Алюз Ифигения сделала свой перевод:
— Он говорит, что перед нами боевой отряд, а бледный цвет вашей кожи создает впечатление, будто вы больны, и если вы желаете присоединиться, то пожалуйста, но только в качестве слуги. А работы предстоит очень много и еще больше опасностей.
— Гм. Он именно так сказал?
— По крайней мере, в таком смысле выразился.
Судя по всему, у Алюз Ифигении не было ни малейшего желания присоединяться к вооруженному отряду варваров.
— Спросите у вождя, — обратился к ней Джерсен, — имеется ли у нас хоть какая-нибудь возможность возвратиться на корабль?
Алюз Ифигения передала вопрос вождю. Тот сардонически усмехнулся и пророкотал, как понял Джерсен, следующее: «Только в том случае, если удастся спастись от дназда, если удастся преодолеть более двухсот миль пути через горы без пищи и воды».
Алюз Ифигения упавшим голосом по-своему перевела ответ вождя:
— Он говорит, что ничем не может помочь нам. Мы вольны поступать так, как нам захочется. — Девушка бросила взгляд в сторону ялика. — Мы сможем его починить?
— Вряд ли. У меня даже нет необходимых инструментов. Нам, пожалуй, лучше присоединиться к этим людям, пока не подвернется что-нибудь получше.
Алюз Ифигения слова Джерсена перевела крайне неохотно. Вождь ответил равнодушным согласием и подал знак, по которому приблизилось одно из верховых животных с четырьмя воинами на спине. Джерсен взгромоздился на служившую седлом подушку, подтянул к себе Ифигению и посадил ее на свои колени. Так близко друг к другу они еще никогда не были. Казалось даже поразительным, что он столько времени себя сдерживал. Ифигения, похоже, думала о том же самом и с грустью глядела на Джерсена. Какое-то время она еще сидела вся съежившись, затем немного расслабилась.
Бег многоножек был ровным и плавным, как если бы они скользили по льду. Отряд все время придерживался почти невидимой тропы, которая то опускалась, то поднималась, то огибала огромные валуны, то петляла среди расщелин, то ныряла в узкие проходы между скалами. Стены ущелья иногда почти смыкались над головой, и тогда небо Фамбера становилось лишь темно-синей узкой полоской. Попадавшиеся горные речушки с шумом проносились мимо и исчезали где-то за каменными скалами. Кавалькада продолжала карабкаться по карнизам крутых утесов. Воины хранили мертвое молчание, столь же беззвучно передвигались оседланные многоножки. Горную тишину нарушали только вздохи ветра и журчание ручьев. В такой обстановке Джерсен еще острее ощущал тепло тела прижавшейся к нему девушки. Однако он не переставал помнить, что ему нельзя поддаваться такого рода слабостям, что уделом его жизни может быть только печаль и роковой исход… Но все его естество на клеточном уровне, на уровне нервов и инстинктов противилось разуму, и руки его еще крепче обнимали Алюз Ифигению. Она оборачивалась, лицо ее выражало лишь отрешенную грусть, а в глазах блестели слезы. Почему она такая подавленная, не переставал удивляться Джерсен, что угнетало ее? Обстоятельства пока складывались не очень-то благоприятно и не могли не вызывать досады, однако положение казалось далеко не безнадежным. Как бы то ни было, но тадоуски обращались с ними учтиво… Внезапная остановка прервала его мысли. Вождь совещался со своими помощниками. Внимание их было приковано к вздымавшейся высоко вверх отвесной стене, к едва различимым прилепившимся к ней зернышкам, которые, как догадался Джерсен, составляли селение горцев.
Алюз Ифигения пошевелилась в его руках.
— Это селение противников, — пояснила она. — Отдельные кланы тадоусков испокон веков враждуют между собой.
Вождь подал знак — трое разведчиков спешились и побежали вперед, чтобы проверить безопасность тропы. В сотне метров от отряда они издали гортанные сигналы тревоги и быстро отпрянули назад, чудом не попав под массивную каменную глыбу, обрушившуюся на тропу сверху.
У воинов не шевельнулся ни один мускул. Разведчики двинулись дальше по тропе и исчезли из виду. Через полчаса они вернулись.
Вождь просигналил своим воинам, и многоножки одна за другой ринулись вперед. Высоко над головой появились какие-то предметы, похожие на серые горошины. Они падали вниз невообразимо медленно, почти что плыли по воздуху. Но их размеры и скорость полета оказались обманчивыми. Горошины превратились в каменные глыбы, которые, падая, высекали огромные осколки из скал, расположенных вдоль тропы. Невозмутимые воины ловко уклонялись от каменных лавин, то ускоряя, то замедляя бег своих многоножек, временами даже пуская их вперед стрелой, а иногда и останавливая на полном ходу. Как только мимо опасного места пронеслась многоножка с Джерсеном и Алюз Ифигенией, камнепад тотчас же прекратился.
Тропа вскоре вышла на вытянутое полумесяцем пастбище, окаймленное рекой с небольшим пойменным лесом. Здесь переднее животное вдруг остановилось, и по цепи наездников пронеслось: «Дназд».
Но дназд так и не показался. Отряд робко двинулся через луговину дальше, воины на всякий случай припали к спинам животных.
Наступал вечер. Лучи заходящего солнца выкрасили пучки перистых облаков, висевших высоко над головой, в темно-бронзовый цвет. Вскоре отряд вошел в скальное ущелье, точнее расщелину, в которую животные могли протиснуться, лишь совсем поджав под себя ноги. Кое-где Джерсен мог прикоснуться к стенам расщелины сразу с обеих сторон. Затем трещина расширилась и вывела отряд на круглую площадку, засыпанную песком. В стороне синел небольшой водоем. Все спешились. Животных отвели в сторону и привязали друг к другу веревками. Несколько воинов, набрав воды в кожаные ведра, напоили животных, а затем стали кормить чем-то напоминающим высохшую и измельченную в порошок кровь. Другие воины, разведя несколько небольших костров и повесив на треноги котелки, начали готовить какое-то отвратительно пахнущее варево.
Вождь со своими помощниками расположился чуть в стороне от остальных и стал с ними вполголоса совещаться. Затем, бросив взгляд в сторону Джерсена и Алюз Ифигении, подал знак. Тотчас же двое воинов разбили нечто вроде палатки из черной кожи. Алюз Ифигения издала еле слышный вздох и потупила взор.
Как только закончилось приготовление еды, каждый воин из-под затылочной части шлема достал железную миску и погрузил ее прямо в котел, не обращая внимания ни на горячий пар, ни на кипящее варево. Не имея никакой посуды, Джерсен и Алюз Ифигения терпеливо наблюдали за тем, как воины расправлялись с едой непосредственно пальцами, помогая лишь широкими ломтями черствого хлеба. Первый закончивший есть воин вычистил миску песком и учтиво протянул ее Джерсену, который, поблагодарив, окунул ее в варево и передал Алюз Ифигении, чем вызвал удивленный ропот среди воинов. Тут же появилась еще одна миска, и теперь за еду принялся Джерсен. Похлебка оказалась не такой уж противной, хотя и приправленной какой-то весьма необычной, очень острой специей, да еще и пересоленной. Хлеб был черствым и отдавал жженым бурьяном. Воины сидели на корточках вокруг костров, не проявляя никаких чувств.
Вождь поднялся и пошел в палатку. Джерсен стал искать место для себя и Алюз Ифигении. Ночью будет холодно, а укрыться они могли только плащами. Тадоуски, у которых вообще ничего не было, очевидно, намеревались лечь прямо возле костров… Воины время от времени загадочно посматривали на Алюз Ифигению. Джерсен тоже посмотрел на нее. Она сидела, обвив руками колени, и глядела на огонь. Ничто, казалось, не должно было привлекать их внимание. Из палатки вышел вождь, хмурое лицо его выражало недовольство, будто пришел конец его терпению. Кивком головы он позвал Алюз Ифигению.
Джерсен медленно выпрямился. Алюз Ифигения, не отрывая глаз от костра, тихо произнесла:
— Для тадоусков женщины — существа низшего порядка… Они считаются общественной собственностью, и воин, занимающий высшее положение, спит с понравившейся женщиной первым.
Джерсен сказал ей:
— Объясните ему, что это не в наших обычаях.
Алюз Ифигения медленно подняла голову и пристально поглядела на Джерсена.
— Мы ничего не можем сделать. Мы…
— Скажите ему.
Алюз Ифигения повернулась к вождю и передала слова Джерсена. Сидевшие вокруг костра воины превратились в каменные изваяния. Потрясенный вождь сделал два шага вперед.
— На своей родине можете соблюдать собственные обычаи, — ответил он. — Но здесь Скар Сакау, и у нас свои правила. Разве этот бледнолицый самый выдающийся воин из всех присутствующих? Нет, конечно же, нет. Следовательно, ты, бледнолицая женщина, должна уйти в мою палатку. Так заведено в Скар Сакау.
Джерсен не стал дожидаться перевода:
— Скажите ему, что я особо выдающийся воин у себя на родине. Если вы и будете спать с кем-нибудь, то только со мной.
На что вождь не без раздражения ответил:
— Повторяю, здесь Скар Сакау. Я здесь вождь, никто не смеет мне перечить. И не стоит тратить попусту слов. Всем видно, бледнолицый мне не пара. Так что ступай сюда, женщина, и на этом закончим недостойные меня переговоры.
— Скажите ему, — упорствовал Джерсен, — что мое положение воина куда выше, чем его, что я адмирал космического флота, верховный правитель, сам Господь Бог, кто угодно, лишь бы это стало ему понятно.
Она покачала головой и поднялась:
— Мне лучше повиноваться.
— Скажите ему.
— Вас убьют.
— Скажите ему.
Алюз Ифигения перевела слова Джерсена. Вождь сделал еще два шага и показал на крепкого молодого воина.
— Ну-ка покажи этому бледнолицему, что он из себя представляет. Задай ему крепкую взбучку, чтобы он всегда помнил о своем жалком месте.
Воин сбросил доспехи с верхней части туловища.
— Бледнолицый вооружен, как самый настоящий трус, — произнес вождь. — Передай ему, женщина, что он должен биться по-мужски, только с кинжалом в руке. Пусть снимет с себя все мечущее молнии оружие.
Дрожащей рукой Джерсен потянулся к лучемету. Но тут же понял, что другие воины сразу обезоружат его. Он, не спеша, отдал оружие Алюз Ифигении, снял с себя куртку и рубаху. Его противник был вооружен тяжелым кинжалом с обоюдоострым лезвием. Джерсен извлек свой нож с узким и длинным л