Соглашаясь с Тауском, я подчеркиваю в этом примере то, что отношение к органу (глазу) выступило как замена всего содержания [ее мыслей]. Шизофреническая речь имеет здесь ипохондрическую черту, она стала языком органа (Organsprache)[171].
Именно в связи со случаем Эммы А., случаем Тауска Фрейд вводит принципиальное понятие языка органов, органического основания языка, того самого языка, который Шребер называл основным, Grundsprache. С другой стороны, язык отсылает, даже если и основной, лишь к самому себе – в терминах Лакана означающее всегда уже отсылает к другому означающему – к своей идиоматике, к своему собственному рассеиванию (dissémination). Только исходя из ассоциативных и идиоматических особенностей языка, в данном случае немецкого, и можно что-то понять в случае Эммы А.
Глаза говорят, что тот, кто их закатывает, – лицемер, обманщик. Лицемер – тот, кто меняет лицо. Он закатывает глаза себе, закатывает их Эмме А.; впрочем, они сами у нее от него закатываются. То, что Эмма А. закатывает (verdreht) глаза, можно перевести куда менее благозвучно, но, возможно, более точно, как то, что она их вывихивает, переиначивает. Тот, кто закатывает глаза (Verdreher), в переносном смысле – обманщик, фальсификатор, путаник.
Эмма А. сама соотносит слова о том, что ее глаза стоят неправильно (die Augen sind nicht richtig sie sind verdreht) с тем, что он – очковтиратель, который отводит глаза (ein Augen verdreher) в сторону. В результате игры глаз Эмма А. вынуждена смотреть на свет глазами другого.
Второе сообщение. «Она стоит в церкви, вдруг ее толкают, она должна встать по-другому, как будто ее кто-то поставил, будто ее поставили. Она как будто спрягает глагол stellen («ставить, устанавливать, представлять»), говоря sie muss sich anderes stellen, als stellte sie jemand, als würde sie gestellt: stellen – stellte – gestellt. Грамматика предоставляет Эмме А. место в церкви, ставит ее на место и переставляет. Ее место предписано грамматикой отношений с другим. Есть ли у нее место? С эти вопросом соотносится еще один: а есть ли она? Или иначе, она ли та, что есть, не подменили ли ее? Это зависит от другого, от ее возлюбленного,
который вульгарен, который сделал ее, такую утонченную с малолетства, тоже вульгарной. Он сделал ее похожей на себя, заставив ее поверить, что превосходит ее; теперь она стала такой же, как он, потому что думала, что станет лучше, если будет похожа на него. Он притворялся (sich verstellt), теперь она такая же, как и он (идентификация!), он ее подменил (er hat sie verstellt)[172].
Так выстраивается следующий глагольный ряд: поставить (stellen), притворяться (sich verstellen), подменить (verstellen). Другой, возлюбленный, притворяется (sich verstellt) – ее как подменили (sie verstellt). Ее поставили – ее подставили. Идентификация с другим, что логично, изменила самоощущение Эммы А. Она перестала себя узнавать. Еще раз: ее будто подменили.
Фрейд задается вопросом, что было бы, если бы Эмма была истеричкой, а не шизофреничкой, и отвечает:
Движение «встать по-другому», – это изображение слова «подменить» (verstellen) и идентификации с возлюбленным. Я снова подчеркиваю превалирование того элемента из всего хода мыслей, который имеет своим содержанием телесную иннервацию (точнее, ее ощущение). Впрочем, в первом случае истеричка судорожно закатила бы глаза, во втором – действительно произвела бы толчок, вместо того чтобы почувствовать импульс к этому или ощущение этого, и в обоих случаях у нее не было бы сознательной мысли об этом и впоследствии она была бы не в состоянии эту мысль выразить[173].
Шизофреничка оказывается, в отличие от истерички, целиком и полностью погруженной в символическую матрицу, без ее соотнесения с внешним миром, миром вещей. Граница между внешним и внутренним снимается. Символическое совпадает с реальным, совершает совместное с ним падение, в результате которого слово оказывается вещью. Фрейд, выслушав Тауска, подводит итог:
В общем и целом эти два наблюдения свидетельствуют в пользу того, что мы назвали ипохондрическим языком или языком органов. Но они напоминают также – и это кажется нам более важным – о другом положении вещей, которое можно подтвердить бесконечным числом примеров <…> и свести к определенной формуле. При шизофрении слова подвергаются тому же процессу, который из скрытых мыслей сновидения делает образы сновидения и который был назван нами первичным психическим процессом[174].
Возлюбленный Эммы А. был злым обманщиком, который вывихнул ее глаза в орбитах черепной коробки так, что теперь она не может толком смотреть. Однажды в церкви она почувствовала толчок, будто ее переместили. Это было связано с тем, что ее возлюбленный скрылся, оказался в другом месте, переместился (sich verstellt– буквально переместился, точнее переставился). Вот какой случай влияния через идентификацию с преследователем! Идентификация – это явная попытка спроецировать чувства изменения во внешний мир. Здесь имеет место мостик между чувствами внутренних перемен без внешней причины и приписывание этих перемен силе внешнего лица, своего рода опосредующая позиция между чувством самоотчуждения и бредом влияния.
30. От демонов Штауденмайера к схеме Тауска
После Эммы А. Тауск упоминает некоего Штауденмайера, который ощущал малейшие движения, происходящие в своем кишечно-желудочном тракте, и приписывал их действиям обитающих там демонов. После этих примеров появляется то, что Тауск называет схемой из семи пунктов:
1. Все начинается с ощущения разных происходящих в себе и вокруг изменений, за которыми следует чувство отчуждения. Во многих случаях перемены возникают до периода полового созревания, но на поверхность выходят именно в этот период.
2. К чувству внутренних перемен, необычным ощущениям добавляется представление о зачинщике перемен. Иногда это сам пациент, как в случае Йозефа Х.
3. В других случаях зачинщик – не сам пациент, но обитает в пациенте (случай Штауденмайера).
4. Чувство изменения сопровождается галлюцинаторной проекцией внутренних процессов во внешний мир без представлений о зачинщике. Поначалу чувства отчуждения нет, но затем оно появляется.
5. Чувство изменения сопровождается указанием на внешнего зачинщика путем идентификации (случай Эммы А.).
6. Чувство изменения сопровождается проекцией внутренних процессов во внешний мир и указанием на зачинщика, согласно паранойяльной механике (nach der paranoischen Mechanik): пациенту показывают разные картины, на него воздействуют внушением, гипнозом, электричеством, в результате чего в голове возникают те или иные мысли, производятся те или иные движения, а также угасает потенция, вызывается эрекция и семяизвержение.
Чувства изменений приписываются воздействию аппарата влияния, которым управляют враги. Поначалу пациенту неизвестно, кто именно его враги, но затем они, во-первых, начинают распознаваться, а во-вторых, расширяется их круг. Расширение круга связано с развитием паранойяльного представления о заговоре (paranoische Komplott). По мере распознавания врагов пациент лучше узнает устройство машины.
Позже, в конце V главы своего исследования, Тауск еще раз подводит итог и говорит на сей раз о необходимом различении трех основных стадий построения аппарата воздействия:
1. Чувство изменения, вызванное застоем либидо в органе (ипохондрия).
2. Чувство отчуждения, вызываемое отклонением, по воле я выпавшим на долю нездорового органа, при этом болезненно измененный орган или его функция бракуется я, как бы отрицается как не принадлежащий к признанной я связности оставшихся абсолютно или относительно здоровыми органов и функций;
3. Чувство преследования (paranoia somatica), возникающее путем проекции болезненного изменения во внешний мир, а именно (а) посредством приписывания вины в этом изменении чуждой враждебной силе, или (б) путем конструирования аппарата влияния как сведения воедино проецированных наружу всех болезненно измененных органов (всего тела) или лишь некоторых из них. Среди этих органов предпочтительное место могут занимать гениталии как повод для привлечения проективной техники[175].
О гениталиях и проективной технике разговор впереди, а теперь вернемся к началу рассмотрения случая Наталии А. Прежде чем продолжать разговор о машине влияния, стоит сказать о машине письма.
31. Машина письма Наталии А
Случай Наталии А. Тауск начинает разбирать в середине второго раздела своей статьи. Описав действие аппаратов влияния в общем, он переходит к частному случаю. Первое, что он сообщает об этой пациентке, – её глухота и немота. Точнее, о немоте он не говорит ничего, упоминая лишь то, что в течение долгих лет Наталия А. совершенно глуха и тут же добавляет, что общается она исключительно посредством письма, буквально «объясняется только письменно» (verständigt sich nur schriftlich)[176]. Итак, Тауск имел дело не с речью, а с письмом пациентки.
Кстати, с аппаратом влияния она познакомилась благодаря слуховым галлюцинациям. Глухота к внешнему миру, закрытость к нему всегда открытых ушей отнюдь не означает отсутствия внутренних голосов. Голоса не заставить замолчать. Они слышны всегда. Им до лампочки, кто здесь глухой, а кто нет.
Письмо в любом случае предполагает дистанцию, даже если оно адресовано себе. Письмо – в экстериоризации, оно – всегда уже средство, действующее вовне на расстоянии, словом, телемедиа. Записанное слово пересекает пространство и время. Между Виктором Т. и Наталией А. особенная дистанция.