Все это, конечно, я повторяю сейчас просто для того, чтобы еще раз подчеркнуть урок, извлеченный из краха Великого спора о методах: научное рассуждение всегда и везде подвержено субъективизму. Очевидно, в науке попросту нет места тому, чего требует железное правило, а именно чисто объективному аргументу. Или все-таки есть?
Рисунок 7.2. Альберт Эйнштейн и Артур Эддингтон наслаждаются тишиной в обсерватории Кембриджского университета в 1930 году
Эддингтон и его коллеги сообщили о результатах своей экспедиции в научной статье с информативным, хотя и громоздким названием A Determination of the Deflection of Light by the Sun’s Gravitational Field, from Observations made at the Total Eclipse of May 29, 1919 («Определение отклонения света гравитационным полем Солнца на основе наблюдений, сделанных во время полного затмения 29 мая 1919 года»), опубликованной в научном журнале, официальном источнике исследований, который называется «Философские труды Королевского общества» (рис. 7.3).
Рисунок 7.3. Научная статья: начало доклада Эддингтона о затмении. (Поскольку номинальной главой проекта был королевский астроном Фрэнк Дайсон, его имя стоит первым.)
Пролистайте страницы отчета о затмениях, и вы найдете в стройных рядах цифр и тщательных расчетов множество вещей, выглядящих абсолютно объективно. На рисунке 7.4, например, перечислены названия и положения наиболее ярких звезд, окружающих затменное солнце, а также предсказания Эйнштейна относительно видимого смещения положения звезд. Даже самые яростные критики Эддингтона согласятся с точностью и беспристрастностью представленных данных. Фотографии зафиксировали звезды именно в этих положениях; предсказания Эйнштейна также не содержали ошибок.
А теперь вернитесь ко второй из двух таблиц, которые я вынул из отчета о затмениях (см. рисунок 2.3). Там есть ничуть не менее достоверный отчет о 18 фотографиях, сделанных бразильским астрографическим телескопом, а также расчет гравитационного изгиба, сделанный на основе каждой из фотографий. Число в правом нижнем углу представляет собой сумму результатов: таким образом, мы видим, что «величина искривления» равна 0,86, что почти точно соответствует предсказанию Ньютона. Опять же, никто не спорит, что это число рассчитано вполне корректно.
Рисунок 7.4. Воплощение объективности: названия звезд, окружающих затменное солнце, их положения (в разделе «Координаты») и – в разделе «Гравитационное смещение» – предсказания Эйнштейна относительно видимого сдвига их положений, если смотреть как с бразильского телескопа, так и с африканского острова Принсипи
Таким образом, в статье о затмении наблюдаются признаки объективности. Но что насчет субъективизма? Эддингтон и его команда, как вы знаете, решили отложить в сторону данные бразильского астрографического телескопа как недостаточно точные, что позволило им сделать важный вывод:
«Таким образом, результаты экспедиций в Собрал [Бразилия] и Принсипи не оставляют сомнений в том, что вблизи Солнца имеет место отклонение света и что оно соответствует величине, предполагаемой общей теорией относительности Эйнштейна».
Таким образом, субъективность статьи должна была проявиться в виде заявления Эддингтона о том, что бразильский астрографический телескоп работает настолько плохо, что его измерения следует игнорировать.
Однако пролистав отчет в поисках этого аргумента, вы его не найдете. Его нет нигде. Эддингтон сообщает своим читателям, что изображения бразильского астрографического телескопа были «расплывчатыми и явно не в фокусе». Затем он размышляет о причине («неравномерное расширение зеркала [телескопа] из-за солнечного тепла») и совершенно ясно указывает, что этим изображениям следует придавать «гораздо меньший вес».
Но в этой цепочке рассуждений не хватает чего-то существенного. Даже если Эддингтон прав в том, что «рассеивание» вызвано искажением зеркала, он признает, «трудно сказать, вызвало ли это реальное изменение масштаба на получившихся фотографиях или просто размыло изображения». Искажение масштаба приведет к системной ошибке, которая может, в свою очередь, привести к некорректно низкому значению угла изгиба, однако простое размытие не даст подобного результата. Таким образом, чтобы оправдать свое пренебрежение к фотографиям из Бразилии, Эддингтон должен был озвучить причины, по которым он полагал, что на самом деле произошло изменение масштаба. Однако ничего подобного он не делает.
Как следствие, в статье о затмении не хватает риторики (хотя Эддингтон с лихвой компенсировал это за кулисами). В то же время и по той же причине он поддерживает не только видимость, но и подлинную претензию на объективность. В ней мало что можно оспорить: ни измерения, ни расчеты, ни четкость или размытость тех или иных наборов снимков, ни домыслы о причине размытости и ее возможных последствиях (вряд ли можно спорить с простым предположением), ни логику, которая говорит, что данным сломанного инструмента следует придавать небольшое значение или вообще игнорировать их. Объективность неполная – голословное заявление о том, что астрографический телескоп не дал никакой полезной информации, безусловно, можно оспорить, – но она близка к этому; субъективные соображения, которые, как мы полагаем, подтолкнули Эддингтона к выводу о результатах эксперимента – от красоты теории относительности до уродства послевоенной политики, – полностью отсутствуют в его отчете.
Железное правило требовало от статьи Эддингтона такой же объективности, как и от всех научных публикаций. Все субъективное в научном споре, гласит правило, должно быть отброшено. Непосредственно на линии огня находятся рейтинги правдоподобия, то есть оценки учеными правдоподобности различных значимых предположений. Если рейтинг правдоподобия не отражает широкого научного консенсуса или очевидного вывода из неопровержимых предпосылок, его следует удалить. Таким образом, Эддингтон не мог просто заявить о своей уверенности в том, что бразильский астрографический телескоп исказил масштаб (скорее всего, он действительно в это верил). Ему следовало бы в таком случае привести причины, на основании которых он пришел к выводу, что произошло именно искажение масштаба, а для этого необходимо было, чтобы эта уверенность базировалась на чем-то большем, чем личное мнение. Однако по факту у Эддингтона не было независимых доказательств того, что это была не просто потеря фокуса, «простое размытие». Поэтому он был вынужден отказаться от спора.
И так всегда: когда пишется научная работа, из нее вычеркиваются причины и обоснования многих решающих предположений экспериментатора, которые являются частично или полностью субъективными. Остаются только отчеты о наблюдениях, формулировки теорий и других предположений, а также выводы, которые связывают их друг с другом. Следовательно, аргументы, появляющиеся на официальных научных площадках, такие как опубликованный Эддингтоном довод в пользу игнорирования данных с бразильского астрографического телескопа, обычно неполны, небрежны или странно смазаны. Как ни странно, именно это и влечет за собой в конечном счете требование объективности железного правила.
Я называю этот процесс, при котором субъективность исключается из научной аргументации, «стерилизацией» в честь великого стерилизатора Пастера, который понял, что видимость объективности не менее важна, чем сама объективность. Мои сжатые формулировки железного правила зачастую не акцентируют внимание на важности стерилизации. Однако это один из ключевых моментов.
Заклятые враги научного метода, радикальные субъективисты, не оспаривают существования и даже главенства объективности в науке. Но они считают ее чистой воды пропагандистской спекуляцией. Железное правило может предусматривать, что научная аргументация должна быть стерилизована, очищена от всякой субъективности, однако на практике наука обладает всеми недостатками любого человеческого суждения: предвзятостью, зависимостью от контекста, и всеми изъянами устройства человеческого разума как такового с его желаниями и страхами, противоречиями и привязанностями, потребностью угодить и желанием верить.
Когда нейробиологи Кахаль и Гольджи тщательно исследовали одну и ту же нервную ткань, каждый наблюдал именно то, что предсказывала его собственная теория строения мозга, и критиковал оппонента за грубые искажения объективности. Такая критика сводится примерно к следующему тезису: «Вы не видите того, что я хочу». Философ Карл Поппер утверждал, что свидетельства можно интерпретировать, используя неоспоримое правило логики; на самом деле то, что должно быть «сфальсифицировано», оказывается, зависит от рейтингов правдоподобия и субъективных оценок правдоподобия различных тезисов.
Стало быть, железное правило должно быть прикрытием, не более чем уловкой, лишь притворяющейся чем-то объективным.
По словам субъективистского философа науки Пола Фейерабенда.
«Вряд ли есть какая-либо разница между членами “примитивного” племени, которые защищают свои законы, потому что это законы богов… и рационалистами, которые апеллируют к “объективным” стандартам, за исключением того, что первые знают, что делают, а вторые – нет».
Какова же, по мнению таких субъективистов, как Фейерабенд, функция железного правила? Комфорт и спокойствие ученых. Комфорт и спокойствие меценатов, финансирующих науку. Комфорт и спокойствие всей западной цивилизации, позволившей себе поверить, что она сумела преодолеть смесь эмоций, пристрастности и предубеждений, чтобы достичь возвышенного вида знания, очищенного от человеческой субъективности.
В 1936 году в СССР под руководством Сталина была опубликована новая конституция, гарантирующая свободу слова, свободу печати, свободу собраний и свободу демонстраций. К 1937 году сталинский режим ежедневно казнил около тысячи человек. Иногда самые прекрасные слова – не более чем слова. Точно так же, по мнению наиболее радикальных субъективистов, дела обстоят и с железным правилом. Оно ничуть не более «реально», чем советская конституция.