Миранда с Марком ползали на четвереньках, собирая пазл на чайном подносе. Когда я вошел, Марк поднял голубую деталь и объявил, нахмурившись, словами своей новой мамы:
– Небо труднее всего.
Я стоял в дверях и смотрел на них. Марк подобрался к Миранде и обхватил ее за шею. Она дала ему деталь и указала, куда ее вставить. И он, сопя от натуги, при участии Миранды вставил деталь. На пазле вырисовывалась картина парусника в бурном море, с кучевыми облаками, окрашенными восходящим солнцем в кремовый и золотой тона. Или заходящим. Занятые общим делом, они вполголоса переговаривались. Оставалось совсем немного времени до того, как Марка заберут, и тогда я поделюсь с Мирандой новостью. Она всегда была горячей сторонницей Бенна.
Миранда вложила в руку Марка еще одну деталь. Ему понадобилось время, чтобы найти ей место. Он вставил ее в перевернутом виде, затем его рука скользнула по пазлу и заменила несколько соседних фрагментов неба. Наконец, с помощью Миранды, направлявшей его руку, деталь заняла нужное место. Марк поднял взгляд на меня и довольно улыбнулся, желая разделить со мной триумф. Этот взгляд и улыбки, которыми мы обменялись, развеяли все мои сомнения насчет отцовства, и я утвердился в своем решении.
Когда Адам очнулся после подзарядки, он показался мне немного странным, не проявляющим признаков восторга по поводу возвращения в сознание. Он стал медленно ходить по кухне, то и дело останавливаясь и осматриваясь, кривя лицо и выводя голосом рулады от высокого тембра до низкого, похожие на стон разочарования. Он задел стеклянный бокал, и тот разбился, упав на пол. Адам провел полчаса, с мрачным видом собирая осколки, потом еще раз подмел пол, после чего осмотрел свои руки и колени. И наконец принес пылесос. А затем вынес стул на задний двор и встал за ним, глядя на соседние дома. Снаружи было холодно, но Адама это не заботило. Позже, когда я вошел в кухню, он расстелил на столе одну из своих белых хлопчатобумажных рубашек и, низко склонившись над ней, с какой-то рептилоидной медлительностью стал разглаживать складки на рукавах. Я спросил, чем он занимается.
– Я чувствую, – его рот открылся, как бы подбирая слово, – в общем, ностальгию.
– По чему?
– По жизни, которой у меня никогда не было. По тому, что могло бы быть.
– Ты о Миранде?
– Я обо всем.
Он снова вышел из дома, только на этот раз сел на стул, устремив взгляд вдаль, и оставался в таком положении довольно долго. На коленях у него лежал коричневый конверт. Я решил, что сейчас не лучший момент, чтобы спрашивать его мнения об убийстве премьер-министра.
Ранним вечером, после того, как Миранда попрощалась с Марком и еще раз поговорила с Жасмин, она подошла ко мне. Я сидел за компьютером, бесцельно просматривая очередные новости, точки зрения, мнения, заявления. Оказалось, что Миранда узнала об убийстве почти сразу, как оно случилось. Она прислонилась к дверной раме, а я оставался сидеть. Физическая близость казалась нам проявлением неуважения к произошедшему. Наш разговор во многом напоминал мои мысли – цикличное пережевывание этого непостижимого события, его жестокости и глупости. На улицах нападали на людей с ирландским акцентом. Толпа перед зданием парламента так разрослась, что полиция переместила ее на Трафальгарскую площадь. Офис миссис Тэтчер опубликовал заявление. Было ли оно искренним? Мы решили, что было. Написала ли она его сама? В этом мы сомневались. «Хотя мы были не согласны по многим фундаментальным вопросам в политике, я знала его как на редкость доброго, порядочного и честного человека большой образованности, всегда желавшего для своей страны самого лучшего». Всякий раз, как наш разговор переходил на вероятные последствия, мы чувствовали, что предаем настоящий момент и принимаем мир без Тони Бенна. Мы были не готовы к этому и начинали разговор сначала, хотя Миранда и замечала, что с Хили мы, так или иначе, оставим у себя бомбы «последних дней». Я не был сторонником тори, но подумал, что, окажись в том номере отеля миссис Тэтчер, я был бы поражен не меньше. Меня ужасала та легкость, с которой стройное здание общественной и политической жизни разваливалось на части. Миранда смотрела на это по-другому. Бенн, как она сказала, относился к совершенно другой породе человеческих существ, нежели Маргарет Тэтчер. Однако, как считал я, каждый из них был человеком. Между нами намечалось разногласие, но мы были настроены его избежать.
Так что, покончив с причитаниями, мы перешли к Марку. Миранда подытожила свои разговоры с соцработницей. Путь к усыновлению был трудным и долгим, но, как она выяснила, мы одолели уже почти две трети. Скоро должен был начаться испытательный период.
– Что ты решил? – спросила она.
– Я готов.
Она кивнула. Мы уже множество раз предавались восторгам по поводу Марка, его характера, его изменений, его прошлого и будущего. Сейчас мы не собирались этого делать. В любой другой день мы могли бы подняться в ее спальню и дать волю чувствам. Миранда так соблазнительно изогнулась в дверном проеме в новой одежде – теплой белой рубашке, живописно мешковатой, узких черных джинсах и высоких ботинках с серебряными пряжками. Во мне проснулось желание – возможно, момент, чтобы подняться наверх, все-таки был удачный. Я подошел к ней, и мы поцеловались.
– Меня кое-что беспокоит, – сказала она. – Я читала Марку сказку, и там был попрошайка и это слово. Подачки.
– Да?
– У меня возникла ужасная мысль, – сказала она, указывая туда, где раньше хранились мои сбережения. – Думаю, надо проверить.
Теперь, когда я избавился от кровати, я держал чемодан с деньгами в закрытом буфете. Как только я достал его, я почувствовал неладное уже по его весу, но все равно открыл. Мы уставились в пустое пространство, еще недавно заполненное пачками пятидесятифунтовых банкнот. Я подошел к окну. Адам по-прежнему сидел на стуле без движения, уже полтора часа. Плотный конверт все так же лежал у него на коленях. С девяносто семью тысячами фунтов стерлингов.
«И ты держал их дома»! – воскликнул мой внутренний голос.
Мы с Мирандой даже не переглянулись. Напротив, мы отвернулись от окна и стояли в прострации, тихо ругаясь про себя, пытаясь осмыслить случившееся. По привычке я взглянул на экран компьютера. Флаги на Букингемском дворце все-таки приспустили.
Мы пришли в такое бешенство, что не могли обсуждать какую-либо тактику. Мы просто решили действовать. Выйдя на кухню, мы позвали Адама в дом. Мы сели за стол бок о бок и смотрели, как он приближается к нам. Он был в отглаженном костюме, начищенных туфлях и свежеотутюженной рубашке. Я отметил в его облике новую деталь – сложенный платок в нагрудном кармане. Он держался одновременно собранно и отстраненно, давая понять, что никакие наши слова не тронут его.
– Где деньги?
– Я раздал их.
Мы не ожидали, что он скажет нам, что инвестировал деньги или переложил в более надежное место, но услышанное все же повергло нас в тихий шок.
– То есть как?
Он кивнул, словно одобряя мой вопрос, и я чуть не лопнул от гнева.
– Вчера вечером я положил сорок процентов от общей суммы в твой банковский сейф в качестве налоговой задолженности. Я написал записку в налоговое управление, указав всю сумму и уведомив их, что платеж поступит своевременно. Не волнуйся, ты заплатишь по старой ставке. С оставшимися пятьюдесятью тысячами фунтов я посетил различные благотворительные организации, которые выбрал заранее.
Казалось, он не замечал нашего изумления и был намерен ответить на мой вопрос максимально развернуто.
– Два уважаемых приюта для бездомных. Они были очень признательны. Затем государственный детский дом – они принимают пожертвования на путешествия и лечение, и тому подобное. Затем я прогулялся на север и сделал благотворительный взнос в центр помощи жертвам изнасилований. Большую часть оставшихся денег я отдал педиатрической больнице. Под конец я разговорился с очень старой леди рядом с полицейским участком и проводил ее до дома, чтобы увидеться с домовладельцем. Я оплатил ее задолженность по аренде и заплатил еще за год вперед. Ее собирались выселить, и я подумал…
Внезапно Миранда выдохнула:
– Ох, Адам. Твоя добродетельность – это безумие.
– Каждый из тех, кому я помог, нуждались больше, чем вы.
– Мы собирались купить дом, – сказал я. – Деньги были наши.
– Это спорный вопрос. Или сомнительный. Твое первоначальное вложение – на твоем столе.
Это было грубое нарушение наших прав, со многими составляющими: воровство, безрассудство, невежество, предательство и похерение наших мечт. Мы стояли с открытыми ртами. Мы даже смотреть на него не могли. С чего начать?
Прошло полминуты, прежде чем я прокашлялся и сказал безжизненным голосом:
– Ты должен пойти и вернуть эти деньги. Все.
Он пожал плечами.
Разумеется, это было невозможно. Адам с невозмутимым видом сидел перед нами в режиме отдыха, положив руки на стол ладонями вниз, и ждал, когда кто-нибудь из нас заговорит. Я чувствовал, как во мне закипает и концентрируется гнев. Меня мутило от этого пренебрежительного пожатия плечами. Хотя это была сплошная фикция – не важно, насколько правдоподобная – ничтожная подпрограмма, запускаемая ограниченным набором входных данных, разработанная каким-то умником, жалким карьеристом, докторишкой в лаборатории где-нибудь на задворках провинции Сычуань. Меня охватила ненависть к этому несуществующему инженеру, но еще большую ненависть во мне вызывал этот набор программ и самообучаемых алгоритмов, который вторгся в мою жизнь, подобно тропической речной змее, и принимал решения от моего имени. Да, деньги, которые украл Адам, он сам же и добыл – и это бесило меня еще больше. Как и факт, что именно я нес ответственность за то, что навлек на нас с Мирандой этот ходячий компьютер. Ненавидеть его было все равно что ненавидеть себя самого. Но тяжелее всего мне было контролировать ярость, поскольку единственное решение уже стало очевидно. Он должен будет снова добыть все эти деньги. Нам нужно будет его убедить. Вот, пожалуйста: «ходячий компьютер», «убедить его», этого «Адама» – наш язык выражал нашу слабость, когнитивную готовность воспринимать неодушевленную машину как одушевленное создание.