(automaton), которым управляют агенты, а иногда – Императором всего света. Как сказали бы сто лет спустя, у него бред преследования и бред величия.
Чтобы убедить королевский суд в безумии Мэтьюза, Хаслам, по крайней мере предположительно, к своему «Показанию» приложил фрагмент текста пациента, начинающийся со слов «Джеймс, Абсолютный, Единственный и Наивысший Священный Всеобщий, Всевластный Архивеликий Архисуверен, Всеимперский Архивеликий Архивластелин, Всеимперский Архивеликий Архиимператор Всевышний и т. д. Двадцатое Марта Тысяча Восемьсот Четвертого»[93].
Примерно на таком же синтаксисе выстроен весь этот текст. В содержательном отношении в нем можно выделить следующие «фигуры»:
• бред величия Мэтьюза, о котором свидетельствует начало, но на котором беспредельное самовозвышение не останавливается, и вся эта эскалация самопрославления может настолько же восприниматься серьезно, насколько и как не лишенная самопародии барочная аллегория;
• заговор, в который втянуты чуть ли не все страны и города мира, а также в связи с ними – долги и необходимые выплаты;
• заговору и бреду преследования содействуют машины, в том числе машины влияния, обслуживаемые бандами злодеев, вооруженных магнитами, ядами, флюидами и испарениями.
Благодаря книге «Иллюстрации безумия» случай Джеймса Тилли Мэтьюза стал первым задокументированным случаем того расстройства, которое получило в ХХ веке название параноидной шизофрении. Историки психиатрии зачастую прямо говорят о том, что это первый случай описания шизофрении, хотя, как известно, в качестве отдельной нозологической единицы ее ввел Эмиль Крепелин под латинским названием dementia praecox в 1893 году, а слово «шизофрения» появилось в 1908 году благодаря Эйгену Блейлеру.
Впрочем, в случае Джеймса Тилли Мэтьюза речь если и идет, то не столько о диссоциациях и шизофрении, сколько о паранойе. Паранойяльный бред включает в себя, как известно, бред преследования, бред отношения (все вокруг имеет отношение к субъекту), бред контроля. Все это мы находим на страницах «Иллюстраций» Хаслама. Особенное внимание мы обращаем на бред тотального контроля, ведь пневматический станок— «первый прибор, специально созданный, чтобы контролировать разум, тело и волю»[94]. Паранойя, можно сказать, – это сверхбдительность, сверхподозрительность, понимание того, что вокруг – враги, шпионы и, говоря языком Лакана, похитители наслаждения. Так страх социальных, экономических, технологических перемен будет в дальнейшем, во времена неконкретизируемой третьей машины влияния, обеспечиваться расстройством нарциссизма. Об этом мы подробно поговорим в заключение нашей истории, а сейчас вернемся к мысли о паранойяльной шизофрении у Джеймса Тилли Мэтьюза.
Кто-то скажет, конечно, что феномен шизофрении был, но имени у него не было. Кто-то скажет, что феномен был, но называли его по-другому. Кто-то – что не было ни имени, ни феномена. Шизофрения распространяется вместе с Современностью. Трудно не согласиться с мыслью, что в психиатрических описаниях, предшествующих случаю Мэтьюза, с трудом можно найти симптоматику, которая соответствовала бы столь распространенной сегодня паранойяльной шизофрении, и действительно возникает искушение сказать: «шизофрения – должно быть расстройство, распространившееся в современный индустриальный век»[95]. Все это вполне убедительно, если принять во внимание то, что мир изменился. Что это значит? Радикально изменился мир машин, с которыми неразрывно связан человек, изменился мир человека, претерпевшего в связи с этими машинами совершенно новое для себя отчуждение, и, наконец, изменились сами отношения между людьми.
В случае, который последует в нашем повествовании за Джеймсом Тилли Мэтьюзом, в случае Наталии А. параноидная шизофрения уже не будет вызывать – в рамках психиатрического дискурса, разумеется, – ни малейшего сомнения. Даже психоаналитик Виктор Тауск называет свой труд «О возникновении „аппарата влияния“ при шизофрении». Майк Джей пишет, что примерно в 1800 году произошло нечто драматичное если не с самим безумием, то с его пониманием, и мы можем «подогнать Джеймса Тилли Мэтьюза под первый случай шизофрении, и случай этот говорит не столько об этом человеке, сколько о мире вокруг него»[96].
Мир вокруг – Бедлам. Мир вокруг – Хаслам. Хаслам пишет. В нем отчуждено знание Мэтьюза. Не зря доктор говорит об «устойчивой антипатии» со стороны пациента. У него скорее взаимная симпатия с убийцами, обслуживающими машину влияния. К доктору никакой симпатии, ведь он хранит его в Бедламе как талисман. Неудивительно, что Мэтьюз однажды использует слово «талисман» вместе со словом «собственность». Мэтьюз принадлежит Хасламу. Он – его частная собственность.
Как уже говорилось, первая часть книги посвящена описанию бесконечных комиссий, доказывающих, что Мэтьюз – неизлечимый лунатик. Хаслам говорит о самых высоких инстанциях и показаниях самых уважаемых экспертов. Он убежден в том, что двух мнений здесь быть не может: либо Мэтьюз, как свидетельствуют авторитеты, безумен, либо он, как утверждает противоположная сторона (судя по всему, друзья, родственники и сам пациент), разумен, ведь «не может быть так, чтобы человек был в своем уме и вне себя одновременно»[97]. И далее следует удивительный пассаж. На чем основан авторитет? – задается вопросом Хаслам и дает ответ: на степени доктора, на том, что, получив такую степень, человек становится ученым, и называть его невеждой язык уже не поворачивается. Впрочем, продолжает он, правда и то, что «доктор может быть слеп, глух и нем, глуп и безумен, но все же его диплом защищает его от обвинений в невежестве»[98]. Такой вот парадокс: доктор может быть безумен, но его показания все равно разумны, ведь он защищен степенью доктора наук.
В такой ситуации еще более понятно такое положение дел, при котором Мэтьюз должен приговорить себя сам, и в книге нужно просто дать ему слово. В этом нет ничего удивительного. Во-первых, у Хаслама на момент написания книги научной степени нет, он не доктор. Во-вторых, как мы помним, он вообще противник каких бы то ни было теорий, нозологий, интерпретаций.
Интересно, что Хаслам идет наперекор времени. В XIX веке психиатрическая практика действовала на перекрестке двух дискурсов – нозологического и патологоанатомического. Первый вырабатывал позитивистскую сетку типов психических заболеваний, а второй установил органическую корреляцию. Хаслам лишь отчасти признает второй, связанный с его практикой, но никак не первый – на его взгляд, с практикой не связанный никак. Интересно, что психиатрия
развивалась под эгидой двух этих дискурсов, но никогда не пользовалась ими или пользовалась только как референтом, как системой отсылок, в некотором роде ярлыков. Никогда психиатрия XIX века не применяла непосредственно то знание или квазизнание, которое постепенно накапливалось либо в рамках большой психиатрической нозологии, либо в области патологоанатомических изысканий[99].
Эти два дискурса, по словам Фуко, не задавали никакого направления развитию самой психиатрии, а скорее выполняли роля гарантов истинности ее практики. Сама практика «оставалась безмолвной»[100].
14. Двойной агент Джеймс Тилли Мэтьюз и политически-параноидный контекст психиатризации
Джеймс Тилли Мэтьюз был валлийским торговцем чаем. При этом он имел доступ к правящим политическими кругам Британии, был хорошо знаком с премьер-министром Уильямом Питтом, членом Палаты общин лордом Ливерпулем и другими. С 1792 года начинается его эпопея между Лондоном и Парижем.
В 1793 году Мэтьюз попал в охваченный революцией Париж. Он сам вменил себе дипломатическую миссию. Британия и Франция оказались на пороге войны, и Мэтьюз решил, что он миротворец, призванный примирить державы. Якобинцы обвинили его в шпионаже и контрреволюционной деятельности. Он был задержан Комитетом общественной безопасности в конце 1793 года и помещен на три года под домашний арест. 2 июня 1793 году якобинцы «сместили» жирондистов, Мэтьюза сочли двойным агентом и арестовали[101]. Пока вокруг царил террор, Мэтьюз находился то под домашним арестом, то в специальных лагерях. Революция, «соединившая животный магнетизм с дисциплинарной властью»[102], принесла новые понятия – террора и терроризма. В 1796 году французские власти сочли Джеймса Тилли Мэтьюза лунатиком и освободили.
Революционный террор не мог не сыграть своей роли в развязывании психоза Мэтьюза. Политика того времени была насквозь пропитана заговорами, и «паранойя революционеров – с их повсеместными системами уничтожения – обеспечила его всем необходимым материалом для того, чтобы он стал травмированным автором пневматического станка»[103]. Вполне можно сказать, что паранойя проникала в Джеймса Тилли Мэтьюза извне, пропитывала и подпитывала его разум. В том же 1796 году Мэтьюза как шпиона и «опасного безумца» выслали на родину.
Мэтьюз утверждал, что якобинцы используют месмерические методы в военных целях. Как только Людовик XVI был обезглавлен ранним утром 21 января 1793 года, Джеймс Тилли Мэтьюз тотчас сообщил высокопоставленным представителям британских властей, что, во-первых, он выполнял миссию британского агента во Франции и, во-вторых, ему известно, как предотвратить войну. Хаслам, кстати, уверен, что бред начал развязываться у Мэтьюза в Париже. Как-то, когда Мэтьюз находился в тюрьме, один из заключенных спросил,