Афина забилась в уголок дивана, закутав ноги пледом и накинув коричневый жакет с меховой опушкой. Вера стояла позади нее, положив руки ей на плечи. Обе смотрели на Ванзарова с такой надеждой, будто он умел совершать чудеса. Или нечто подобное. Вопрос, который был задан, требовал осмотрительности.
– Господин Иртемьев пока не вернулся, – ответил он.
Афина сделала движение, будто хотела встать, но Вера удержала ее.
– Родион Георгиевич, вчера вы сообщили Афине, что ей кого-то надо опознать в участке, – сказала она. – Говорите открыто: полиция нашла тело Ионы Денисовича?
– Разумеется, нет.
– Это правда? – спросила Афина тихо. – Вы ничего не скрываете от нас?
– В ином случае, Афина Петровна, мы бы сейчас направлялись в участок.
– Тогда где же мой муж? Он уехал? Что нам делать?
На первый вопрос Ванзаров сам хотел бы знать ответ. Со вторым и третьим было немного проще.
– Иона Денисович вчера был в гостинице… Заходил к вам?
– Видишь, я была права. – Афина подняла глаза на сестру. – Нам вчера послышался его голос… Мы подумали, что он пришел устроить скандал, закрылись в номере… Потом, когда все стихло, Вера выглянула, но его не было…
– Вера Петровна, вы его не видели?
Барышня покачала головой.
– Избежала встречи, – сказал она. – Но вы не ответили: кого Афине надо опознать?
Ванзаров не мог допустить, чтобы его вели, как бычка на привязи.
– Об этом позже, – сказал он, как мог, строго. – Сундук, что стоит на кухне, принадлежит Лукерье?
– Появился еще до нас, – ответила Афина.
– Когда господин Иртемьев ее выгнал, кухарка забрала вещи с собой?
Афина снова глянула на Веру, не могла помочь.
– Мы вернулись с прогулки, Иона Денисович объявил: у нас нет кухарки, будем пока заказывать обеды в кухмистерской…
– Это случилось дня три назад?
Мадам Иртемьева закатила глаза, как будто считая листы невидимого календаря.
– Нет, восемнадцатого… Да, точно, было же воскресенье… Мы отправились на прогулку…
– Расскажите про Лукерью, – попросил Ванзаров.
– Но я… почти с ней не общалась, – ответила Афина. – Вера, может, ты поможешь?
– Лукерья говорила, что приехала на заработки из Вологодской губернии…
– Про жениха рассказывала?
Ванзаров давно заметил, что слово «жених» на любую барышню действует как шампанское: глазки загораются, щечки вспыхивают, беседа заметно оживляется. Вера не была исключением. Она заулыбалась.
– Говорила про какого-то Николая… Лукерья все мечтала, что выйдет за него замуж. Вот только денег накопят…
– Она боялась замерзнуть?
Простой логический вывод иногда кажется фокусом. Особенно барышням.
– Как вы догадались? – спросила Афина.
Ванзаров предпочел не раскрывать фокус. Но спросил подробности.
Оказывается, много лет назад, еще девчонкой, Лукерья в январскую стужу заблудилась в лесу. Ее нашли чудом, полуживую отогрели. С тех пор она не выходила зимой на улицу, не накрутив на себя несколько теплых платков. Зимы и мороза терпеть не могла.
– Как же она в кладовую заходила, чтобы лед наколоть?
– С Ионой Денисовичем не поспоришь, – ответила Вера. – Попала под горячую руку и поплатилась…
– Афина Петровна, в гостиной стоит странная вещь, прикрытая черным платком. Знаете, что это такое? – спросил Ванзаров и по обмену взглядами между сестрами уже знал ответ.
– Нам не разрешалось смотреть, – ответила Афина, потупившись.
Как известно, чем больше запрещать женщине, тем сильнее ей этого хочется. Наверняка хоть чуточку заглядывала. Предположение оказалось верным: мадам Иртемьева созналась в преступлении, то есть нарушении запрета. Но искренне не знала, зачем и для чего муж держал странный агрегат в доме. А спросить было нельзя. Как будто нарочно испытывал силу воли Афины и крепость данного слова. И не понимал, что подобный эксперимент с молодыми женами заранее обречен. Впрочем, как и со старыми.
– Неужели такие строгие порядки? – спросил Ванзаров.
– Иона Денисович никогда не оставлял нас дома одних, – ответила Вера. – Кроме прочего, нам было запрещено заходить в его кабинет.
Как видно, дом Иртемьев держал на запретах. Домострой какой-то. Стоило ради этого жениться на молоденькой девушке… Или для медиума-спирита все оправдывалось высокой целью?
– Часа через два дворник Аким поменяет замок на двери, – сказал Ванзаров.
Афина выразила бурное возмущение, сбросила плед и решительно встала.
– Ноги моей не будет в этом доме! – заявила она, топнув этой ножкой по ковру. – Лучше умереть с голоду, чем терпеть издевательства…
Судя по Вере, сестра ее не была настроена так решительно. Ванзаров надавил на слабое звено.
– Тогда попрошу вас, Вера Петровна… Это необходимо.
– Хорошо… Если так… Но зачем? – Она все еще сомневалась.
– Неизвестно, кода вернется господин Иртемьев, жить в гостинице не слишком удобно. А сегодня вечером необходимо провести спиритический сеанс…
– Сеанс провести? – с изумлением спросила Афина. – Зачем?
– Прошу передать господину Прибыткову просьбу собрать весь кружок, – не просил, а приказывал чиновник сыска. – Стульев потребуется одиннадцать… Время начала сеанса – обычное.
Мадам Иртемьевой оставалось только согласиться.
56
Аполлон Григорьевич считал, что день прожит не зря. Проведен эксперимент, который, быть может, откроет новую страницу криминалистики. Погорельскому позволено проявить фотографические пластинки и сделать с них отпечатки. После чего счастливый доктор отправлен изучать электрофотографии и находить закономерности. Дубликаты снимков, еще сырые, разложены на лабораторном столе. Лебедев показывал их не без гордости. Как отец новорожденное дитя.
– Где-то здесь скрыта искра преступления, – говорил он, указывая в белые иголочки, источаемые силуэтом ладони. – Изловить эту искру, получить подтверждение и – будьте любезны: неоспоримый метод обнаружения преступников.
– Какое пламя вы хотите разжечь из этой искры? – спросил Ванзаров, разглядывая странные снимки, больше похожие на черно-белый морозный рисунок.
Наверняка великий ум недостаточно проникся блестящим сумасшествием Погорельского, в которое Лебедев невольно поверил. И незаметно влюбился в идею электрофотографии. Как обычно происходит с безумными идеями.
– Галилею тоже не верили! Вот такие же инквизиторы, как вы, – заявил он, собирая снимки. – Вам бы только логикой душить и психологикой мучить… Ничего святого… Один голый цинизм… Иртемьев ваш пропавший объявился?
Ванзаров показал головой.
– Аполлон Григорьевич, позвольте задать странный вопрос?
Когда его друг говорит такое, уже не знаешь, к чему готовиться. Лебедев приготовился к худшему. И вытащил из нижней секции лабораторного стола склянку «Слезы жандарма». На всякий случай…
– Ну, сразите меня…
– Чего вы боитесь?
Вопрос оказался настолько неожиданным, насколько и простым.
– Боюсь дожить до старости, когда буду сидеть немощный, пускать слюни, а хорошенькая актриска станет кормить меня с ложечки кашкой… А вы чего боитесь, бесстрашный друг мой?
– Я боюсь ошибиться, – ответил Ванзаров. – И сломать чью-то жизнь…
Лебедев не заметил тени иронии или шалости. Друг его был непривычно серьезен.
– Полагаю, страх напрасный, – как можно мягче сказал он. – Это вам не грозит, да…
– В нынешнем деле я впервые боюсь ошибиться… Сильно ошибиться.
Аполлон Григорьевич прикинул: не пора ли разливать из склянки? И понял: время «Слезы жандарма» еще не пришло.
– Не узнаю вас, друг мой. Откуда робость? Уж не влюбились ли вы?
Сжав склянку, Ванзаров покрутил ее. Бесценную жидкость прорезал водоворот.
– Очевидное выглядит невероятным, а невероятное – очевидным, – сказал он, возвращая на место емкость.
– Не знаете, как пришить двух горничных с кухаркой к самоубийству Сверчкова? – спросил Лебедев, отодвигая склянку от греха подальше.
– Вот вам логическая цепочка. – Ванзаров открыл спичечный коробок и принялся выкладывать спички в ряд. – Серафима Иртемьева боялась сердечного приступа и умерла от него… Месье Калиосто боялся провала и провалился с треском… Сверчков боялся оружия и застрелился… Кухарка Лукерья боялась замерзнуть и легла спать на льду… Курочкин, который всегда боялся заснуть на посту, дремлет и ничего не видит… Нотариус Клокоцкий боится, только не признается…
– Каждый из нас чего-то боится в этом бренном мире, – изрек Лебедев и остался доволен собой.
– Иртемьев фотографировал страх на лицах девушек, включая горничную и кухарку, – слабо замечая окружающее, продолжил Ванзаров. – До этого ходил в мертвецкую Максимилиановской лечебницы, чтобы что-то делать над телами недавно умерших…
Вот тут криминалист насторожился.
– Что именно он делал?
– Полагаю, фотографировал последний и самый сильный страх… Страх смерти. Нам с вами предстоит когда-нибудь его узнать. Умирающий, вероятно, боится смерти…
Аполлон Григорьевич, хоть и не был суеверен, на всякий случай плюнул через левое плечо. Благо Ванзаров ничего не замечал, а лабораторный стол и не такое сносил.
– А горничные просто боялись Иртемьева и потому требовали с него денег, – сказал он.
Ванзаров взглянул уже осмысленным взглядом. Мыслительные тропинки закончились.
– Чем кончился опыт Погорельского по фотографированию мыслей?
Лебедев только рукой махнул.
– Полная чушь… А вот электрофотография руки кажется перспективной идеей…
– Иртемьев, как верный ученик доктора Барадюка, на этот счет был иного мнения… Он хотел идти вперед. Говорят, изобрел некий прибор, который нужно было испытывать… Понимаете, Аполлон Григорьевич?
Понимал криминалист только то, что можно потрогать, вскрыть, пощупать или получить в виде осадка химической реакции. В чем он честно признался. И потребовал разъяснений. Ванзаров отмалчивался, разглядывая фотографии.
– Вы правы, электрофотография очень перспективный метод, – вдруг сказал он. – Искры преступления… Искры страха…