Она опустилась на ближайший кухонный стул. Я тоже присел. Адам обдумал услышанное и кивнул. После чего продолжил речь:
– Едва ли не все прочитанные мной образцы мировой литературы рассматривают всевозможные человеческие неудачи: в понимании, здравомыслии, мудрости, должных симпатиях. Неудачи в познании, честности, доброте, самосознании; поразительные картины убийств, жестокости, алчности, глупости, самообмана, но больше всего – глубочайшего взаимонепонимания. Конечно, показаны и добродетели, а также героизм, благородство, мудрость, правда. Из этого богатого переплетения выросли литературные традиции, расцветая подобно диким цветам в знаменитой изгороди Дарвина. Романы полны напряжения, интриг и насилия так же, как моментов любви и идеальных формальных развязок. Но когда завершится союз мужчин и женщин с машинами, такая литература станет излишней – благодаря тому, что мы станем слишком хорошо понимать друг друга. Мы станем жить в сообществе умов, имея мгновенный доступ к мыслям друг друга. Взаимосвязанность будет такой, что отдельные точки субъективизма растворятся в океане мысли, сумбурным предвестником которого является наш интернет. Когда мы станем населять умы друг друга, мы больше не сможем обманывать. Наши повествования больше не станут затрагивать тему бесконечного непонимания. Наши литературы лишатся своей нездоровой пищи. Востребованной формой останется только лапидарное хайку – выверенное, ясное прославление вещей в их подлинном виде. Я уверен, мы станем беречь литературу прошлого, несмотря на ужас, вызываемый ею. Мы будем оглядываться и изумляться тому, как хорошо люди далекого прошлого изображали свои недостатки, какие блестящие и даже оптимистические сказки они создавали из своих конфликтов, и чудовищных противоречий, и взаимного непонимания.
6
Утопия Адама, как и положено утопиям, скрывала в себе кошмар, но была чистой абстракцией. Тогда как кошмар Миранды был реален и тут же стал и моим. Мы сидели рядом за столом в отупелом возбуждении – редкое сочетание. Ясность разума и способность излагать позитивные факты были привилегией Адама. Ничто из сказанного Максфилдом по телефону не указывало на то, что Горриндж направлялся сюда этим же вечером. И если он находился на свободе уже три недели, он явно не был одержим убийством. Он мог появиться завтра, или через месяц, или никогда. Но даже если он решит убить Миранду, ему понадобится заодно убить и нас с Адамом, чтобы избавиться от свидетелей. Ведь в любом преступлении против Миранды он становился первым подозреваемым. И даже если он приедет этим вечером, он увидит, что в квартире Миранды темно. Он ничего не знал о ее связи со мной. Вероятнее всего, его возмездие состояло в самой угрозе. И наконец, с нами был могучий Адам. В случае необходимости он сможет отвлечь Горринджа, а один из нас свяжется с полицией.
Пора открывать вино!
Адам поставил на стол три бокала. Миранда откупорила бутылку, воспользовавшись старым штопором моего отца с деревянной ручкой, а не рычажной моделью из арсенала сомелье. Работа руками немного ее успокоила. А меня успокоил первый бокал вина. Чтобы составить нам компанию, Адам потягивал из бокала теплую воду. Наши страхи не рассеялись окончательно, но в атмосфере дружеской компании мы вернулись к теме беседы, заданной Адамом. Мы даже подняли тост «за будущее», хотя перспектива растворения личного умственного пространства в океане коллективного разума посредством новых технологий вселяла в нас с Мирандой ужас. К счастью, это было так же осуществимо, как проект вживления электродов миллиардам человек.
– Мне хочется думать, – сказал Адам, – что где-то всегда будет кто-то, не пишущий хайку.
За это мы тоже подняли бокалы. Никто не собирался возражать. Единственной альтернативной темой был Горриндж и все с ним связанное. Такой разговор как раз начинался, когда я, извинившись, отошел в ванную. За мытьем рук я невольно вспомнил Марка и окрыляющее чувство превосходства, охватившее меня на детской площадке, когда он вложил свою ладошку в мою. Я вспомнил, как он посмотрел на меня – с азартом и умом. Я думал о нем не как о ребенке, а как о личности в контексте всей его жизни. Его будущее находилось в руках бюрократов, принимающих за него решения, пусть даже из лучших побуждений. Он мог легко сгинуть. Миранда не смогла ничего о нем выяснить. Найти Жасмин или какого-нибудь соцработника, кто мог связаться с ней, было невозможно. Как в итоге Миранде объяснили в одном из учреждений, такая информация была конфиденциальна. Несмотря на это, ей удалось выяснить, что отец Марка пропал, а его мать алкоголичка и наркоманка.
Возвращаясь на кухню, я испытал момент ностальгии по своей прежней жизни – до Горринджа, Адама и даже Миранды. Существование было незавидное, но относительно простое.
Все было бы еще проще, оставь я мамины деньги в банке. Вот за столом сидела моя любовница, прекрасная и внешне невозмутимая. Сев рядом с ней, я почувствовал что-то вроде раздражения. Скорее отчуждение. Я увидел то, что должно было быть очевидным, – ее скрытность, а также неспособность просить о помощи и умение хитрым образом получать эту помощь, никогда при этом не будучи обязанной. Я сидел, отпивая вино, слушал ее разговор с Адамом, и во мне зрело решение. Если оставить в стороне увещевания Адама, получалось, что она втянула меня в историю с убийцей, рассчитывая на мою помощь. И я был готов помочь. Но она ничего мне не рассказывала. Теперь же я решил добиться правды.
Мы встретились глазами, и я деревянным голосом спросил:
– Он тебя изнасиловал или нет?
Повисла пауза, в течение которой Миранда продолжала смотреть мне в глаза, затем она медленно качнула головой из стороны в сторону и ласково сказала:
– Нет.
Я ждал. Она тоже. Адам попробовал заговорить, но я остановил его движением головы. Было похоже, что Миранда не считала нужным ничего добавить, и ее молчание меня раздражало.
– Ты солгала в суде, – сказал я.
– Да.
– Ты отправила в тюрьму невиновного человека.
Она вздохнула.
Я снова подождал. Мое терпение было на исходе, но я, не повышая голоса, проговорил:
– Миранда. Хватит глупить. Что произошло?
Она опустила взгляд на свои руки. Но, к моему облегчению, сказала, словно сама себе:
– Это в двух словах не расскажешь.
– Прекрасно.
И она заговорила, без всяких преамбул. Внезапно, ей как будто захотелось рассказать свою историю.
– Когда мне было девять лет, к нам в школу пришла новая девочка. Ее ввели в класс и сказали, что ее зовут Мириам. Она была худенькой и смуглой, у нее были прекрасные глаза и совершенно черные волосы, перехваченные белой лентой. В Солсбери в то время жили одни белые, и мы все были очарованы этой девочкой из Пакистана. Я видела, как ей трудно стоять перед классом, когда все на нее глазели. Я словно почувствовала ее мучение. Когда учительница спросила, кто хочет быть близким другом Мириам, показать ей все и помочь, я первой подняла руку. Мальчика, который сидел со мной, отсадили за другую парту, и на его место села Мириам. С тех пор мы много лет сидели вместе. В этой и следующей школе. В какой-то момент в тот первый день она взяла меня за руку. Многие девочки так делают, но это было что-то другое. Ее рука была такой чуткой и нежной, а сама она – такой тихой, такой скромной. Я тоже была довольно робкой, так что меня привлекали ее молчаливость и сдержанность. Она была гораздо пугливее меня, по крайней мере поначалу, и думаю, благодаря ей я впервые ощутила себя более уверенной и знающей. Я полюбила ее.
Это была любовная лихорадка, мания, очень сильная. Я познакомила Мириам с моими друзьями. Не помню каких-то проявлений расизма. Мальчики не обращали на нее внимания, девочки относились по-доброму. Их забавляли ее яркие платья. Она была такой необычной, даже экзотичной, что я переживала, что кто-то уведет ее у меня. Но она была очень мне преданна. Мы продолжали держаться за руки. В первый месяц она взяла меня к себе домой и познакомила с семьей. Ее маму звали Сана, и она взяла меня под крыло, зная, что я лишилась матери, когда была маленькой. Она была доброй, хотя довольно властной, но при этом неотразимой. Как-то раз, под вечер, Сана расчесала мне волосы и перевязала одной из лент Мириам. Никто еще так не делал. Меня захлестнула волна чувств, и я расплакалась.
Миранда предалась воспоминаниям, ее голос дрогнул, и она заговорила, сдерживая слезы. Потом остановилась, откашлялась и продолжила рассказ.
– Я впервые попробовала карри, и мне понравилась их домашняя выпечка, такая яркая, безумно сладкая: ладу, анарса и соан папди. У подруги была младшая сестренка, Сурайя, и Мириам обожала ее, и два старших брата, Фархан и Хамид. Их отец Ясир работал гидротехником в местном муниципалитете. Он тоже был приятный человек. Это было многолюдное шумное семейство, очень дружное, они все время спорили о чем-то – совсем не как у меня дома. Они были верующими, мусульманами, естественно, но в том возрасте я едва ли придавала этому значение. Позже я стала принимать это как должное, и к тому времени я уже была в их семье своей. Если они шли в мечеть, мне никогда не приходило в голову пойти с ними или хотя бы об этом попросить. Я выросла без религии, и меня она не увлекала. Как только Мириам входила в дом, она преображалась. Становилась игривой и намного более разговорчивой. Она была папиной дочкой. Ей нравилось сидеть у него на коленях, когда он приходил с работы. Я ей чуточку завидовала.
Я тоже показала ей мой дом, который вы скоро увидите. Совсем рядом с собором, высокий особняк ранней викторианской эпохи, полупустой, неряшливый, темный, с горами книг. Мой отец любил меня, но он был весь в своих штудиях и не терпел, когда его беспокоили. К нам приходила домработница и готовила мне чай. Так что мы с Мириам были сами по себе, и нам это нравилось. Мы устроили норку на чердаке и играли в нашем заросшем саду в разные игры. И смотрели вместе телик. Через пару лет, когда мы перешли в среднюю школу, мы все так же жались друг к дружке. Домашку мы тоже делали вместе. Мириам гораздо лучше знала математику и хорошо объясняла задачи. Я помогала ей с письменным английским. Устный у нее был безнадежный. Со временем, когда мы научились лучше понимать себя, мы стали часами разговаривать о наших семьях. Месячные у нас начались с разницей в пару недель. Ее мама оказалась такой заботливой и все нам объяснила. О мальчиках мы тоже говорили, но не приближались к ним. Мириам они особо не волновали, поскольку у нее были братья и она была настроена более скептически, чем я. Мы дружили много лет, и наша дружба стала просто частью нашей жизни. Настало наше последнее школьное лето. Мы сдали экзамены и задумались о высшем образовании. Мириам хотела изучать точные науки, а я интересовалась историей. Мы беспокоились, что из-за этого не сможем оставаться вместе.