Виктор Меламед
Портрет Зураба Церетели для журнала Медведь
При упоминании пластилина первыми в голову приходят детские наборы из шести цветов, но такой материал плохо подходит для портрета. Он заранее блокирует развитие формы: цветной элемент, например глаз, лишает автора маневра – в случае ошибки его придется полностью удалить и слепить заново. Эффективнее использовать скульптурный пластилин, предпочтительно светлый (в нем лучше видна игра форм) и жесткий (не оседает). В отличие от цветного, он позволяет долго и вдумчиво играть с формой. Если работать со скульптурным пластилином физически тяжело, размягчите его обычным бытовым феном. Дальше его можно раскрасить, как это делал Оноре Домье, и использовать для рисунка с натуры.
Дарья Епифанова
Портрет Сэмюэла Беккета
Портрет Сэмюэла Беккета работы Дарьи Епифановой сделан в сложносочиненной технике: коллаж с использованием распечатанной фотографии пластилиновой головы, гуашь и пастельные карандаши поверх. Процесс кажется слишком замысловатым, но в действительности отнимает не так уж много времени, а эффект стоит того.
Это кажется избыточным усилием, но на самом деле лепной портрет экономит силы.
Объемные техники – огромное и нехоженое поле возможностей. Мне пластилин помог сперва компенсировать, а затем и приобрести недостающие навыки, в частности, тональной проработки и работы с ракурсом. С помощью пластилина я могу изобразить то, что не могу нарисовать – например, игру золота на портрете Зураба Церетели. Рисунок невероятно важен для графики, но его монополию нужно постоянно подвергать сомнению, и пластилин в этом смысле не менее эффективен, чем коллаж.
Чтобы сделать графический портрет из лепного средствами фотографии, стоит для начала лишить пластилин пластилиновости. Самый простой способ заменить жирный блеск фактурой – наложить ее в Photoshop в режиме overlay, но также можно прижать к поверхности грубую ткань, нарисовать фактуру булавкой или грубой щеткой, уже в фотографию добавить контуры, пройтись по ней ацетоном или водой.
Сергiй Майдуков
Портрет архитектора Джанкарло де Карло для The Architectural Review
Сергiй Майдуков уже на стадии выбора техники (вернее, сочетания техник: пластилина и яркой цифровой графики) задает звучание работы. Этот портрет не только рассказывает; что его герой строит из бетона, но и подчеркивает контраст брутальной архитектуры и бурлящей разноцветной жизни вокруг нее. Редкий случай, когда пластилин не требует никаких дополнительных манипуляций: его достаточно было обесцветить, чтобы превратить в «бетон».
Выбирая ракурс, не стоит рассчитывать, что слепленной фигуре удастся придать выразительное движение постфактум, нужно продумать его заранее. Особенно вредно в этом смысле лепить голову отдельно от тела – персонаж должен двигаться как единое целое. Здесь не обойтись без предварительных рисованных и лепных эскизов: начинать стоит с минимально возможного размера, буквально с мизинец, и только затем, добившись выразительности, брать кусок размером с кулак. Маленький размер не позволяет раньше времени перейти к проработке деталей и часто, особенно если работать пальцами, помогает найти новый визуальный ход за счет неизбежного упрощения формы.
Самое ценное – найти на этом этапе и пластическую идею, и сходство. Переносить полученный эскиз в более крупный масштаб нужно с максимальным вниманием к форме. Иногда стоит даже обвести увеличенную тень эскиза или крупно напечатать его фотографию.
Глава IVПортрет – это роль
Пространство
Самый простой значок в виде треугольничка с кружочком на двери туалета обладает выразительностью и индивидуальностью. Но представим на минуту, что наш герой – никакой, что он как по волшебству лишен пропорций, жеста, тона. Даже в этой ситуации можно добиться огромной выразительности за счет одного лишь построения пространства. Как говорилось выше, подсознательно мы не отличаем изображение от не-изображения, и лист в этом смысле удобно представить как окно, через которое зритель смотрит на героя. Впечатление от портрета сильно зависит от взаимного положения окна и героя, который, например, может высовываться из окна по пояс или печально стоять вдалеке:
«На большом, совершенно чистом листе в нижнем углу был написан крохотный красный петушок.
– Картина называется: „Очень одинокий петух“, – объяснил Карлсон. <…> голос его дрогнул. – Ах, до чего эта картина прекрасна и печальна!..»
Автопортрет Утагавы Куниёси (между 1847 и 1852) – тот самый портрет лакуной, но еще интереснее в нем два вложенных друг в друга изометрических пространства: плоскость, на которой стоят герои рисунков художника, наклонена градусов на 15 относительно плоскости, на которой сидит он сам.
Образ героя радикально меняется в зависимости от того, насколько он удален от зрителя и от геометрического центра композиции, сколько вокруг него воздуха, с какой точки мы на него смотрим, – словом, от того, как сконструировано пространство. Оно формирует не только структуру листа, но и, что более важно, его интонацию. Скажем, иллюстрация к стихотворению «Дом, который построил Джек», если в ней уложена матрешечная структура стихотворения, будет создавать атмосферу игры, независимо от того, как она нарисована.
Хеннинг Вагенбрет (Henning Wagenbreth)
Портрет Стивена Кинга для The New York Times
Здесь ассоциацию с русской иконой вызывают обратная перспектива, центральное положение героя и «клейма» (в иконе они составляют своего рода комикс со сценами из жития святого, расположенный по периметру основного изображения). Трюк с окном позволяет Вагенбрету создать одновременно изометрическое и многоплановое пространство.
Каждый исторический подход к пространству несет в себе определенный эмоциональный заряд. Египетские фрески – окна в потусторонний мир, где всё неподвижно и торжественно. Изометрия японских гравюр помещает зрителя над героями, мы как бы заглядываем в коробку с копошащимися человечками, поэтому такая точка зрения отлично сбивает пафос (кроме того, она служит удобным инструментом для структурирования вертикального листа).
Пространство барочной живописи – это театр: наше внимание приковано к происходящему на сцене, а передний план только обрамляет ее, создает дистанцию между нами и героями. Голландские групповые портреты включают зрителя в картину, герои взглядами дают зрителю понять, что он – важный участник действия, как бы замыкающий их круг.
Жерар Дюбуа (Gérard DuBois)
Портрет философа Элизабет Андерсон
Обратная перспектива русской иконы сходится не в глубине кадра, а на зрителе, вовлекая его в горний мир, приобщая к чуду.
В работах Густава Климта, большого поклонника византийских мозаик, пространство листа плоское, это подчеркнуто орнаментом, а вкрапления золота напоминают об окладах русских икон. Персонажи заперты в плоскости, но сильные жесты вырываются из нее, создавая мощное напряжение.
Ренессансная живопись, с точки зрения пространства, напоминает плоскую витрину с фотообоями на заднем плане. В портрете это самая распространенная конструкция – «голова на фоне».
Но фон – сам по себе активный инструмент формирования композиции, сюжета и интонации. Растянутый по заднему плану градиент кажется нам изгибом пространства, которое может нависать над героем, обнимать его, всасывать или выталкивать. Даже белый фон в работах Андре Каррильо вовсе не пуст, как может показаться. В совокупности с разорванными силуэтами и контрастными переходами тона внутри них он создает ощущение слепящего контрового света. Взаимоотношение героя и фона может создавать эффект Кулешова, когда контекст полностью меняет звучание жеста и мимики. Представьте себе человека в смокинге с бокалом вина на фоне пожара, космической туманности, леса. Попробуйте наложить любую вырезанную из журнала фигуру на несколько разных фонов – и вы увидите, как меняется ее образ.
Классическими подходами вариативность пространства в графике не исчерпывается. Очевидный пример новаторской работы с пространством – Мауриц Эшер. Интересные пространственные решения можно найти у Патриса Кийоффера (Patrice Killoffer), Маюми Отеро (Mayumi Otero), Питера ван Инога (Pieter van Eenoge), Брехта Эвенса (Brecht Evens), Руна Фискера (Rune Fisker).
Питер ван Иноге Эдгар
Оливер в спектакле «Нью-йоркская трилогия», для The New Yorker
Большой изобретательностью в этой области отличался Александр Дейнека. Он использовал все традиционные пространства, смешивал их, создавал новые. Конструкция «Обороны Севастополя» – гибрид театрального пространства (но выгнутого горбом, так, что дальний план отрезан от нас средним) и пространства египетского. Здесь размер героев также продиктован не перспективой, а иерархией. Главный герой – гигант, полубог, он непропорционально крупнее убитого врага на авансцене, а солдаты на заднем плане собраны в «стопки», в точности как рабы на египетских фресках. «Оборона Петрограда» тоже напоминает о них: мост создает двухуровневое иерархическое пространство, раненые вверху сделаны крохотными по сравнению с ополченцами внизу.
У Дейнеки есть две важные картины, написанные с перерывом в десять лет и вроде бы схожие по конструкции (герой показан в падении, расположен в левой части листа и вниз головой), но сходство это – поверхностное.
Александр Дейнека
Парашютист над морем. 1934
В «Сбитом асе» пространство устроено хитро: дым и железные надолбы внизу, подчеркнуто параллельные положению героя, образуют внутреннюю раму, накренившуюся в глубину листа и влево; герой находится точно в ее центре, как бабочка под стеклом. Он будто спит,