чем, в принципе, я прихожу на сейшен? Побеситься. Это же не концерт музыки Вивальди, а рок-н-ролл. И тут мне какую-то пургу гонят. Сидит странный мужик, книгу читает. Вы рок давайте!
Казалось бы, зрители так должны рассуждать. Но они сидели и слушали. Звучали, конечно, отдельные посвисты, но быстро стихали. А если кто и оставался в недоумении, то во второй, хитовой, части концерта получал полный оттяг.
В дальнейшем программа «Маленького принца», не знаю с какого перепугу, дополнилась, помимо текста Экзюпери, стихами Арсения Тарковского, Михаила Анчарова, даже из Януша Корчака, кажется, я что-то читал. Но это было уже после глобальных перемен в группе, когда Кавагоэ с Маргулисом ушли.
Кава, конечно, жутко конфликтный человек был, ни с кем не сходился. После каждого концерта от него какой-то негатив шел. Всегда был чем-нибудь недоволен.
Меня это, правда, не касалось. Претензии адресовались в основном Макару. Хотя нет, наибольшее раздражение у Кавы, по-моему, вызывал недолго побывший в «Машине» клавишник Александр Воронов. Вот ведь действительно был абсолютно чуждый группе человек. Гуля звал его «припи» – припудренный. Саня Заборовский, светооператор «машиновский», над ним издевался со страшной силой. У Воронова был какой-то самодельный синтезатор, который требовалось настраивать с тонкостью уникальной, за три часа до концерта. Он это и делал. После чего появлялся Заборовский, выключал синтезатор на хрен из сети, включал какую-то свою бритву и начинал бриться. Воронова это просто выводило из себя».
«К 79-му году напряжение в команде наросло совсем жуткое, – объясняет Макаревич. – Во многом, наверное, из-за того, что мы ничего нового сочинить не могли. То ли все музыкальные возможности друг друга исчерпали, то ли еще что-то. Требовалась какая-то подпитка извне, которой не было. Мы ругались-мирились, ругались-мирились, а потом случился серьезный скандал. Художники с Малой Грузинской, пребывавшие в тот период со своим творчеством примерно в том же полулегальном состоянии, что и «Машина», попросили нас сыграть у них в подвале. Я счел такое приглашение высшей честью. Кавагоэ же заподозрил, что я, втихаря от него и Маргулиса, рассчитываю вступить в союз этих художников, а своих друзей (то есть группу) использую задарма, чтобы добиться поставленной цели. Это меня обидело страшно. Играть бесплатно Кава не хотел, да еще говорил: «Подумаешь, художники. Пусть приходят к нам на сейшен, покупают проходки и слушают». Перед концертом Кава основательно напился. Сыграли мы отвратительно. После чего я сказал: все, до свидания, с Кавой больше не играю».
Расспросить Сергея Кавагоэ об этом конфликте я не успел, но когда-то он поведал о нем своему заокеанскому знакомому Борису Бостону, и тот пересказал воспоминания Кавы о знаменательном сейшене у художников так: «Все началось с того, что на традиционной предконцертной разминке норма «для вдохновения» была превышена вдвое, а Мелик-Пашаева вообще упоили вусмерть. Первое отделение Ованес еще кое-как крепился и, выпучив глаза, бессистемно двигал ручками, то напрочь заглушая вокал гитарой, то наоборот. Кавагоэ с Маргулисом с пьяными улыбками строили Макаревичу рожи, пытаясь его рассмешить, прекрасно понимая, что одновременно петь и смеяться не под силу даже Цезарю. Но Андрею (который в другой ситуации бывало включался в эти игры) в тот вечер было не до смеха.
Во втором отделении ситуация стала критической. Нужно сказать, что у Кавагоэ с Маргулисом был такой ритуал: в середине концерта, когда Макаревич один исполнял пару своих песен под акустическую гитару, заскочить за кулисы и по-гусарски, винтом схватить по дополнительному стакану разогревающей жидкости. На концерте для братьев-авангардистов они схватили по паре. После этого попадать по струнам и барабанам стало довольно трудно, а вскоре и не зачем, поскольку Мелик-Пашаев совсем скис, устало уронил лицо на пульт и головой задвинул все ручки в один угол.
На Андрее не было лица. Последней каплей, вызвавшей взрыв, стало традиционное представление участников. Обычно Макаревич объявлял: «За барабанами Сергей Кавагоэ, на бас-гитаре для вас играл Евгений Маргулис», а затем Кавагоэ представлял Андрея. В этот вечер, в довершение ко всем безобразиям, Кава с пьяной улыбкой произнес: «А на гитаре сегодня упражнялся Андрей Макаревич». После концерта, как обычно, повезли аппаратуру на Речной вокзал домой к Мелик-Пашаеву. Андрей всю дорогу молчал, как будто набрал в рот воды. А на кухне у Ованеса объявил, что из группы уходит и всех приглашает с собой. Кроме Кавагоэ…»
«Я был у Мелик-Пашаева в тот вечер, когда Макар сказал: «Ребята, я ухожу из группы. Все, кто хочет присоединиться ко мне – милости прошу. Это не касается только Сергея Кавагоэ», – говорит Фагот. – А получилось, что с Кавой ушел и Маргулис. Почему? Это загадка. Но, в общем-то, Гуля есть Гуля… С Макаревичем остались Ваник, я, ну и Наиль Короткин с Заборовским. В тот момент я, наверное, был самым близким другом Макара».
«Разругавшись с Кавагоэ, я был уверен, что Маргулис останется со мной, и мы найдем нового барабанщика, – рассказывает Макаревич. – Но Женя свалил. Я оказался фактически один. Правда, вскоре повстречал на улице Кутикова, которого не видел довольно давно. Как-то мало времени для общения у нас находилось, пока он играл в «Високосном лете». А тут встретились на Тверской. «Привет! – Привет! Чего такой грустный? – спросил меня Саша. – Да вот такая хуйня произошла, – отвечаю, – группа разбежалась. И тут он говорит: «Да все нормально. Давай возьмем Валерку Ефремова и еще одного парня, Петю Подгородецкого, он на пианино играет, и восстановим «Машину». Я поинтересовался, что значит – возьмем, если они все при деле – в группе играют? Кутиков объяснил: «У нас в «Високосном лете» тоже развал. Народ уходить собирается, возможно, команда перестанет существовать». А мы с «Високосным летом», как Майк с БГ, по одним и тем же сейшенам катались, друг друга хорошо знали. В общем, предложение Саши я принял. И как только начали репетировать в новом составе, из меня поперли песни, что вполне объяснимо. До этого я взаимодействовал с людьми, которых знал много лет, и наперед представлял каждую следующую ноту, которую они сыграют. А тут все исполнялось чуть-чуть по-другому, и это страшно подстегивало, в частности, к написанию песен. Это как новую гитару купишь, она звучит чуть иначе предыдущей, и ты вдруг лучше играть начинаешь.
Скоро у нас в репертуаре появились «Право», «Свеча», «Кого ты хотел удивить?», «Будет день». Я понял, что ничего не погибло, а наоборот, начинается подъем «Машины», и надо делать новую программу».
Кава, конечно, жутко конфликтный человек был, ни с кем не сходился. После каждого концерта от него какой-то негатив шел. Всегда был чем-нибудь недоволен. Претензии адресовались в основном Макару.
Глава 9Враги или друзья?
Один разругался, другой пресытился. Вроде все очевидно.
А ГУЛЯ И КАВА ПОШЛИ К ДАВНЕМУ ДРУГУ – ЛЕШЕ РОМАНОВУ. МАРГУЛИС ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ УЛЬТИМАТУМОМ МАКАРА, КАК УДОБНЫМ ПРЕДЛОГОМ. «ЗА ЧЕТЫРЕ ГОДА Я ПРЕСЫТИЛСЯ «МАШИНОЙ»
Захотелось найти новые возможности. Почувствовал, что многое упустил. Скажем, мимо меня просвистело время панка. Пока мы там, в 1976-м, на репетициях на одной струне играли «Дом восходящего солнца», придумывали песню «Марионетки», в мире уже вовсю «Секс Пистолз» колбасили «God save the Queen». Понимаешь? А нас это как-то миновало. Я неожиданно увлекся совершенно другой музыкой. Начал слушать джаз, странный джаз-рок, «черную» музыку. И продолжать то, что делает «МВ», мне стало не в кайф».
Один разругался, другой пресытился. Вроде все очевидно. Но Романов, тем не менее, сильно удивился, когда Маргулис и Кавагоэ позвонили в дверь его квартиры. «Прямо с порога они поинтересовались: нет ли у меня каких-нибудь своих песен? – вспоминает Алексей. – И предложили создать группу, поскольку они ушли из «Машины». Никто особо сор из избы не выносил, и я еще ничего не знал о распаде «МВ». Тем более только вернулся с военных сборов, куда меня отправили после института.
Постепенно услышал кое-какие версии кризиса «МВ», но все равно ситуация казалась странной. Дележки денег или чего-то подобного между «машинистами» вроде не было. А «чесала» группа тогда уже – будь здоров! Концертов им хватало, и смотрелись эти выступления почти ритуальным действом. «Машинисты» стали хорошо играть, звучали современно. Тусовка на сейшенах была свежая, не гламурная, а хипповая. Атмосфера царила дружелюбная. Никаких наездов, драк или чего-то подобного не происходило. Максимум, что могло стрястись – вмешательство милиции, но и то – редко.
А что мог предложить я? Ладно, сказал Каве с Женей, если хотите – давайте попробуем. Только у нас же ни базы, ни инструментов. Разве что дома есть пианино и 12-струнная гитара. Надо придумать какие-нибудь аранжировки. А у Кавы, видимо, уже созрела стратегия: сделать то же самое, что когда-то сделала «Машина»: записать более-менее качественно десяток вещей и на бобинах разбросать по всей стране по студиям звукозаписи. Японцем, мне кажется, всегда двигало честолюбие. Понятно, что это свойство любой артистической натуры, но в нем оно было особенно развито».
Пока на флэту у Романова закладывался фундамент будущего «Воскресения», у «МВ» в мае 1979-го в студии ГИТИСа состоялась первая репетиция в новом составе: Макаревич – Кутиков – Ефремов— Подгородецкий. Именно этот квартет закрепил звездный и профессиональный статус «МВ». Буквально за несколько месяцев группа выстрелила очередью главных своих нетленок: «Поворот», «Скачки», «Синяя птица», навсегда рассталась с андеграундом и транзитом через скитальчески-непутевый гастрольный Театр Комедии прибыла к месту длительной службы – в Росконцерт.
Уход «машинистов» в профессионалы, безусловно, поворотный этап в их судьбе. Александр Кутиков, например, заявляет предельно конкретно: «Для меня история «Машины» делится так: до Росконцерта и после».