не хочешь.
Мэллори скромно отвернулся и тут же услышал звон струи о жесть.
– Давай помоемся, – предложила Хетти. – Я принесу тазик.
Она вернулась с эмалированным тазом вонючей лондонской воды и стала обтирать себя люфой.
– Формы у тебя великолепные, – сказал Мэллори.
У Хетти были миниатюрные кисти и ступни, а округлость её икр и ляжек являла собой чудо анатомии млекопитающих. Её тяжёлые, крепкие ягодицы были безупречны. Мэллори они показались смутно знакомыми, где-то он видел точно такие же, скорее всего – на исторических полотнах современных мастеров… А что, вполне возможно, это они и есть. Из курчавой огненно-рыжей поросли скромно выглядывали розовые, молчаливо сжатые губы.
Заметив его взгляд, Хетти улыбнулась.
– А ты хотел бы посмотреть на меня голую?
– Очень.
– За шиллинг?
– Идёт.
Хетти скинула сорочку с явным облегчением, её тело покрывала испарина. Она аккуратно обтёрла губкой пот с подмышек.
– Я могу держать позу, совсем почти не двигаться целых пять минут подряд, – сказала Хетти слегка заплетающимся языком: бутылку шампанского она выпила почти в одиночку. – У тебя есть часы? Десять шиллингов, сейчас сам увидишь. Спорим, что получится?
– А я и не сомневаюсь.
Хетти грациозно нагнулась, взялась рукой за левую щиколотку, подняла ногу над головой, не сгибая в колене, и стала медленно поворачиваться, переступая с носка на пятку и назад.
– Нравится?
– Потрясающе! – восхищённо выдохнул Мэллори.
– Смотри, я могу прижать ладони к полу, – сказала она, нагибаясь. – Большинство лондонских девиц так затягиваются в корсеты, что переломились бы на хрен пополам, попробуй они такое. – Затем она села на шпагат и уставилась на Мэллори снизу вверх, пьяненькая и торжествующая.
– Да я просто жизни не видел, пока не попал в Лондон! – сказал Мэллори.
– Тогда снимай свою рубашку и давай пилиться голыми. – К её лицу прилила кровь, серые глаза широко раскрылись и выпучились.
Как только Мэллори снял сорочку, Хетти вскочила на ноги и подошла к нему с эмалированным тазиком в руках.
– В такую зверскую жару пилиться голыми куда лучше. А мне и вообще нравится пилиться без ничего. Мамочки, да какой же ты мускулистый и волосатый, я всегда любила волосатых. Дай-ка взглянем на твою пипиську. – Она бесцеремонно подцепила упомянутый орган, скальпировала его, внимательно осмотрела и окунула в тазик. – Полный порядок, никаких болячек. Почему бы тебе не трахнуть меня без этой идиотской сосисочной шкурки? Девять пенсов сэкономишь.
– Девять пенсов не деньги, – возразил Мэллори, натягивая второй «дирижабль» и залезая на Хетти.
Голый, разгорячённый тяжёлой работой, он мгновенно покрылся потом, как молотобоец у наковальни. Пот лился ручьями с них обоих, и к его запаху примешивалась вонь дурного шампанского, но всё же липкая кожа больших упругих грудей казалась прохладной. Хетти закрыла глаза, крепко упёрлась пятками в ягодицы Мэллори и самозабвенно подмахивала; из угла её рта высовывался краешек языка. Наконец он кончил, застонав сквозь стиснутые зубы, когда жгучий ток пронёсся по его члену. В ушах у него звенело.
– Ты, Нед, прямо дьявол какой-то. – Шея и плечи Хетти покраснели и блестели от пота.
– Ты тоже, – пробормотал, задыхаясь, Мэллори.
– Мне нравится делать это с мужчиной, который умеет обращаться с девушкой. Давай теперь выпьем хорошего бутылочного эля. Охлаждает получше этого шампанского.
– Давай.
– И папиросы. Ты любишь папиросы?
– А что это, собственно говоря, такое?
– Турецкие сигареты, из Крыма. Последняя мода… Ну, не последняя, а с начала войны.
– Ты куришь табак? – удивился Мэллори.
– Я научилась у Габриэль, – пояснила Хетти, вставая с кровати. – Габриэль, та, что жила здесь после Сибил. Французка из Марселя. А в прошлом месяце она отплыла во Французскую Мексику с одним из своих посольских охранников. Вышла за него замуж, повезло. – Хетти завернулась в жёлтый шёлковый халат; в тусклом свете масляной лампы он казался почти изысканным, несмотря на засаленный подол. – Отличная была баба, Габриэль. Донне-муа четыре шиллинга, милый. А лучше пять.
– С фунта сдача будет? – спросил Мэллори.
Хетти недовольно отсчитала ему пятнадцать шиллингов и исчезла в прихожей.
Отсутствовала она довольно долго: похоже, болтала с миссис домовладелицей. Мэллори лежал, вслушиваясь в звуки огромного города: перезвон колоколов, далёкие пронзительные крики, хлопки, которые могли быть и выстрелами. Он был пьян, как Бог, и его божественная сущность была преисполнена земного блаженства. Вскоре на сердце снова навалится тяжесть – удвоенная сегодняшним грехом, но сейчас он чувствовал себя свободным и лёгким, как пёрышко.
Хетти вернулась с проволочной корзинкой бутылок в одной руке и дымящейся сигаретой – в другой.
– Долго же ты, – заметил Мэллори.
– Небольшая заварушка внизу, – пожала плечами Хетти. – Какие-то хулиганы. – Она опустила корзинку на пол, вытащила одну из бутылок и кинула Мэллори. – Потрогай, какая холодная. Из подвала. Здорово, правда?
Разобравшись с хитроумной, из фарфора, пробки и проволоки затычкой, Мэллори жадно припал к бутылке. На стекле выступали рельефные буквы: «Ньюкастлский эль». Современная пивоварня, где вместо дедовских чанов – стальные цистерны размером с линейный корабль. Добротный, машинного производства напиток, никакого тебе жульничества с индейской ягодой.
Хетти легла на кровать прямо в халате, допила бутылку и открыла другую.
– Сними халат, – попросил Мэллори.
– А где шиллинг?
– Бери.
Хетти спрятала монету под матрас и улыбнулась.
– Хороший ты мужик, Недди. – Она сняла халат, швырнула его на прибитый к двери железный крючок, но промахнулась. – У меня сегодня хорошее настроение. Давай ещё раз, а?
– Чуть погодя, – зевнул Мэллори.
У него слипались глаза, в затылке пульсировала боль. Сучий кот Веласко. Когда же это было? Сто лет назад. Последние сто лет он только и делал, что пил да пилился.
– Когда у тебя в последний раз была женщина, Нед? – спросила Хетти, не оставляя попыток гальванизировать уныло обвисший член Мэллори.
– Ну… Месяца два назад. Или три.
– И кто она была?
– Она была… – Это была канадская шлюха, но Мэллори внезапно остановился. – Почему ты спрашиваешь?
– Расскажи мне. Я люблю об этом слушать. Мне хочется знать, как это делают в приличном обществе.
– Я ничего об этом обществе не знаю. Да и ты, наверное, тоже.
Убедившись, что все её старания ни к чему не приводят, Хетти сложила руки на груди, откинулась на изголовье кровати и чиркнула люцифером по шершавой штукатурке, закурила очередную папиросу и выпустила дым через ноздри – картина, на взгляд Мэллори, до крайности неприличная.
– Ты не думай, что я ничего не знаю, – начала она. – Я такое слышала, чего ты и представить себе не можешь, вот хоть поспорим.
– Не сомневаюсь, – вежливо согласился Мэллори и допил очередную бутылку.
– А ты знаешь, что старая леди Байрон порет своего муженька по голой заднице немецким хлыстом для верховой езды, а иначе у него не стоит? Мне рассказывал это один фараон, а ему рассказывал слуга из их дома.
– Да?
– Эта семейка Байронов, все они извращенцы и похабники. Теперь-то он старьё с бордюром, этот самый ваш лорд Байрон, а в молодости он отодрал бы кого хочешь, хоть козу. Да что там козу – они куст бы отодрал, приди ему в голову, что в том кусту лежит коза! И жена его ничуть не лучше. Она на стороне не трахается, но зато любит орудовать кнутом – заводится она так; вот у них и парочка получается – что один, что другой.
– Поразительно, – зевнул Мэллори. – А как их дочь?
Хетти ответила не сразу, лицо её стало на удивление серьёзным.
– Потрясная она баба, Ада. Самая мощная шлюха во всём Лондоне.
– Почему ты так говоришь?
– Она-то трахается, с кем только захочет, и никто даже заикнуться не смеет о том, что она вытворяет. Она поимела половину Палаты лордов, и все они цепляются за её юбки, как маленькие. Называют себя её фаворитами и паладинами, и если хоть какой-нибудь из них нарушит клятву и посмеет проронить хоть словечко, остальные устраивают ему весёлую жизнь. Все они крутятся вокруг неё, защищают её, поклоняются ей, как паписты своей Мадонне.
Мэллори неопределённо хмыкнул. Со шлюхи спрос небольшой, но всё равно, разве можно такое говорить? Он знал, что у леди Ады есть поклонники, но мысль о том, что она отдаётся мужчинам, что на математическом ложе королевы машин сопят, обливаются потом, кидают палки… нет, лучше об этом не думать. У него кружилась голова.
– Твоя осведомлённость поразительна, Хетти, – пробормотал Мэллори. – Нет никаких сомнений, что ты весьма компетентна во всём, что касается твоей профессии, но…
Хетти оторвала от губ горлышко очередной бутылки и согнулась от хохота.