Подняв тост за процветание биржевого рынка и рост акций, чокнувшись с гостями, Гренцталь отозвал компаньона в сторону.
– Ну и где твой мелкий шулер? – спросил он, улыбаясь так приятно, что со стороны могло показаться: беседуют о самых приятных вещах.
– Яков, успокойся, будет с минуты на минуту, – отвечал Обромпальский.
– Мы заплатили ему тысячу аванса, банкет обойдется еще в три… И ради чего? Из-за черной икры наши акции расти не будут…
– Яков, прошу тебя, все будет хорошо…
Обромпальский сохранял оптимизм, но уже понял: их провели, как глупцов. Обманули на пустом месте. Господин Хованский попросту не явился. Теперь ясно: не было у него волшебного аппарата, который может заставить скупать акции… Грубое и беспощадное надувательство.
– Нет, мой друг, уже не будет хорошо, – ответил Яков, оглядываясь на жрущих за его счет дельцов. – Мы потеряли четыре тысячи…
Компаньон еще мог бы добавить «из-за тебя» или напомнить, что он решительно возражал и не соглашался. Ничего подобного Гренцталь себе не позволил. От ругани толку нет. Надо думать, что делать. О чем и сказал Обромпальскому с прежней улыбкой.
– Даром ему не пройдет, уж будь спокоен, – ответил компаньон, еле удерживая на лице маску веселья. – Завтра лично пойду в сыскную. Пусть отловят мерзавца и три шкуры с него спустят.
Несмотря на грохот оркестра, разговор их был отчетливо слышен тому, кто прятался за тонкой перегородкой, отделявшей зал от коридорчика официантов. Там на правах гостя, щедрого на чаевые, сидел Хованский.
До последнего мгновения Миша надеялся на чудо, как ребенок верит, что фея принесет подарок и положит под подушку. Чуда не случилось. Биржевые игроки пили и закусывали от души, не думая скупать акции общества «Обромпальский и Гренцталь». Хованский использовал последнее средство: посылал им мысленные приказы. Но только зря пыжился. Сила его мысли никого не вдохновила.
Надо было выйти и просить прощения. Все равно большую часть денег он умудрился растратить. От выданного аванса осталось рублей сто или меньше… Непонятно, куда утекли…
Как ни хотел, Хованский не смог заставить себя поступить героически. Когда же услышал про полицию, испугался так, что вовсе сбежал. Даже рубля официантам не оставил. Чем навсегда вычеркнул свое имя из списка почетных гостей «Донона».
61
С фотографии смотрел Иртемьев. В этом не было никаких сомнений. Взгляд его был несколько тревожным, как будто что-то беспокоило Иону Денисовича или терзало его душу. Портрет был снят довольно крупно, на уровне груди. Поза немного странная, будто его спросили, а он не расслышал и наклонился вперед. Прибыткову позволили взглянуть в качестве опознания. Он молча кивнул и отошел, чтобы не мешать. Как воспитанный человек.
А пристав заставил фотографа повторить рассказ. Исаак Пинхасович, польщенный таким вниманием к его скромной персоне, рассказывал не без удовольствия. Как сегодня утром пришла матушка с двухлетним ребенком, как он сделал отличный снимок, которым семья будет умиляться, когда дочурка вырастет и заведет своих детишек. Как отложил пластинку и занялся приборкой, как напечатал один оттиск, а затем второй. И вот что из этого вышло.
Снимки были идентичны. Гер уверял, что оба вышли из его кюветы. Подменить их никто не мог. Как и пластинку негатива. Да и зачем? Что за глупые шутки… За такие надо отвести в полицию и хорошенько проучить! А он еще из ума не выжил: в салоне никого не было.
– Что я скажу завтра мадам? – горестно вопрошал Гер. – Такое расстройство! Какой портрет пропал!
– Вы знакомы с господином Иртемьевым? – спросил Ванзаров, стараясь сравнить негатив и отпечаток. Что было нетрудно: даже негативный Иртемьев не походил на мать с ребенком.
– Какая жалость! Не имею такого клиента! – ответил Гер. – Наверное, почтенный господин, разве нет?
– Мадам Иртемьева заказывала вам портрет?
– Что вы говорите? Уважаемая дама и не была у меня!
– Вера Ланд вам известна?
– Рвете мне сердце, господин полицейский! Не мои клиенты! Какая жалость…
Господин Гер не знал ни Клокоцкого, ни Мурфи, ни мадемуазель Волант, ни даже Погорельского. Про знакомство с Прибытковым Ванзаров спрашивать не стал. Редактор и без того был слишком тих. Зато пристав выразился, что шалость господина Иртемьева переходит границы. Как будто издевается. Дескать, ищете меня, а я вот в салон заглянул.
– Господин уважаемый пристав, так что мне делать с пропавшим портретом? – спросил Гер, уважительно склонившись перед властью. – Мадам из меня завтра все слезы выжмет…
Ванзаров попросил оставить отпечатки и негатив. И обещал вернуть при первой возможности.
– На что мне этот глупый мусор? – Гер выразительно пожал плечами. – Пропал роскошный портрет…
– Пусть господин фотограф подробно опишет происшествие, – обратился Ванзаров к приставу. – У вас в участке…
Намек Вильчевский понял, подхватил Гера под локоток и увел из приемного отделения. А Ванзаров вернулся за стол, разложив снимки и пластинку негатива.
– Полагаю, Виктор Иванович, у вас есть свое мнение, – сказал он, не поднимая головы. – Буду благодарен, если поделитесь.
Прибытков тихо подошел и остался стоять.
– Такие случаи известны, они не редкость, – сказал он. – В «Ребусе» мы о них пишем…
– Подмена фотографии входит в сферу спиритизма?
– Не было подмены, Родион Георгиевич… Вы, как умный человек, это понимаете. Только не можете признать очевидное. Мешает рациональный ум…
– Что я должен признать? – спросил Ванзаров.
– Перед нами материальное воплощение того, что называется фиксацией призрака… Посмертного призрака…
– Хотите сказать, что Иртемьев мертв, а душа его отпечаталась на фотографии?
Виктор Иванович поморщился.
– Мы коснулись слишком тонких материй, чтобы подходить к ним с обычной меркой… Искренно обрадуюсь своей ошибке… Появление фотографии подобным образом оставляет мало надежды… Но надо верить в лучшее…
Бесполезно выяснять, как с физической точки зрения призрак может занять на фотографии место матери и ребенка. И зачем это ему понадобилось. Ответа тут нет и не может быть.
– Я верю в законы человеческого поведения, – сказал Ванзаров. – Они надежнее… С этой точки зрения появление мистического портрета Иртемьева говорит о многом.
– О чем же? Просветите…
– Лучше ответьте честно, Виктор Иванович: чего вы боитесь больше всего?
С ответом Прибытков медлил, собирался с мыслями.
– После смерти моей дорогой Елизаветы Дмитриевны бояться мне нечего, – наконец сказал он. – Разве того, что «Ребус» закроется… И от трудов моих ничего не останется. Чего доброго, выкинут подшивки из библиотек и сожгут на костре…
– Тогда выбора нет: собирайте сеанс сегодня вечером…
– Собрать несложно, но кто будет медиумом?
– Новый и очень сильный спирит.
Прибытков не скрывал сомнений:
– Он мне знаком? Столичный или приезжий? Он справится?
– Не сомневайтесь, – ответил Ванзаров. – Мадемуазель Волант и господин Клокоцкий его поддержат. Только не забудьте: одиннадцать участников.
Виктор Иванович умел быстро считать:
– Наши, а еще кто?
– Гости, – коротко ответил Ванзаров.
Спорить с сыскной полицией у Прибыткова сил не осталось. Взглянув на снимок, он понял, что его долг провести сеанс. Хотя бы ради Иртемьева.
Живого или мертвого.
62
Давно замечено, что первое знакомство с Лебедевым оставляет неизгладимое впечатление. Или незаживающую рану. Уж как выйдет. Появление Аполлона Григорьевича во всей красе да с телескопом на плече лишило Нинель речи. Бедняжка от изумления моргала ресничками, лицо ее расплылось в беззащитной улыбке обожания. Как ветрены сердца некоторых горничных. И не горничных тоже. Ванзарову стало немного досадно. Как будто друг затмил его. Впрочем, и мадам Рейсторм не устояла.
Только войдя в ее владения, Лебедев выразил бурный восторг флотскому антуражу, заявил, что с детства мечтал быть моряком, чему помешал проклятый университет, но душа у него морская, открытая всем ветрам. После чего упал на колено и нежно поцеловал шершавую старческую ручку. В общем, он умел быть душкой, когда хотел.
Про Ванзарова окончательно забыли. Что было не так уж плохо. Не надо просить разрешения, чтобы великий криминалист с телескопом остался в гостях.
Ощутив власть над горничной и мадам Пират, Лебедев стал распоряжаться. Чтобы установить телескоп, ему потребовалось сдвинуть капитанский мостик. На что мадам Рейсторм согласилась без возражений. И даже сошла с капитанского кресла. Телескоп был установлен на статив, Аполлон Григорьевич навел резкость и пригласил Ванзарова взглянуть. Даже через два оконных стекла гостиная была как на ладони. Темнота сеанса не могла помешать отличному зрению криминалиста. Тем более он собирался распахнуть створку окна.
– Мерзавца Иошку поймал? – спросила мадам, не повернув головы к Ванзарову, зато с умилением наблюдая, как Лебедев наводит свои порядки.
– Пристав усиленно занимается розыском, – ответил Ванзаров.
– Ну, этот дурень у себя под носом кита не заметит… А ты, юнга, помни: Иошка хитрый, обведет кого хочешь вокруг пальца…
– Вот-вот, будьте бдительны… юнга, – сказал Лебедев, смакуя новый чин чиновника сыска.
Ванзарову оставалось не обращать внимания. Он попросил криминалиста оторваться от телескопа и вынырнуть из волн любви мадам Рейсторм. Аполлон Григорьевич подошел с физиономией, отравленной ехидством.
– Подарю вам на Рождество матросочку, будете в ней на приемах в Департаменте полиции щеголять, произведете фурор, мой милый юнга…
– Вы будете просматривать практически весь стол, – ответил Ванзаров мужественно.
– Есть шанс, что кто-то еще пустит пулю в висок?
– Шансы невелики.
– И на том спасибо. – Лебедев приобнял Ванзарова за плечи. – А то я уж подумал, что вечер обещает быть скучным: опять новый труп.
Судя по тому, какие взгляды бросала мадемуазель Нинель, скучать криминалисту не придется. Чего Ванзаров немного не учел.