Позже Рой шутил:
– Мы совершили его самоубийство.
Дэнни покинул этот мир не как слабак, а как агнец на заклании. В день его исчезновения Рой позвонил ему домой и велел явиться в «Джемини», имея в виду клубную квартиру Джозефа Гульельмо. Дэнни сделал так, как было ему приказано. Своей жене Анджеллине он сказал, что уходит по делам, и только потом она припомнила, с каким видимым усилием он попрощался с ней и дочерьми. Прошло время, прежде чем она обнаружила, что он не взял с собой свои обычные бумажник и наручные часы, а еще золотую цепочку с крестом, которую никогда не снимал. С готовностью принимая свою судьбу, бывший зек Дэнни направлялся в логово льва на верную смерть.
– Жаль, что вы мне раньше не сказали, – проворчал Рой, когда его приверженцы из «западлячков», Джимми Кунан и Микки Физерстоун, доложили ему, что Дэнни пытался через Кунана тайком одолжить у Роя деньги. – Я бы настругал его помельче.
13. Когда прорезаются крылья
Еще до того как дядюшке предъявили обвинение и он погрузился в круговорот проблем, связанных с «Вестчестер Премьер Театром», Доминик сказал жене, что планирует заняться собственными «делами», поскольку Нино не собирался повышать ему жалованье или пристраивать к какому-то делу. Он подразумевал нечто большее, чем продажа наркотиков на своем, ставшем уже традиционным, посту – у женского туалета в клубе «Студио 54», и твердо вознамерился «отрастить собственные крылья» после того, как узнал, что Нино самовольно отклонил предложение Пола о том, чтобы Доминик стал его новым личным шофером.
Вакансия водителя осталась открытой, а Пол устроил его в бетонный бизнес. Не ведая о том, в какого заядлого гуляку превратился Доминик, Пол, которому Нино постеснялся рассказать об этом вовремя, по-прежнему считал Доминика надежным и уважаемым юным племянником.
– Ты что наделал? – вскинулся Доминик, когда Нино сообщил ему обо всем этом. – Да шоферы Пола делают по косарю в неделю!
– Пусть так, но тебе пришлось бы там поселиться. Ты совсем перестал бы бывать дома. По-моему, это не слишком хорошая мысль.
– А тебе не кажется, что надо было спросить меня?
При помощи денег и сильного характера Нино долгое время контролировал Доминика, но сейчас он еще и наказывал его за недавнее поведение.
– Зачем? Ты ведь работаешь на меня, не забывай.
– Да я просто твоя собачонка!
– И то правда.
В бункере почти не упоминалось о возможном посвящении Доминика, кроме разве что случайных замечаний Нино о том, что посвященные должны проявлять особую ответственность, – а это происходило всякий раз, когда Доминик вызывал его раздражение.
– Ты имеешь в виду, как Рой? – парировал Доминик.
Формально Доминик соответствовал «семье»: при покушении на Говернару, даже не нажимая на спусковой крючок, он заслужил это право – тем, что помогал убивать, «сделал свои кости». Обычно посвящения удостаивались только те, кто принял участие в убийстве, поскольку это делало невозможным проникновение в «семью» полицейских или агентов под прикрытием.
– Мне не нужно посвящение, – говорил теперь Доминик дядюшке. – Не хочу.
Звучали его слова не слишком убедительно.
Рассказав Дениз о том, что сделал Нино, Доминик добавил:
– Здорово было бы когда-нибудь поселиться в собственном доме, но пока я нахожусь у него в рабстве, это невозможно. Мне нужно отрастить собственные крылья, или мы останемся в этом проклятом бункере навсегда.
– Да, здорово было бы, – согласилась Дениз, которая давно смирилась с положением дел и не была склонна вдаваться в подробности о «делах», вертевшихся в голове ее мужа. Доминик, который провел последние пять лет в обществе Нино и банды Роя, не видел, чтобы деньги добывались как-то иначе, кроме как незаконными путями. Сговор, аферы, ограбления – вот каков был естественный порядок вещей. Единственное, что все-таки было неестественным, – отвратительная жестокость, с которой творили свои дела члены группировки, но оно, как надеялся Доминик, не имела к нему никакого отношения.
Устанавливая собственные порядки, он вернулся в те забегаловки в гетто Южного Бронкса, завсегдатаем которых когда-то являлся – работая в автомагазине Мэтти Реги на Джером-авеню или собирая там платежи, – и принялся возобновлять знакомство с их чернокожими и латиноамериканскими владельцами, будто бы в память о старых добрых временах.
Уже через несколько дней в эти бары стали заявляться двое – выпускник Фордхемского университета Баззи Шоли и Генри Борелли; они разговаривали и действовали как классические вымогатели из мафии – и владельцам заведений оставалось только пожаловаться единственному американцу итальянского происхождения, которого они знали, и попросить его о посредничестве.
«Я могу выяснить, что за группировка пытается вас натянуть, но если за этим стоят конкретные люди, то вряд ли можно что-то сделать, разве что сбить цену», – отвечал явно сопереживавший им Доминик.
Несколько дней спустя он сообщал, что такие-то и такие-то капо хотели получить свои обычные пять сотен в неделю за то, что в подотчетных им местах воцарится гармония, но сейчас – так уж и быть – готовы согласиться на две-три сотни. Благодарный собственник заведения неизбежно произносил что-то вроде: «Я отдам деньги вам, а вы передайте им – очень не хочу больше видеть их у себя».
Эта классическая для мафии схема вымогательства стала приносить ее участникам пару тысяч долларов в месяц – а иногда и больше, – что поступали от баров, расположенных в Южном Бронксе, а позже и в Нью-Джерси, неподалеку от магазина Реги и его ресторана «Дно бочки» в Юнион-Сити. «Партнерам» даже не приходилось причинять кому-либо вред: вид чего-то выпирающего в кожаной сумке Генри и его холодный взгляд делали свое дело.
Несмотря на то что Доминик никогда не рассказывал Нино подробностей о своих делах в Южном Бронксе, он был уверен, что дядюшка гордился бы его задумкой. Упомянутые капо существовали только в воображении Доминика, и Нино был бы в восторге от проявления этой чисто сицилийской смекалки.
Впрочем, деньги уходили так же стремительно, как и приходили. Поскольку Доминик крепко подсел на кокаин, целая куча наличных просто исчезала в воздухе. Кроме того, он покупал дорогие украшения и подарки для жены и детей – Камарии и Доминика-младшего. Своих собственных брата с сестрой – Стивена и Мишель Монтильо, которым было восемнадцать и шестнадцать лет соответственно, – он тоже баловал, устраивая им обеды в дорогих ресторанах и походы на концерты и бродвейские постановки. Доминик был многолик, и это было то лицо, которое он желал показать всем. В отличие от дяди Нино, он не был скупым.
Незаконная деятельность процветала и тогда, когда Дэнни Грилло был убит теми, кого он считал своими друзьями. Некоторое время Доминика тяготило чувство вины. Отправляясь в дом Грилло после панического звонка Анджеллины, он сказал дядюшке, что там «какая-то проблема», тем самым непреднамеренно подав сигнал Нино – а значит, и Рою – о том, что Дэнни может оказаться «слабым».
Виноватым он перестал чувствовать себя лишь тогда, когда Рой сообщил ему, что Дэнни списал часть своих долгов, помогая «западлячкам» убить и расчленить Руби Стейна. Хотя они с Дениз прежде находились в дружеских отношениях с Анджеллиной, больше он с ней не разговаривал. После убийства она много раз звонила в жилище Монтильо с вопросом, не знает ли Доминик, где Дэнни, но он велел Дениз всякий раз отвечать, что его нет дома и он понятия не имеет, где Дэнни может быть.
– Пусть позвонит Индюку, – добавлял он, пользуясь прозвищем, на которое их с Генри вдохновили прилизанные волосы Роя и его двойной подбородок – и которое, разумеется, упоминалось только за его спиной.
На следующее утро после того, как Доминик узнал об убийстве, в его доме раздался телефонный звонок.
– Генри. Ты знаешь, что произошло? Надо полагать, я следующий?
– Ты о чем?
– Похоже, Нино и Рой решили избавиться от всех, кто употребляет дурь.
– Окстись, они не станут разрушать банду.
Генри попросил Доминика о встрече в небольшом баре, в который они в последнее время ходили в Сохо, артистическом квартале к югу от Гринвич-вилледж на Манхэттене. Подрулив к бару, Доминик увидел, что Генри неподвижно стоит на улице, заложив руки за спину.
– Ты что тут забыл? Выглядишь как тот индеец перед табачной лавкой[102].
– Если я следующий, пусть уж это будешь ты. Давай. Сделай это.
– Придурок, – сказал Доминик с грустью, которая осталась незамеченной его собеседником. – Пошли внутрь.
Доминик был расстроен: связь, существовавшая до этого между ними с Генри, оборвалась. Получается, Генри поверил, что Доминик способен убить его, – а это означало, что Генри не доверяет ему всецело и что сам он теперь тоже не может всецело доверять Генри.
В баре Доминик старательно скрывал свое разочарование. Он сказал Генри, что убийство Дэнни не имеет к ним отношения, «пока Рой не решит разбежаться».
– Да никогда! Я лучше сдохну, чем стану стукачом. Разрешаю тебе убить меня, если я когда-нибудь на кого-нибудь настучу.
– Взаимно. Только я думаю, что мой дядюшка тебя вынудит.
Через два месяца Мэтти Рега угостил всю «Банду дыры в стене» неделей Суперкубка в Майами, но дружба Доминика и Генри уже переросла к тому времени в чисто партнерские отношения (каждый из них, впрочем, оставался неотъемлемой частью жизни другого из-за связывающих их нелегальных дел, которые они вели в Южном Бронксе и Нью-Йорке).
Сделавшись неуправляемым, Доминик собрал вокруг себя невиданную доселе компанию друзей и знакомых. В WPA, еще одном баре-ресторане в Сохо, он случайно встретил Ричарда Эммоло, своего друга юности времен Левиттауна и средней школы Макартура. Ричард работал в WPA официантом, а его девушка, а впоследствии и жена, была официанткой. Ее звали Джина Дэвис; она была общительной, бойкой и необычайно красивой, с большими губами и глазами и – тогда – с черными волосами. Она обучалась актерскому мастерству, и Ричард говорил, что она станет звездой.