Долгая ночь
1
Судно почти не качалось, но ясно было, что мы плывем. Топали ноги о палубу, вверху переговаривались, скрипели, стучали. Кто угодно мог спуститься в трюм, и я ждал. Шум стих, когда часы показывали начало первого ночи, – тогда я выбрался из-под брезентового колпака, уселся на краю бочки и повел вокруг лучом фонаря.
Ящики, тюки, свертки, коробы, бочонки с надписями Bavarian Beer… А вот и двенадцать сестер моей бочки – стоят под переборкой. Я спрыгнул, поеживаясь от холода, заглянул в проход, образованный ящиками и тюками, посветил вверх. Большое судно, вон, как потолок высоко, трюм вместительный. Под одним ящиком что-то валялось, я подошел, присмотрелся… ну вот, иногда и мне везет! Это оказался бушлат из черного сукна, с двумя рядами потускневших латунных пуговиц и заплатами на локтях. Я понюхал его, отряхнул и надел. Рукава коротковаты, но в плечах не жмет, да и теплый. Кстати, а ведь кепки на голове нет… Когда успел потерять? Я стал припоминать – ах да, снял ее перед тем, как открыть крышку бункера и выскрести адскую смесь со стенок. Положил там на трубе, чтоб не упала в бункер…
Жалко кепи. К тому же на палубе, наверное, еще холоднее, головной убор мне нужен. Я осмотрел лежащие у переборки свертки с тканью и ножиком из расчески взрезал один. Ткань оказалась плотным фетром; откромсав широкую полосу, соорудил себе платок на голову. Не очень-то удобный, но уши прикрывает – и то хорошо.
Пора было изучить бочку и ее содержимое, в цехе сделать это так и не удалось. С крышкой привинченного к бочке железного короба пришлось повозиться, но наконец я сладил с ней и уставился на то, что пряталось в коробе. Не сразу даже и понял, что это батарея с тумблером. От нее два провода без изоляции уходили внутрь бочки. Вот так-так! Зачем тут батарея? Ничего не понимая, я повернул запорное колесо крышки и откинул ее.
Смесь, это адское мыло, которым бочку наполнили в цехе, застыла. Не просто загустела, а стала твердой, в чем я убедился, потрогав ее. Под лучом фонаря в мутно-стеклистой массе тускло поблескивали железные опилки. Возле проводов, уходящих от батареи в глубину смеси, их было больше, там они висели этакими застывшими смерчами. Я перекинул тумблер, и батарея едва слышно загудела. Донесся тихий треск. Сначала ничего не происходило, потом внутри забулькало. Прищурившись, я наклонился ниже и разглядел, что смесь будто плавится, постепенно разжижаясь, а опилки пришли в медленное круговое движение.
Получается так: кладем бочку на бок и включаем батарею. Вещество теряет плотность, вытекает, попадает куда-то… в щель, в простенок, в канализацию, куда угодно, – и после взорвется. Хорошо, но для чего опилки? Они оставались непонятным элементом.
Адское мыло булькало все громче и чаще, опилки в ленивом хороводе кружились вокруг проводов. Я снова щелкнул тумблером – треск и гудение смолкли, потом стихло бульканье. Закрыв бочку, я задвинул на место крышку короба, где находилась батарея, и спрыгнул на дно трюма. Пора выбираться отсюда.
По пандусу добрался до люка в потолке, погасив фонарик, достал револьвер и приподнял крышку. Снаружи было совсем темно, в небе ни звездочки, да и луны почти не видно, лишь бледное пятно во мгле. Прислушавшись, я включил фонарик. Палуба была заставлена ящиками с надписями «Manufactory»и «United Commercial Association of Budapest». Я решил, что надо осмотреться с высоты, и полез на них. Усевшись на краю дощатой площадки, метрах в пяти над палубой, поставил несессер рядом и оперся на него локтем.
Судно было большим – очень большим, как для речной посудины. И каким-то слишком уж широким. Я сидел спиной по ходу движения, недалеко от борта. Две цепочки бортовых огней горели с обеих сторон, и та, что справа, была близко, а слева – совсем далеко. На корме высилась огромная подкова, там тоже горели огни, протянувшиеся широкой приземистой дугой. Над подковой выступали две темные башни, едва угадывающиеся на фоне неба.
Оглядевшись, я так и не смог понять, куда попал. Понятно, что на грузовой корабль, но почему такая странная форма у кормовой надстройки и почему корпус кажется таким широким?
Плеск волн едва доносился сквозь мерный, тяжелый рокот, льющийся с кормы. Такое впечатление, что там работает не один, а сразу несколько двигателей. Застегнув бушлат на все пуговицы, я выпрямился во весь рост. На палубе было темно, только бортовые огни горели, а у дверей кормовой постройки ярко светил фонарь. Там прошел человек, потом другой. Дверь со скрипом раскрылась, закрылась… Вдруг в моей голове будто что-то провернулось – и я понял, где именно нахожусь.
Это не просто баржа – самоходная баржа-катамаран! Два корпуса, накрытые общей палубой, вот почему она показалась мне такой широкой. А башни – пара торчащих на корме, то есть на кормах, труб! Потому что на судне и вправду не один двигатель, их здесь два. Ну а «подкова» – кормовая надстройка, которая действительно имеет форму широкой подковы, концами упирающейся в задние части корпусов.
Я очень внимательно оглядел надстройку. С момента отплытия прошло уже около часа, даже, пожалуй, побольше. Что там говорил Джуса? Его каюта вторая по правому борту, рядом с боцманской. А сам толстяк обитает во второй по левому борту. Поправив платок на голове, я прищурился, вглядываясь. Связанная с погрузкой и отплытием из Будапешта суета закончилась, все, кроме несущих вахту, ушли спать. Это ведь не парусное судно, тут не нужно много людей, чтобы ползать по мачтам и заниматься теми делами, которыми занимаются матросы на парусниках… В морских и речных делах я разбираюсь плохо, но ведь видно: людей на палубе немного, а в надстройке горит лишь пара окон. Вон то, на середине, за которым виден неподвижный силуэт, – это, наверное, штурманская рубка, где штурвал. Окна, кстати, тянутся вдоль дугообразной галереи, то есть открытого коридора, идущего через всю надстройку. И между окнами еще есть двери, из которых на эту галерею можно выйти.
Ют, вспомнил я. Кормовая надстройка называется ютом. И сейчас там, в юте, в своей каюте Джуса совещается с мистером Чосером и Карибом. По крайней мере, так они договаривались перед отплытием. А черный кейс лежит в другой каюте, возможно, спрятанный под кроватью. Судя по тому, что молчаливый Кариб отдельно упомянул содержимое кейса, внутри что-то по-настоящему важное. И тяжелое – он ведь сильный мужчина, но держал кейс обеими руками, видно было, что тот не легкий. Поэтому Кариб и не хотел брать его с собой на совещание в каюту Джусы. Внутри какие-то документы и что-то еще.
Я повернулся к носу, потом снова к корме. На палубе никого – добраться до юта нетрудно. Тем более, на мне бушлат, а волосы скрыты под банданой. Даже если меня кто-то заметит, в полутьме я не так уж отличаюсь от других людей на барже. Главное, не позволять рассматривать себя вблизи, здесь наверняка все знают друг друга в лицо. Отмычки при мне, замки вскрывать умею… Содержимое черного кейса может многое рассказать о происходящем. До сих пор я, как слепой щенок, – ничего толком не могу выяснить, ничего не понимаю, только следую за злодеями, ежеминутно рискуя, что меня раскроют. В кейсе может прятаться ответ на вопрос, куда они плывут, какие-то намеки или даже прямая информация, для чего нужно адское мыло. И еще – Чосер мог оставить в каюте свой необычный цилиндрический кофр, содержимое которого тоже может оказаться любопытным. Да и всю каюту не помешало бы обыскать. Главное, сделать это так, чтобы они не поняли, что внутри кто-то побывал.
Я присел, собираясь спуститься с ящиков, но услышал внизу стук и схватился за револьвер.
– Ты его украл, тварь мелкая!
– Пошел к дьяволу, Гаррис, не брал я твою фуфайку!
– Фуфайку?! Щенок, это бушлат новенький, десять крон мне стоил!
– Чего? Да ты брешешь, как пес! За эту рвань – десять крон?!
– Теперь уже двадцать, падла! С тебя двадцать крон, понял? Чтоб до шлюза отдал!
– Правильно! – поддакнул еще один голос.
Он, как и тот, что обвинял в воровстве, принадлежал взрослому мужчине, а третий был детским – мальчишеским.
Далеко внизу, в просвете между ящиками зажегся фонарь, и я разглядел три фигуры. Один мужчина был толст и лыс, на голове второго повязан грязный платок. Перед ними стоял чернявый мальчик.
– Гони деньги, – произнес Лысый. – Или отымеем прямо здесь, щенок.
– Шиш тебе, Чубан! – выкрикнул мальчишка. – Не брал я бушлат! Я не вор!
– Не вор?! – возмутился Платок. – Да ты в Париже в шайке Быка был! Или, думаешь, я не знаю? Ты на баржу зачем вообще нанялся? Сказки он рассказывает – не вор! Падла французская!
В ответ мальчишка выдал такую руладу, какую вряд ли ожидаешь услыхать из уст ребенка. Лысый по прозвищу Чубан крякнул, а Платок, злобно ругнувшись, вытащил раскладной нож. Щелкнуло лезвие. Мальчик попятился к ящикам, но сверху я видел, что деваться ему некуда. Противники приближались, и тут он неожиданно врезал Чубану носком ботинка между ног.
Это было, во-первых, неожиданно, а во-вторых, я уверен, очень больно. Чубан взвыл, согнувшись, ухватился за причинное место.
Нож блеснул в свете стоящего на палубе фонаря, но мальчишки уже не было на прежнем месте – отскочив, он упал на четвереньки. Между двумя нижними ящиками оставалась узкая прореха, куда он начал протискиваться.
Платок бросился вперед, взмахнул ножом, попытался схватить беглеца за ногу, но тот вырвался и канул в прорехе. Забраться туда взрослому было невозможно. Скрежеща зубами, Платок повернулся. Чубан, стоя на коленях, раскачивался из стороны в сторону.
– Вставай, – проворчал Платок, сложил нож и зашагал к борту.
– Ты видел, как он врезал, Гаррис… – простонал Чубан, выпрямляясь.
– Из тебя боец, как из меня королева Алекия! Вставай! Спать уже охота, сил нет. Щас мы его не поймаем, завтра разбираться будем.
– Да он может ночью свалить.
– Куда он там свалит… все, дрыхнуть пошли.
Они ушли, я же сел на краю ящиков, свесив ноги, и пощупал свой бушлат. То есть не мой – получается, он этого Гарриса? В трюме во время погрузки ему стало жарко, грузчик снял бушлат да и забыл, а теперь обвинил мальчишку в краже. Ну и ладно, подумал я. Наплевать, это все не мое дело. Сейчас мое дело – незаметно добраться до юта, залезть в каюту и хорошенько ее обыскать. Причем сделать это надо побыстрее, ведь неизвестно, сколько Чосер и Кариб будут совещаться с Джусой.
Перекинув через голову ремешок несессера, я стал спускаться.
2
Добраться до места оказалось не так уж трудно. По дороге через палубу дважды приходилось прятаться, а возле юта я прошел мимо бородатого машиниста в измазанном маслом фартуке, который выбрался из люка, глянул на меня, равнодушно отвернулся и стал раскуривать самокрутку. Потом была короткая лестница, пустой полутемный коридор и двери кают. Встав перед нужной, я прислушался – за дверью стояла тишина – и достал отмычку.
Когда замок щелкнул, я медленно, чтоб не заскрипела, приоткрыл дверь. Окинул взглядом коридор и скользнул в каюту – просторную, с двумя прикрученными к переборкам койками, шкафом и столом. Прикрыв дверь, убрал отмычку в карман, локтем передвинул за спину несессер. Включил фонарик.
На другом конце каюты был небольшой иллюминатор, я пересек каюту и выглянул в него. Иллюминатор выходил на корму. Справа черной башней высилась одна из труб, вторую я не видел, зато видел темную воду и светло-серую кильватерную струю далеко внизу. Гул моторов здесь звучал громче и тяжелее, а пол едва заметно дрожал. Баржа плыла, как на мой непросвещенный взгляд, очень быстро для двухкорпусной грузовой посудины. Двигатели на ней, должно быть, стояли мощные.
Я заглянул под одну койку, под другую – черного кейса не было ни там, ни там. Плохо, если Кариб все же взял его с собой. И где кофр-цилиндр Чосера? Я открыл шкаф… Вот они, голубчики, оба здесь, как на заказ. Кофр стоял на дне шкафа, а кейс лежал прямо на нем. Я присел на корточки, поставил фонарь на пол, протянул руку – но, так и не взявшись на кейс, выхватил из-под сюртука револьвер. И крутанулся на корточках, тихо скрипнув каблуками по полу.
Причиной были тихие шаги, донесшиеся из коридора. Они смолкли под дверью, послышалось сопение, а потом щелчок. Точно такой же звук раздался, когда я ковырялся в замке отмычкой.
Сидя спиной к раскрытому шкафу и нацелив пистолет на проем двери, я погасил стоящий на полу фонарь. Проем был чуть светлее окружающего, и в нем скользнула приземистая тень. Раздалось хрипловатое сопение. Будто какой-то зверь проник в каюту: опасный, злобный зверь… Что, если это Вука Чосер принял одну из своих странных ипостасей? Забрался в каюту на четвереньках, скаля заострившиеся зубы, идет прямиком ко мне… он уже совсем близко, поднимает лапу с кривыми когтями, как тогда, на галерее дирижабля, вот-вот вонзит мне в лицо… Я почти что выстрелил, понимая, что это будет означать конец моей операции, потому что звук, конечно, услышат на всей барже. Спусковой крючок подался под пальцем, но все же мне удалось сдержаться. Глаза постепенно привыкали к полутьме, и хотя дверь закрылась, теперь я видел того, кто проник в каюту.
Никакой это был не зверь – просто человек, который, справившись с замком, встал на четвереньки и таким манером забрался внутрь. Ребенок. Мальчишка. Собственно говоря, знакомый мальчишка! Я видел его совсем недавно, сначала спорящим, а после дерущимся с двумя грузчиками. Тот самый, которого обвинили в воровстве надетого на мне бушлата…
Кажется, он собрался обчистить пассажирскую каюту.
Все эти мысли пронеслись в голове мгновенно. Я не шелохнулся, револьвер смотрел прямо на мальчика – а тот, замерев посреди помещения, пялился на меня.
Медленно я опустил оружие.
– Ох ты ж… – прошептал мальчишка растерянно, а потом вдруг с приглушенным урчанием рванулся вперед.
Он двигался быстро и с каким-то сосредоточенным остервенением, будто уверенный в том, что я собираюсь убить его, и поэтому надо успеть первым. В тусклом звездном свете, проникающем через иллюминатор, блеснуло короткое лезвие.
– Нет, стой… – шепотом начал я. Лезвие мелькнуло в воздухе, я подался вбок, и когда оно скользнуло по моему плечу, врезал рукоятью револьвера ему по голове.
Мальчик упал. Приподнялся, потряс головой. Из глубины коридора, через который мы проникли в каюту, донеслись голоса… нас услышали или там просто заговорили громче? Это не Чосер и не Кариб, говорят незнакомцы. Может, капитан с боцманом?
Мне надо было бежать, но если оставить ребенка здесь, если его поймают, и он расскажет, что на кого-то наткнулся в каюте…
Пока я раздумывал, воришка пришел в себя, развернулся и на четвереньках кинулся обратно. Схватив фонарь, я последовал за ним. Когда выглянул, мальчик крался вдоль стены коридора, а с другой стороны на полу лежала полоска света, падающая из приоткрытой двери. Голоса тоже доносились оттуда, говорили на венгерском. Мальчишка, приостановившись, через плечо поглядел на меня. Голоса стали громче. Он махнул рукой и прошептал:
– Suivez-moi! Cacher!
Моих знаний французского хватило на то, чтобы понять: он предлагает следовать за ним и прятаться.
Засовывая фонарь в несессер, я шагнул наружу. Прикрыл дверь. Голоса стали еще громче – в помещении, откуда проникал свет, двое не просто разговаривали, они шли к выходу в коридор.
Пригнувшись, я поспешил вслед за мальчишкой. Коридор закончился покатой лестницей, дальше была дверь, затем пустая палуба. Плескалась вода, рокотали двигатели, дул ровный прохладный ветер. Из-за юта доносились громкие голоса – несколько человек двигались в нашу сторону. Я был уверен, что маленький вор убежит, как только окажется снаружи, но он дожидался меня у двери. Когда я появился, окинул взглядом с ног до головы, потер висок, по которому получил револьвером, и прошептал:
– En franзais, vous savez? Viens avec moi!
Понятно, что он ориентируется на барже лучше моего, но вот что ждать от этого существа – совершенно неясно. И все же мы теперь повязаны: он вряд ли выдаст меня команде, ведь я расскажу, в каких обстоятельствах произошло наше знакомство.
Мы нырнули между ящиками, мальчишка поднял спрятанный за одним из них газовый фонарь, где тускло горел синий огонек, и поспешил дальше, прихрамывая на левую ногу. Он часто оглядывался, будто проверяя, не сбежал ли я. Когда вокруг был уже настоящий лабиринт ящиков и бочек, мальчик полез вверх, поманив меня за собой. Вскоре мы очутились на дощатой площадке, высоко вознесенной над палубой. Когда я забрался туда, мой спутник уже сидел, поставив фонарь, лицом ко мне.
Я тоже сел. Он широко раскрытыми глазами смотрел на меня, ухватившись правой рукой за кисть левой.
Мальчик был чернявый, с всклокоченными густыми волосами. Тонкий шрам рассекал верхнюю губу, отчего она казалась вздернутой. Широкие штаны, рваная рубаха, пиджак с закатанными рукавами. Лицо подвижное, живое. Глаза… немного безумные глаза, с лихорадочным блеском. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга, а потом он вдруг встал на четвереньки, подполз ближе и ухватился за платок на моей голове. Движение было таким быстрым, что я не успел отреагировать – только дернул головой. Мальчишка сорвал бандану, отшвырнул и вытаращился на мои волосы.
– Blanc, – прошептал он. – Noble.
Я рассерженно схватил платок, и пока натягивал его на голову, он отполз обратно.
– Qui кtes-vous?
– Eh bien, qui кtes-vous? – произнес я.
– Lapin.
– Заяц? – повторил я, от удивления переходя на английский. – Что-что?
Мальчик быстро провел пальцем по шраму и тоже заговорил на английском:
– Заячья Губа, так зовут. Заяц. А ты – граф?
Последнее было скорее утверждением, чем вопросом.
– С чего ты взял?
– Граф, – уверенно повторил Заяц. – А бушлат на тебе Гарриса. И в каюту залез… зачем? Грабануть пассажиров хотел?
– Как и ты.
– Да, – кивнул он. – Но я бедный, а тебе зачем?
– Нету денег на проезд, – хмуро ответил я.
– Вре-ешь, – протянул Заяц. – У графо́в всегда деньга есть. Ты не бойся, я тебя не выдам ни за что. А ты зачем тут плывешь?
– Мне так нужно, – ответил я.
– Но зачем, зачем? – с напором повторил он.
Подумав о том, какой странный у нас получается разговор, я ответил:
– Кто ты такой, я не знаю, и не могу рассказывать тебе свои тайны.
Он вытаращился на меня, вдруг запустил пальцы в черные вихры и стал уминать их, тискать, скребя ногтями голову. Зрачки съехались к носу, на лице отразилось сосредоточенное раздумье.
– Ладно, не говори. Только я тебя не выдам, никому не скажу, что ты тут прячешься. Хочешь, на крови поклянусь? – Заяц вытащил из кармана ножик с наполовину сломанным зазубренным лезвием.
Когда он вознамерился проткнуть себе руку этим ржавым ужасом, я поспешно сказал:
– Эй, не надо клятвы! Не выдашь – хорошо. Ладно, я тебе верю.
Ножик исчез в кармане, Заяц подтянул закатанные до локтей сползающие рукава и спросил:
– А как тебя звать?
– Алекс Гримуарди, – ответил я после паузы.
– Чего-о? Анри, значит?
– Почему Анри? – удивился я.
– А вот так. Ты ж с Парижу?
– Ни с какого я ни с Парижу. Я даже французский почти не знаю.
– А откуда? С Лондо́на? Точно! Все равно – Анри. Ты такой… похож на Анри. Давно плывешь так… тайно? Жрать охота? Могу притащить.
Пить и есть мне хотелось уже давно, но совсем непонятно было, чего можно ждать от этого мальчишки. Хоть он казался искренним, доверять ему не было никаких оснований. Я осторожно сказал:
– Да, я голоден. И пить хочется.
– Нельзя, чтоб тебя другие видели? – уточнил он.
– Нельзя.
Мальчишка замер, не оторвав рук от своих волос, и некоторое время пялился перед собой остановившимся взглядом, о чем-то напряженно раздумывая. Потом, приняв решение, зачастил:
– Ты слушай, граф, мне сейчас пойти надо, проверить, тихо ли на юте. Вроде не шумят, но все равно. И я потом вернусь. Попозже, но скоро, а ты здесь сиди. Я попить-поесть принесу.
– А ты сюда никого не приведешь? – спросил я.
– Нет, нет! Ты чего, я же клятву дал. Скоро приду, быстро. Еды принесу. Попить. Покажу другое место, где прятаться лучше. Хорошо? Хорошо?
Он так требовательно повторял это и так серьезно заглядывал мне в глаза, что стало окончательно ясно: мальчишка не просто удивлен и взбудоражен встречей с таинственным незнакомцем, прячущимся на барже, во всем этом для него присутствует нечто еще глубоко личное.
– Ладно, – сказал я, – буду здесь. Но учти, если ты кому-то скажешь про меня, кого-то сюда приведешь… Мой револьвер ты видел, и он у меня не один. Ничем хорошим это не кончится. Совсем ничем, ты понял, э… Заяц?
Он дернул себя за волосы, мотнул головой:
– Никого не приведу! Только и ты тихо и не уходи никуда!
Потом, явно обрадованный, что мы договорились, он погасил фонарь, поддернул рукава, по-обезьяньи крутанулся на месте и вдруг бросился вниз с ящиков. Уверенный в том, что увижу тело, распластавшееся на палубе далеко внизу, я на корточках подобрался к краю – и успел заметить, как юркая фигура, прихрамывая, скользнула прочь между ящиками.
Торчать тут в ожидании непонятно чего я не собирался, и как только мальчишка убежал, перебрался с ящиков на цистерны неподалеку. Лег там головой в сторону площадки, где разговаривал с Зайцем, вытащил и положил перед собой револьверы и задумался. Что делать дальше, не очень-то понятно – то есть надо плыть, потому что Чосер с Карибом тут, и бочки с адским мылом тоже, но получится ли оставаться незамеченным? Хотя баржа большая, но здесь же команда… И этот Заяц. Который может помочь мне. Или, наоборот, помешать. В каюте – уже помешал, из-за него я упустил хороший шанс лучше понять происходящее. С другой стороны, он, судя по разговору, действительно не собирается выдавать меня. Не только из опасения, что я расскажу, как именно мы повстречались, но и по какой-то еще причине. Эти его странные взгляды, реакция на цвет моих волос, который он счел «благородным», а еще – словечко «граф», которым он меня наградил… Что-то за всем этим кроется. Такое впечатление, что мальчик, что-то для себя смекнув, преисполнился желанием помочь новому знакомому, тайно прячущемуся на барже. Может, хочет получить с меня за это деньги?
Мелькнули отблески света, и я увидел, как на образованную ящиками площадку выбирается Заячья Губа. Тускло горящий фонарь висел у него на поясе. Сжимая под мышкой небольшой сверток, он покрутил головой, выискивая меня, повернулся – на лице было разочарование – сел, свесив ноги, ссутулился и стал массировать левое колено. Мальчишка пришел один, и я шикнул, привлекая его внимание. Заяц не услышал, тогда я приподнялся и окликнул громче:
– Эй!
Он вскинул голову. Заметив меня на цистерне, всплеснул руками, выпустил сверток из-под мышки, успел подхватить его прежде, чем тот улетел вниз, и скользнул с ящиков. Вскоре мальчик был рядом – обезьяной заскочив на цистерну, подобрался ко мне, сопя, окинул взглядом и сказал, деловито разворачивая сверток:
– Молодец, что переполз, граф. Тут место надежнее.
В холщовом свертке оказалась тыквенная фляга, хлеб и кусок кровяной колбасы, которая пахла так, что у меня затрепетали ноздри, а желудок громко и требовательно забурчал.
– Графья такое едят? – осведомился Заяц.
– Графья все едят. – Первым делом я откупорил флягу и сделал пару глотков кисловатого слабого вина. – И я не граф. Тебя никто не видел по дороге сюда?
Он помотал головой, достал свой сломанный нож и взялся за колбасу, но я отобрал ее.
– Не надо, я сам.
Приоткрыв рот, Заяц уставился на ножик-расческу. Я порезал колбасу, положил на холстине, взял кусок, разломал хлеб и принялся есть. Видя, с каким аппетитом я уминаю все это, он сказал гордо:
– Я жратву в камбузе украл. Кок там дрыхнет в гамаке, так храпит, аж трясется все.
Решив, что нам пора познакомиться поближе, я спросил:
– Ты давно на этой барже?
– С самого Пресбурга плыву. Деньжат заработать хочу.
– И много платят?
– Ты че, гроши вообще! – отмахнулся Заяц и простодушно добавил: – Я обкрасть капитана хочу, ну или помощника, или кого еще… то есть хотел, а потом эти двое появились, вот я их решил обкрасть. Они ж богатеи, сразу видно, хотел стырить побольше всякого, в узелок связать и с борта – шасть! До берега плыть.
– Но теперь передумал?
– Конечно. Теперь же ты здесь.
– А откуда ты? Говор у тебя французский.
– Так с Парижу. А ты откуда? Не с Парижу, я точно вижу. Не такой ты. С Лондо́на?
Я неопределенно пожал плечами:
– Вроде того. Как к тебе обращаться, имя-то у тебя есть?
Он засопел, быстро глянул на свое левое запястье и сказал на французском:
– Lapin et tous.
– Ce n’est pas le nom, – строго ответил я и снова перешел на английский. – Это не имя, а прозвище.
– Так меня зовут! – с непонятной страстностью заявил он, схватил кусок колбасы, вцепился в него крепкими зубами и зачавкал.
– Ну, ладно, значит, Заяц, – заметив, каким напряженным стал мальчишка, я решил сменить тему. – Куда плывет эта баржа?
– Так на юг же, – он махнул рукой, потом схватил флягу у меня из рук и сделал большой глоток. Вино потекло за грязный воротник.
– Это понятно, но докуда именно?
– До самых Карпат. Так матросня бает.
– А чье это судно?
– Капитана, – он вернул мне флягу. – Разве не знаешь? Мистер Петер, он ее хозяин. Берет груз всякий. По Дунаю много таких ходит. Разный груз, из разных мест, в другие места возят, с этого деньгу имеют.
– Петер, значит… венгр?
– Ага. А ты кто все ж таки, граф? По-моему, ты и не британец совсем. Ирландишка, может? – и поскольку я, приложившись к фляге, не ответил, Заяц продолжал спрашивать: – Ты скажи, ты что тут делаешь, почему прячешься? А то те двое, они вроде тебя. Ну, те, в чью каюту мы… Хотя они не такие графья, ты сразу видно, такой, – он провел рукой по лицу, – тонкий, а они нет, они не такие. И волоса у тебя белые.
– Двое господ, – повторил я. – Один усатый, второй гибкий, так?
– Вот, точно! Знаешь их? – он подобрался, пытливо уставившись на меня, будто приготовился услышать захватывающую тайну. – Ты ж не просто так в их каюту залез, ну, скажи, скажи! Это я – чтоб грабануть, а ты? Графья так не грабят!
Я помолчал, затем ответил, внимательно наблюдая за ним поверх фляги, которую держал у рта:
– Эти двое – убийцы, и я за ними слежу.
Глаза Зайца распахнулись, он обеими руками вцепился в свою шевелюру и замер, уставившись на меня. На подвижном, выразительном лице его отразилось сложное сочетание чувств: разом жгучий интерес, тревога, возбуждение и желание помочь. А еще – радость, будто случилось нечто, чего он давно ждал и чему теперь обрадовался.
– А они кто, граф?! – выдохнул он, качнувшись ко мне. – Кого они убили?!
– Моих родителей, – сказал я.
Дыхание у него перехватило, Заяц подался назад, глаза закатились, будто он собрался упасть в обморок. Я даже вытянул руку, чтобы придержать его, но он закачался из стороны в сторону и вдруг снова ухватил себя за кисть левой руки. Сдавил ее, громко сопя, и едва слышно прошептал:
– Убили… родителей…
Я уже понял, что ребенок мне попался впечатлительный, но подобного все же не ожидал. Заяц реагировал слишком остро, в конце концов, мы едва знакомы, какое ему вообще дело до родителей «графа»? Мальчик снова дернул себя за волосы и лихорадочно засипел:
– Граф, я тебе помогу! Что ты хочешь сделать? Убить их, да? Убить гадов! – он стукнул кулаком по палубе, попал по колбасе, та брызнула во все стороны коричневыми ошметками, он не заметил. – Что надо делать, ты только скажи!
Обескураженный этой неистовой реакцией, я осторожно ответил:
– Пока ничего делать не надо. Сейчас я должен прятаться от всех и узнать, куда плывут эти двое. Узнать их планы.
– Следить за ними, да? Следить за ними! Я буду следить, а потом тебе докладывать!
– Ты успокойся, – посоветовал я. – А следить – зачем? Разве что во время стоянок, если будем причаливать, в другое время они никуда не денутся.
– А вдруг на лодке уплывут, и ты их упустишь? Там лодка есть… Нет, я следить буду!
– Ну, попробуй, – сказал я. – Только осторожно. Они настоящие убийцы, а тот, который усатый, очень внимательный, все время смотрит по сторонам. Ты слышишь, Заяц? С ними надо по-настоящему осмотрительно, это не шутки.
Он отмахнулся:
– Я драться умею.
– Не ты один умеешь. Вот те двое, Гаррис с Чубаном, могли тебя по ящикам размазать.
– Видел, да? – засопел он. – Сверху смотрел?
– Да.
– Ничего, я с Гаррисом еще разберусь. Это бриташка из грузчиковой артели, бригадир, знает, что я француз и хочет мою деньгу забрать. Мы друг друга видели в Париже пару раз, он там фармазоном мелким был, а я… Слушай, граф, тут тебя заметить могут. Давай в другое место проведу.
– В какое другое место? – Я достал из кармана платок, и Заяц смолк, приоткрыв рот. Он уважительно наблюдал, как я промокнул лоб, отряхнул руки, вытер платком лезвие ножика, спрятал в расческу и отправил в карман. Встрепенувшись, мальчишка стал объяснять:
– Ближе к носу есть такие длинные ящики непонятные, их в Будапеште грузили. Я между ними логово заделал, тайное, глубокое. Там от Гарриса спрятался вот сейчас, когда он с Чубаном меня хотели побить. Тряпкой занавесил. Ночью же холодно, а там теплее. Давай туда отведу, граф, сейчас поползем? Там точно не заметят.
– Что за ящики?
– А, не знаю. Деревянные.
– Но я там ничего не буду видеть, если это такое глубокое логово, как ты говоришь.
– Не, наверх можно вылезти, оттуда вид – ого какой! Мне сейчас снова идти надо, на рассвете Апатин, там большая выгрузка. Баржа у Петера быстрая, чуешь, как плывем скоро? Он двигуны себе недавно модер… модер-зировал, я слышал, он хвастался боцману: у него теперь самая скорая баржа на всем Дунае. Потому его и наняли эти… убийцы. Им куда-то быстро доплыть надо, токмо я не знаю, куда. В какое-то непонятное место они хотят, боцман жаловался, в такое, куда никто не плавает. Хотя где на Дунае места, куда никто не плавает? Я и не знаю таких! Пошли сейчас в логово, поспишь там. А потом тебе еды еще притащу и питья.
Я посмотрел по сторонам и зевнул. Вечер и первая половина ночи оказались сложными, напряженными, суматошными… Усталость брала свое, но оставаться на цистерне на ночь нельзя, мне в любом случае необходимо другое убежище, не такое голое. Лицо мальчика выражало искреннее желание помочь, и я спросил:
– Ты действительно хочешь подсобить мне против этих убийц?
– Да, да! – закивал он. – Честно, граф, я ж не обманываю! Я все для тебя сделаю! Хочешь, сам их убью?
– Не хочу. И я совсем не уверен, что могу тебе доверять.
– Можешь! Мамкой клянусь, папкой… кровью своей – можешь!
Я покачал головой, снова удивляясь его непонятной страстности, и сказал:
– Ну, хорошо. Веди в свое логово.
3
– Здесь тебя точно никто не найдет, – повторил он, откидывая край мешковины. – Я слыхал, капитан Петер говорил, что эти ящики аж у Железных ворот на выгрузку пойдут, ну, в Джердапском ущелье, в самом конце.
Заяц нырнул в просвет, на четвереньках пополз по нему, и я последовал за ним.
«Непонятные ящики», занимавшие носовую часть палубы, оказались и вправду не очень понятными: длинные, узкие, затянутые плотной тканью, на которой были под трафарет начертаны иероглифы. Любопытно было бы посмотреть, что там внутри, но я решил заняться этим попозже.
На ящики мы перебрались с большого, стоящего поперек палубы короба без крышки, наполненного песком, в котором поблескивали стеклянные шарики. Для чего и кому могла понадобиться подобная смесь, оставалось загадкой. Я сразу вспомнил адское мыло из железных бочек. В отличие от него песок со стеклом взорваться не могут… Впрочем, я уже готов был сомневаться в чем угодно.
Несколько десятков ящиков образовывали перетянутый веревками куб, и в том его боку, что был обращен к носу, темнела прореха. Этакое ущелье, в глубине которого Заяц и организовал свое логово – то есть бросил там несколько тряпок и занавесил мешковиной, после чего оно стало почти совсем незаметным.
– Смотри, залезть можно, – он показал вверх. – Оттуда все-все видно. Ты можешь тут сидеть, а можешь туда. А я утром за гадами следить буду.
– Какими гадами? – не понял я.
– А теми… убийцами. За ними послежу, потом тебе расскажу.
Я предостерег:
– Ты осторожнее, Заяц. Они не добренькие господа и если заметят твой интерес к ним…
Он мотнул головой:
– Да я осторожно!
– Ты слушай, не отмахивайся. Ты этих двоих успел разглядеть?
– Успел, когда погрузка была.
– Так вот: того, который усатый и смуглый, я называю человек-кулак. Он на моих глазах перерезал навахой горло машинисту поезда и выкинул его в окно. Понимаешь?
– Навахой? Это что?
– Такой испанский нож. Раскладной, изогнутый. Он у Кулака всегда с собой, а еще обрезы-двустволки. Ему тебя пристрелить или зарезать, а потом швырнуть за борт – что клопа раздавить. Ты меня внимательно слушаешь?
– Слушаю я, слушаю. Я осторожно буду, говорю же тебе. Сейчас погрузка, скоро уже. Потом Белград, там большая работа, керосин будем сгружать и муку. А потом шлюз. Но ты сиди здесь спокойно, эти ящики не тронут, они до конца плавания. Сюда и не подойдет никто.
Он повернулся, чтобы выбраться из логова, но я окликнул его:
– Постой. Ты, я смотрю, пронырливый малый, везде лезешь… Может, слышал, кто нанял капитана с баржей вести груз до Карпат? Те двое, Кулак и Лоза, или кто-то другой?
– Этого не знаю, – ответил он. – Слыхал только, их вроде этот привел, ну, помощник капитана…
– Джуса.
– Ага, он новый здесь, недавно совсем работает. А еще слыхал, боцман капитану баял, что ему этот рейс не нравится. Денег много платят, но не нравится, баял, душа неспокойна, хорошим не закончится, и плывут в плохое место. Но боцман того, – Заяц помахал рукой, – старый он, бурчливый, ему все не нравится.
– А те двое тебе мстить не будут? – уточнил я. – Гаррис с этим Чубаном?
– Не, при всех они меня бить не станут, – возразил он. – Им меня подловить надо. Чубан вообще трус, он только с Гаррисом смелый, а сам меня боится.
– Прямо боится? – не поверил я, вспоминая здорового толстого Чубана.
– Я ж не сам, я с ножом, – пояснил Заяц. – Они бриташки, не любят меня, француза.
– Грузчики не из команды, то есть это не матросы?
– Не, команда постоянная. А грузчиков капитан Петер в портах новых нанимает, разные артели, иногда только на один рейс, иногда надольше. Анри, ты пока здесь сиди, то есть спать ложись, только никуда не ходи совсем, чтоб тебя не заметили. Совсем никуда, слышишь? – он просительно заглянул мне в глаза.
Я кивнул, и мальчишка наконец ушел.
Приближался рассвет, спать хотелось уже просто мучительно, я с трудом соображал, что делаю. Отряхнув тряпки, расстелил их, лег и накрылся бушлатом. Несессер подложил под голову. Мысли качались, как лодки на волнах, и я сам уплывал, погружался в теплый мрак сна. Звуки смешались, я ощутил себя крошечным сгустком жизни, букашкой в скорлупе, которая плывет по длинному извилистому ручью, втекающему в большую лужу под названием Черное море… Я был один. Раньше рядом со мной всегда были двое других – постарше, поопытнее меня, но теперь их не стало, чья-то безжалостная рука расправилась с ними…
А потом я снова ощутил ее. Звенящую нить, протянувшуюся от меня к двум убийцам, спящим в каюте. Я даже увидел их: Кариб неподвижно лежал на спине, похожий на большой камень, и тихо храпел, а мистер Чосер вздыхал и ворочался во сне. Иногда по лицу человека-лозы, будто темная волна, пробегала судорога, меняя выражение: со спокойного на зловещее, потом на жалостливое и плаксивое, затем превращало его в лицо убийцы. Они спали, и нить моей судьбы шла от них двоих дальше, на восток…
Затем произошло нечто странное. Мое сонное видение дрогнуло и будто сместилось, открыв что-то еще. Мир, через который тянулся ручей-река, где я плыл в крошечной скорлупке, сам стал крошечным. Он превратился в часть, элемент чего-то большего, очень необычного – гигантской области, погруженной в клубящуюся мглу…
И это стало последним, что я запомнил, прежде чем окончательно заснуть.