Поэтому он умолял своих солдат держать глаза и уши открытыми, впитывая любые подробности, которые могли внести еще бо́льшую ясность – в том числе о неком персонаже, неясном, но интригующем, если, конечно, он был еще жив. Это был тот, кого Уолтер знал только по некоторым замечаниям Мэтти Реги и фотографиям с камер наблюдения: Доминик Монтильо.
Не известный никому в Нью-Йорке, кроме Баззи Шоли, все еще болтающейся «на ветру» Шерил Андерсон и страдающих родителей Дениз Монтильо, Доминик был жив. Никто не знал почти никаких подробностей о нем – из соображений собственной безопасности. Но бывший головной дозорный группы РПДД был не только жив, но и в определенном смысле процветал, в своем особом бруклинском стиле.
Его вторая попытка начать жизнь в Калифорнии началась за несколько дней до Рождества 1979 года, когда он усадил свою семью в «мерседес» за тридцать тысяч долларов, который он из мести украл у своего обвинителя и бывшего партнера по наркотикам Мэтти Реги. После захватывающей поездки от побережья до побережья новая банда Монтильо – в нее входили теперь только члены его семейства – оказалась в Сакраменто.
Проделав долгий путь через всю страну, Доминик и Дениз с неохотой признали, что не могут начать новую жизнь на своем любимом месте, в районе Сан-Франциско – Беркли: именно там его мог найти каждый, кто захотел бы это сделать, – Нино, Рой или друзья отца Мэтти Реги.
Какое-то время назад один их старый друг переехал в Сакраменто, что в нескольких часах езды к востоку от Сан-Франциско, так что те места казались супругам наилучшим выбором. Как бывшие жители северной части штата, они унаследовали высокомерное отношение северных калифорнийцев к броско-безвкусным особенностям юга. Сакраменто, сельскохозяйственный, текстильный и военно-промышленный центр на равнине между горными хребтами, был также столицей штата и домом для четверти миллиона человек. Это было место, где можно было прекрасно жить и оставаться неузнанным. У них еще оставалось время пустить корни. Ему было тридцать два, ей – двадцать восемь.
Все их имущество, с которым они прибыли, состояло из одежды и примерно тысячи долларов наличными. Они сняли квартирку в захудалом районе; «мерседес» Мэтти Реги был самым заметным автомобилем в квартале, и Доминик намеревался продать его, когда у них закончатся деньги. К счастью для него и к несчастью для налогоплательщиков, ему не пришлось этого делать, потому что, к его удивлению, подав заявление на получение помощи от государства, семья ее получила – в размере, достаточном, чтобы покрыть арендную плату и прокормить Камарию и Доминика-младшего. Дениз, находившаяся на втором триместре беременности, также получила бесплатное дородовое наблюдение.
В те дни получить пособие в Калифорнии было несложно, поэтому Доминик просто предъявил несколько давних писем от врача Управления по делам ветеранов, который лечил его от посттравматического синдрома в 1974 году, и сообщил, что эмоциональное состояние еще не позволяет ему работать или общаться с людьми. Он также сказал сотрудникам службы социального обеспечения, что не работал с 1973 года, с тех пор как его дядя закрыл автосервис, которым он заведовал. С той работой он вполне мог справляться, потому что она была в помещении и не требовала особого взаимодействия с людьми.
На самом же деле все было наоборот: пагубные последствия войны, воспоминания о расчлененных телах и кошмары, в которых артиллерийские снаряды пробивали дыры в груди, рассеялись аккурат через два года после того, как он уволился из автосервиса и принялся работать в режиме «полный рабочий день» на дядю Нино, а эта работа был сопряжена с большим количеством разнообразного общения. По правде сказать, Доминик приписывал такой эффект именно «воздействию “такой жизни”».
Решение финансовой проблемы с помощью откровенного обмана уже через несколько дней после прибытия в Калифорнию было худшим вариантом из всех возможных. Вместо того чтобы найти работу, которая не только прокормила бы его, а, возможно, даже приносила бы ему удовольствие и развивала его профессиональные качества, Доминик снова заделался «умником», хотя и рассматривал пособие как компенсацию за безвыходное положение, в которое его поставила Администрация по делам ветеранов. В этой организации в свое время обнаружили, что его кошмары не были связаны с боевыми действиями, потому что он не жаловался на них, когда его демобилизовали.
Заняться было особо нечем, денег на кокаин, подруг и ночную жизнь не было; поэтому он начал проводить время в центре ветеранов Вьетнама в Сакраменто – и узнал, что ветераны Вьетнама совершают самоубийства чаще, чем ветераны других войн. Он вызвался стать консультантом для тех, кого, в отличие от него, все еще терзало беспокойство. Жалобы его клиентов были похожи. Их призывали на войну обманным путем, калечили в зачастую бессмысленных сражениях, а затем клеймили как проигравших; они чувствовали себя мишенями дурацкого розыгрыша национального масштаба. Он пытался заставить их смотреть на войну так, как смотрел на нее он сам: в том, чтобы служить или проигрывать, нет стыда; позор ложился на генералов и политиков, посылавших их воевать.
– Вам легко говорить, – сказал ему как-то один ветеран. – Вы вернулись домой героем со всеми этими сраными медалями.
Доминик действительно чувствовал себя героем (по крайней мере, героем войны), но никогда в этом не признавался.
– У меня не было цели получить медаль, – ответил он. – Никто из тех, у кого была такая цель, ее не получил. Это было только вопросом инстинкта и выживания. Все, что нужно было, – почаще оглядываться.
Доминик стал активным участником кампании, направленной на то, чтобы заставить правительство признать канцерогенное действие дефолианта «Оранжевый агент», применявшегося во время войны, и выплатить компенсацию ветеранам, подвергшимся его воздействию (как это случилось, например, на высоте 875). Со временем его центр собрал десять тысяч подписей под петицией, вылившейся в коллективный иск против правительства, которое, несмотря на имевшиеся доказательства, настаивало на том, что «Оранжевый агент» не может быть связан с высоким уровнем заболеваемости раком среди ветеранов Вьетнама.
Вместе с другими ветеранами из Центра Доминик построил деревянную лачугу высоко в горах Сьерра-Невады. Это был домик на дереве для мужчин – этакая легитимная версия общественного клуба «Ветераны и друзья». Сделки, которые там заключались, касались исключительно косяков с марихуаной. В горах он чувствовал себя удаленным от потрясений Бруклина, но все же не окончательно умиротворенным. Сакраменто представлялся ему лишь переходным этапом. Его афера с социальным обеспечением была успешной, но наносила ущерб самооценке – как его собственной, так и всего семейства.
В мае 1980 года у них с Дениз родилась дочь, которую они назвали Мариной – как и имя Камарии, это была косвенная дань уважения его матери, Марии. Рождение Марины подтолкнуло Доминика к действию. Он сказал Дениз, что ему нужно снова заняться своим «товаром».
– Но не здесь. Я собираюсь проверить, как обстоят дела в Лос-Анджелесе.
– Ты хочешь снова вернуться к «такой жизни»?
– А что мне делать, туфли продавать? В Бруклин я возвращаться не собираюсь. Люди там красиво одеваются, но ведь кто-то всегда говорил: «Если не из Бруклина, значит, фермеры».
Доминик рассмеялся, и Дениз тоже. Ей было забавно видеть в собственном муже дядю Нино теперь, когда сам Нино благополучно остался в прошлом. Тем не менее ей не нравилась мысль о том, что Доминик поедет в Лос-Анджелес в одиночку. Образцовое дитя эмансипации, она была раздосадована тем, что он никогда не советовался с ней. Однако от бедности она устала не меньше; к тому же в результате почти десятилетнего брака она пришла к убеждению, что он не собирается меняться. Несмотря на то что из-за его властного поведения она начала все чаще раздражаться, безопасность семьи оставалась для нее на первом месте. Поэтому Дениз по-прежнему продолжала считать своего мужа простым мошенником, а не преступником.
Тем летом Доминик раз в месяц вычитал пятьдесят долларов из каждой выплаты социальной помощи и ездил на выходные в Лос-Анджелес. Не имея возможности позволить себе дорогие бары и дискотеки в Беверли-Хиллз, Голливуде, Вествуде и Санта-Монике, он решил тусоваться «за бугром» – во все еще блестящих, но доступных клубах на северной стороне бульвара Сансет и Голливудских холмов, в районе долины Сан-Фернандо. Его не бог весть какой «мерседес рега» все же производил впечатление, и он снова стал представляться как Доминик Сантамария.
Через несколько недель в клубе «Ля Хот» кто-то из тех, с кем он познакомился в баре, свел его с торговцем кокаином из Колумбии. Доминик включил обаяние бывшего коммандос, и вскоре колумбиец, являвшийся гораздо более крупным торговцем, чем приснопамятный Пас Родригес, предложил ему работу в духе Бруклина: взыскать долг – в данном случае шестьдесят тысяч долларов – с другого торговца кокаином. Это был прорыв, которого так ждал Доминик, и в те выходные он получил желаемое, явившись в дом того, другого дилера, направив на него одолженный пистолет и объявив, что не уйдет, пока ему не заплатят. Заплатили очень быстро.
Колумбиец выдал Доминику пятьдесят процентов от сбора – тридцать тысяч долларов – и предложил постоянную работу. Доминик отказался; ему не хотелось работать на людей, на которых, как он предполагал, работал колумбиец, – на какой-то там картель. Оказавшись в Лос-Анджелесе во время своей очередной ежемесячной поездки, он подошел ко входу в «Дэйзи» – частный клуб наподобие «Студио 54» на южной стороне холма в Беверли-Хиллз, – «подмазал» благодарного швейцара стодолларовой купюрой и как ни в чем не бывало прошел мимо бархатного каната. Он был потрясен тем, что его проделка удалась. Как выяснилось, здесь же, в баре «Дэйзи», сидел тот торговец кокаином, которому он угрожал месяц назад. Когда их блуждающие взгляды встретились, мужчина подошел и предложил выпить бокал мира. «К разговору о фермерах», – улыбнулся про себя Доминик.