– Никак прониклись этой мерзостью? – спросил Аполлон Григорьевич. – Мало нам психологики, теперь спирити-сыщика получили?
– Вопрос сугубо логический.
Лебедев признался: не слишком убийца боялся…
– То есть рисковать не из чего, – подвел итог Ванзаров. – Срочно затыкать Сверчкову рот нет смысла: ну, спросит еще раз и ответ получит такой же…
– Что же выходит…
Ванзаров размял плечи, будто выиграл поединок на борцовском ковре.
– Аполлон Григорьевич, мы прошли по логической параболе и вернулись в исходную точку: никто не мог застрелить Сверчкова, потому что на это не было причины. Даже если бы я настолько ослеп, что не увидел движения тела в темноте. Никто не двигался… Я головой крутил…
– Так что же вы мне майевтикой мозги полоскали! – вскричал Лебедев. – Жулик вы натуральный!
– Чтобы найти истину, надо совершать ошибки, – ответил Ванзаров.
– Значит, Сверчков застрелился сам…
– Ему помогли… Тут новый простой вопрос: зачем?
– Мне куда любопытней – как? Как его околдовали?
– Узнав, зачем, узнаем, как.
Тут великий криминалист почесал в затылке, что означало: на ум ему забрела блестящая мысль. Или нечто подобное, не менее опасное. Ванзаров на всякий случай приготовился.
– Вспомнился мне один случай, – начал он. – Профессор Бернад д’Иова из Сан-Франциско загипнотизировал себя сам. После чего лег на хирургический стол. Ассистенты пришили ему правое ухо к щеке, верхнюю губу к носу, а вдобавок прокололи язык острой булавкой. Профессор проснулся и заявил, что не чувствовал боли. Так вот, я подумал…
О чем подумал Аполлон Григорьевич, Ванзарову узнать было не суждено. В дверь постучали, и в лабораторию вошел Погорельский. Извинился за опоздание, но обещал искупить вину, показав сюрприз. Доктор был как нельзя кстати. Будто покорился магическому приказанию Ванзарова.
32
Обычный филер отличается тем, что выглядит как обычный прохожий, мастеровой, фабричный, калека, нищий, пьяница, извозчик, лоточник и прочие городские персонажи. Старший филер Курочкин отличался невидимостью. Как это ему удавалось, доподлинно не известно. Тайну он не выдавал, смутно объясняя, что умеет очутиться в «мертвой зоне»: находится у человека под носом, а тот его не замечает. Ни один другой филер подобному фокусу не научился. Наверняка в роду Афанасия была деревенская колдунья, что умела отводить глаза.
Получив срочный вызов, Курочкин прибыл к дому на Екатерининском канале еще засветло. Ванзаров был на месте. Детально описал личности, которые могли появиться в зоне наблюдения. В первую очередь – господин Иртемьев. Если он выйдет из дома, надлежало вести его, куда бы ни последовал. Прочих отмечать и наблюдать. Курочкин тщательно занес сведения в филерский блокнот, заодно давая объектам наблюдения клички. В общем, задача была несложной. Афанасий справлялся с куда более трудными. Например, на просторе Дворцовой площади следить за графом, который ударился в революцию. Но ведь справился же…
Курочкин не мог взять под наблюдение сразу и главную, и черную лестницы. На это даже у него сил не хватило. Он занял пост на канале так, чтобы присматривать за всем. Не нужно было проверять, в какую квартиру поднялся тот или иной вошедший. Объекты наблюдения были обозначены четко.
Вскоре в его блокноте появилась первая запись.
Объект наблюдения Гном прибыл в 11.30, а убыл в 11.40. Гость сбежал стремительно, вслед ему неслись крики, слышные даже на канале.
В 12.23 прибыла Цыганка. Она задержалась подольше, четверть часа. Но вышла в дурном настроении и даже пнула ботинком приблудную собачонку.
Ровно в 12.30 в дом зашел объект наблюдения Веселый.
Курочкин записал время и стал ждать, на сколько хватит этого гостя.
Прошло двадцать минут, а он так и не появился.
33
Радушный хозяин старается сделать гостю что-нибудь приятное: усадить в лучшее кресло, угостить водкой или умной беседой. Аполлон Григорьевич был так любезен, что без лишних слов оставил лабораторию Ванзарову, сам же удалился. Предупредив доктора, что пойдет ловить кроликов для его опытов.
Насильно усаженный в кресло между стеллажом с заспиртованными органами и этажеркой с орудиями убийств, Погорельский ерзал и часто кряхтел, как будто энергия, закупоренная в нем, рвалась наружу и не могла найти выход. Доктор то клал ногу на ногу, то садился ровно, то тер колени, то оправлял пиджак. Хуже всего, что обманчивый господин с роскошными усами возвышался над ним, как власть возвышается над подчиненными. Ванзаров удобно оперся спиной о край лабораторного стола, вытянув ноги и скрестив руки. Вид его говорил о вседозволенности и безжалостности. Именно то, чего следует ожидать от полиции. Он ждал, когда бурлящий характер доктора доведет себя до кипения. И дождался.
Погорельский вскочил, топнул ногой, совершил руками неописуемый жест, как будто отгонял демонов, и тут же рухнул в кресло.
– Что ж вы сразу не сказали, что из полиции? – жалобно проговорил он, не понимая, чего от него ждет этот господин. Или в чем нужно покаяться. – Я бы и так вас представил в кружке…
– Почему вы сразу не сказали, что занимаетесь гипнозом? – спросил Ванзаров, не меняя позы.
– Я? Гипнозом? Какой же тут секрет… Это всем известно… Брошюру издал, в «Ребусе» публикации делал… Всем известно, – повторил он, как будто об этом напечатано на первой полосе «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции».
Сняв пиджак и положив его на следы химических опытов, Ванзаров остался в жилетке и сорочке. Узел галстука заметно ослабил.
– Приступайте, доктор.
– К чему приступать?
– Загипнотизируйте меня…
– Вас? Зачем?
– Хочу испытать на себе, каково это, – ответил Ванзаров. На всякий случай он спрятал в руке пробирку: если окажется в бессознательном состоянии, разожмет пальцы. Чтобы знать наверняка.
Погорельский окончательно растерялся. Стал доказывать, что это никак не возможно, он не готов, да и обстановка не соответствует. Уговоры были бесполезны. Чиновник сыска стоял на своем: гипноз. Наконец доктор сдался. Подтянув рукава пиджака и сорочки так, что обнажил кисти рук, он начал совершать рукой плавные пассы и говорить медленным, ровным голосом:
– Смотрите на меня… Смотрите на меня… Слушайте мой голос…
Ванзаров честно делал то, что просили: следил глазами за движением ладошки доктора, слушал его голос, дышал ровнее. При этом фиксировал все, что происходит вокруг: стук маятника, звуки улицы, дальний шум из коридоров департамента. Никакого магического эффекта он не испытал. Ему стало жаль Погорельского, который старался вовсю: правой рукой будто разгонял невидимые волны перед носом Ванзарова, а левой изображал что-то вроде змейки. Доктор походил на фокусника или карманника, который отвлекает внимание, чтобы вытянуть кошелек.
Минут через десять Ванзарову стало скучно. Пробирка была на месте. Он вежливо кашлянул.
– Долго ожидать результат?
Доктор уронил руки, стряхнув с них нечто невидимое.
– Вы не поддаетесь гипнозу… Слишком сильная воля… Простите, я бессилен… Не знаю, кто сможет вас одолеть…
Ванзарову тоже было интересно узнать.
– Часто попадаются трудные пациенты?
Усевшись в кресло, Погорельский тяжело переживал конфуз, не умея скрывать ни бурную радость, ни глухую печаль.
– Со мной первый раз такое… Не встречал подобных личностей…
Если бы опыт был повторен на Лебедеве, доктор навсегда отказался бы от гипноза. Двух поражений подряд он бы не вынес.
– Как быстро пациенты поддаются вашим пассам? – спросил Ванзаров.
– Минуту… Три… Пять… В редких случаях – шесть… Такой беспомощности со мной не бывало…
– Долго они потом ходят загипнотизированными?
– Нельзя ходить под гипнозом! – вскричал Погорельский. – С окончанием сеанса завершается действие внушения. Но наступает исцеление!
– Как часто?
– Зависит от желания индивидуума, – сухо ответил доктор.
– Можно заставить человека совершить под гипнозом поступок?
Доктор взглянул на возвышавшегося господина настороженно:
– Какой поступок?
– Например, ударить ножом. Или выстрелить, – ответил Ванзаров как о самом обычном деле. – Потом человек не может вспомнить, что совершил…
– Это невозможно! – В голосе Погорельского было столько убежденности и пафоса, что не поверил бы ему только самый циничный и беззастенчивый субъект.
Ванзаров не поверил.
– Почему? – спросил он. – На сеансах гипноза чего только не вытворяют: и петухом поют, и на веслах гребут, и козленком скачут. Отчего бы не стать стрелком?
Погорельский вдруг улыбнулся.
– Ах, вот вы о чем! Как же я сразу не понял! Так вот, Родион Георгиевич, все перечисленное вами относится к сеансам гипноза в театральном зале! Понимаете разницу? Не могу утверждать наверняка, что концертирующие гипнотизеры выставляют подсадки… Не могу, хотя это известно… Дело в другом: да, на публичном сеансе можно заставить человека хоть руками махать, да только на этом и кончится…
– То есть, выйдя с сеанса, ваш пациент изображал бы орла до тех пор, пока городовой под арест не увел?
– Именно так! – Погорельский вскочил, торжествуя. Настроение его менялось стремительно. – Ну дал бы я на гипнозе приказ: «Убей его!» И что дальше? А дальше пациенту надо дать револьвер или нож и прямиком направить к цели. Он бы так и шел по городу с револьвером, как…
– Сомнамбула, – закончил Ванзаров. Он давно уже опередил доктора на тропинке логики. Оба оказались у одной развилки.
Погорельский победно вскинул руки.
– О, вы прозрели!
Зря он радовался. Испытания только начинались. Ванзаров предложил вернуться в кресло. Не подозревая дурного, доктор устроился вольготно.
– Мессель Викентьевич, опишите вечер, когда умерла Серафима Иртемьева.
Погорельский издал звук, будто в горле у него скопился комок электричества.
– Да что описывать? Обычный вечер… Жарко было… Задернули шторы, выключили свет… Все были на своих местах… Обычный сеанс… Когда включили свет, Серафима Павловна была мертва, наверное, с полчаса…