Наше дело
1
Ветер разогнал облака, и мы смогли согреться на солнце. На перевернутой кверху днищем старой лодки разложили банкноты из портмоне и одежду для просушки. Я переоделся в сухое белье из непромокаемого несессера, а Заяц расхаживал по берегу голый, только намотал на поясницу свою рубаху, высохшую первой. Тело его, не по-детски жилистое, хранило на себе следы нескольких серьезных потасовок. Я заметил ножевые шрамы на плече, на руке и груди, причем с левой стороны – такой удар вполне мог стать смертельным. Над левым коленом торчал шишковатый нарост, нога казалась немного искривленной. Впервые я сумел разглядеть его запястье, за которое Заяц имел привычку хвататься в минуты волнения, и не заметил ничего особенного, кроме большой темной родинки, похожей на сердце, как его рисуют барышни в своих альбомах.
Нога после удара тростью болела и немного распухла, но кость была цела, иначе я бы просто не доплыл до берега. Я присел на корме, а Заяц ходил вокруг и сопел, изредка кидая на меня тревожные взгляды. Опасался, наверное, как бы я не бросил его на этом берегу, между рощицей и небольшой пристанью, у которой покачивались на мелких волнах рыбацкие посудины.
От реки веяло прохладной свежестью. Небо было необычайно голубым и чистым, лишь одинокое белое облачко висело низко над Дунаем. Я прищурился – нет, не облако это, а пар из трубы. И посудина, над которой торчит труба, плывет к пристани неподалеку от нас.
– Ты пистолем сильно дорожил? – спросил Заяц.
Мои ремни и кобуры тоже лежали на лодке. Я достал револьвер, показал Зайцу и сказал:
– Видишь, что на рукояти?
– Буква это.
– Понятно, что буква, но какая? Ты читать умеешь?
– Умею. Меня мамка выучила. То есть она не мамка мне была, но я умею. А там… – он пригляделся. – «Аш», так читается.
– Правильно. А на втором револьвере была буква «S». Это инициалы.
– Ини… чего?
– Первые буквы имени и фамилии человека.
Послышались голоса, на дороге со стороны рыбацкой деревни, видневшейся далеко за пристанью, показалась дородная женщина. Вокруг нее сновал целый выводок детей, старшие толкали две ручные тележки, в которых сидела пара младших, другие бегали рядом. Смех и крики разнеслись над берегом. Подойдя к пристани, компания стала дожидаться баркаса. Тот оказался неповоротливой, но симпатичной посудиной – приземистой, широкой, с выгнутой кверху кормой и округлым носом. Он смахивал на старый башмак, уверенно плюхающий по мелким волнам. На корме виднелась невысокая рубка и толстенькая короткая труба, над бортом торчал шест со свисающей сетью.
На боку посудины было написано белыми буквами: «Мое дело».
Хрипло прогудев, баркас начал разворачиваться. Детвора забегала по берегу, огласив берег радостными криками. Двое старших детей, девочка и мальчик лет двенадцати, поднялись на далеко уходящий в реку настил и приготовились принять концы.
Когда баркас причалил, на палубе показался человек в парусиновых шароварах, фуфайке и сапогах. Немолодой, коренастый, грузный, с трубкой в зубах. Дети с криками посыпали на палубу, облепили его. С берега женщина окликнула их, они схватили стоящие на палубе корзины, потащили к тележкам.
– Веселые они, – пробормотал Заяц.
Вскоре рыба была перегружена из корзин в тележки, и старшие дети покатили их обратно по дороге, а рыбак, вытащив изо рта трубку, поцеловал жену. Приставив ко лбу ладонь, она поглядела в нашу сторону и кивком показала ему на нас. Он повернулся, некоторое время смотрел, после чего взрослые отправились вслед за детьми.
– С баркасом управляться умеешь? – спросил я.
– Не-е, – протянул Заяц. – И с парусом тоже не могу.
– На весельной лодке мы точно не догоним баржу.
– Анри, ты баркас захватить хочешь? Ну, как пират? Послушай, а скажи все-таки, что за буквы на револьверах? Чьи эти… циалы?
– На рукоятях инициалы моего настоящего отца.
– Настоящего? А ты… а твои… Анри, но ты ж сказал, Лоза с Карибом твоих батю с матушкой убили?
Я устало присел на лодку. Нога болела, на бедре багровел синяк, и сойти ему предстоит не скоро.
– Не понимаю! – заявил Заяц, требовательно заглядывая мне в глаза. – Что значит «настоящего отца», про что ты говоришь?
– Первое: я не граф, и никогда им не был. Второе: я жил с приемными родителями, а настоящих своих не знаю. Третье: мой отец подарил им эти револьверы в тот день, когда отдал меня на усыновление. На рукоятях стоят его инициалы: «S» и «H». «H» остался у меня, а «S» теперь в руках Лозы и Кулака. Эти револьверы – моя единственная связь с отцом, которого я не знаю.
Я посмотрел на Дунай, безмятежно несущий свои воды на юго-восток, и на горы, маячившие вдалеке. Баржа капитана Петера давно пропала из виду. Где мы сейчас? Неподалеку рыбацкий поселок, вон, видны крыши и сети на жердях… надо пойти туда и все выяснить. А если рыбаки вызовут полицию? У меня есть паспорт, он был в несессере и не промок. Нужно только придумать убедительную историю, такую, чтобы полицейские не начали выяснять подробности. Хотя рыбаки могут обойтись и без полиции, судя по крышам, деревня не совсем бедная, но и не богатая – банкнота из портмоне сделает местных моими лучшими друзьями.
От мыслей меня отвлекло сопение. Вообще-то этот звук в обществе Зайца за последнее время стал привычен, но сейчас оно было каким-то взбудораженным, и я перевел взгляд на мальчишку. Он дергал себя за кудри, мял их, скреб ногтями голову и при этом таращился на меня совершенно ошалело.
– Что с тобой? – спросил я.
– Граф… – прошептал Заяц. – Ты все равно граф! Твой отец граф! Ты понимаешь?!
– Нет, не понимаю я тебя, – вздохнул я устало.
– Он же тебя отдал, ЭсАш этот… почему отдал? Потому что граф! Спрятал тебя!
– От кого спрятал?
– От… врагов. От злых родичей или… Я тоже…
– Да что ты несешь? – совсем удивился я, и когда мальчик застыл, беззвучно шевеля губами, добавил: – Эй, очнись! Ты что, считаешь себя графом, которого лишили семьи?
– Я… Нет… Да… То есть… – залепетал он и смолк.
Заметив движение в небе, я перевел туда взгляд. Знакомый дирижабль летел невысоко над Дунаем, гораздо ближе, чем раньше, что позволяло разглядеть детали. Красная кишка, в которую были запеленуты газовые баллоны, напоминала лохмотья нищего. Она состояла будто из сплошных заплат, с боков свисало подобие бахромы: сети, обрывки канатов, тряпки, корзины, клети и что-то еще, трудно различимое. По гребню шел ряд флагштоков, на которых развевались разноцветные знамена. Под гондолой полоскались на ветру какие-то простыни, словно на освободившееся от аэроплана место повесили белье для просушки.
Из передней части гондолы торчали две кривые штанги, напоминающие длинные тонкие рога. Металлические, с узкими загнутыми концами – я не мог даже примерно понять, для чего нужны эти штуки.
Нет, эта странная машина похожа не на гусеницу, подумал я. Агрегат напоминает скорее рыбу – беззаботную, слегка сумасшедшую рыбину, вылетевшую из морских глубин поближе к солнцу, рыбу-весельчака, задорного бродягу-сумасброда.
Заяц, позабыв о своих переживаниях, пялился на дирижабль, который медленно удалялся от нас. А я вдруг понял, что на определенном расстоянии часть узоров, покрывающих бока, превращаются в… Ну да – в огромные буквы, которые складываются в слова: «Табор ветров».
Глядя вслед дирижаблю, я стал одеваться. Это что же – цыганский дирижабль? Но при чем тут, спрашивается, цыгане? Логично предположить, что люди, преследующие баржу, которая перевозит адское мыло, связаны с противником Хозяина – то есть с Мистером Иксом. Неужели цыгане в союзниках у Мессии? Или он сам – цыган? Цыганский барон? Я тряхнул головой: какая-то ерунда! Не верю я в такое. Но тогда почему летающий табор преследует баржу, почему цыганский аэроплан атаковал ее?
По-прежнему очень много вопросов и мало ответов, и по-прежнему, чтобы получить их, нужно отыскать Хозяина. Вот только баржа уходит все дальше, и мне во что бы то ни стало нужно побыстрее догнать ее.
Дунувший от реки ветер зашелестел прилепленными к лодке банкнотами, сорвал одну, и Заяц с криком: «Деньга́ улетает!» кинулся в погоню. Бросив рубашку, я стал поспешно собирать деньги в портмоне, пока силы природы не лишили меня финансового благосостояния. Мальчишка принес обратно банкноту в пять венгерских крон, отдал мне.
– Тепло здесь, – заметил он, прыгая на одной ноге и натягивая штаны. – Потому что это юг. Значит, Анри, пойдем от реки, найдем город какой-то. Деньга у тебя есть, нужно одёжу нам новую купить. Наша такая уже, особенно моя… фрики могут как бродягу загрести.
Он сделал несколько шагов прочь от берега, но увидел, что я зашагал в сторону пристани, и окликнул:
– Эй, ты куда?
– Иди за мной, – сказал я.
– Зачем?
– Заяц, я не могу потерять Лозу с Кулаком. Они уплывают и скоро будут совсем далеко.
– Да куда ж им с Дуная деться?
– А сколько пристаней ниже по реке? Если они сойдут с баржи? Как хочешь, я тебе не приказываю.
– Я ж сказал, что теперь насовсем с тобой, Анри! – он бросился следом.
Одежда высохла не до конца, и мне было зябко, несмотря на теплый день. Так и простудиться недолго… Ничего, скоро тяжелая физическая работа меня согреет. Например, надо будет бросать уголь в топку. Или там автоподача? На такой посудине – вряд ли, хотя кто его знает, скоро увидим. Я повел плечами, потрогал кобуру. Два револьвера стали моими привычными спутниками, и пустая кобура справа была как дупло на месте выпавшего зуба, которое то и дело машинально щупаешь языком. Рука тянулась под сюртук, пальцы хватали пустоту… оружие нужно вернуть, без двух револьверов я чувствовал себя неполным, недостаточным.
Мальчишка нагнал меня уже у пристани, когда под ногами заскрипел настил, и спросил:
– Ты на баркасе поплыть хочешь?
Я кивнул, и он продолжал спрашивать:
– А дальше как? Нас же на баржу не пустят. Вот догоним – и что делать?
– Будем следить. На реке можно держаться далеко, в трубу только посматривать на них, и все. Увидим, где баржа встанет окончательно, тогда я буду решать, как быть.
Он семенил рядом, потом приотстал, обежав меня сзади, пошел с другой стороны, заглядывая в лицо:
– Анри, но как же мы поплывем? Мы ж не знаем, как с баркасом управляться.
– Вряд ли это так сложно. Я имел дело со всякими машинами, а это тоже паровой механизм, просто для передвижения по воде. Справимся… если ты мне поможешь.
– Помогу, помогу!
Конечно, все это было очень самонадеянно. Речная наука – тоже наука, и для начала ею надо овладеть, а уж потом браться за дело. Но сейчас мне не оставалось ничего, кроме самонадеянности.
Рыбацкие лодки, весельные и небольшие парусники, качались на волнах по обе стороны причала. Баркас «Мое дело» был пришвартован в самом конце, и вблизи он подтвердил первое впечатление: растоптанный, но крепкий башмак – из того племени простых народных башмаков, что приняли форму ступни своего владельца. Пусть они выглядят нескладно, зато надежны и удобны так, что их просто не замечаешь на ноге.
В конце причала Заяц, сорвавшись с места, перемахнул через борт. Баркас стоял кормой к нам, палубу от взгляда закрывала рубка. Мальчишка нырнул внутрь, снова показался, крикнул: «Колесо там, колесо с ручками! Этот… штурвал!» – после чего, обежав рубку, скрылся из виду.
Я остановился на краю настила. Всерьез плавать мне пока не доводилось, и уж тем более не доводилось управлять судном, пусть даже таким небольшим. Неважно, разберусь. Передо мной просто плавучий механизм, а с механизмами я всегда ладил.
Но я не успел перебраться на баркас, потому что услышал стук копыт. К пристани подъезжала двуколка, запряженная низкорослой лошадкой. Экипаж производил то же впечатление, что и посудина: нечто приземистое и как бы раздавшееся в бока, старое, видавшее виды, но еще крепкое, еще готовое послужить… И лошадь была такой же – немолодой, видавшей виды, спокойной, крепкой и философски настроенной.
Сидящий в повозке хозяин баркаса слез и неторопливо направился ко мне. Доски заскрипели под грузными шагами. Пухлые розовые щеки, веснушки под глазами… добродушное лицо его свидетельствовало о здоровье как душевном, так и физическом. Он шел, заложив большие пальцы за ремень штанов из добротного темного сукна, на которые успел сменить свои парусиновые шаровары. Трубка в зубах дымилась. Большие залысины поблескивали в лучах солнца, глаза смотрели внимательно и твердо.
– Что это вы делаете с моим баркасом? – произнес мужчина на немецком, не вынимая трубку из зубов.
– Просто смотрим, – сказал я тоже по-немецки, поплотнее запахивая сюртук, хотя этот человек с его внимательным взглядом почти наверняка успел заметить рукоять револьвера. – Вы знаете английский?
– Не очень-то. – Он остановился передо мной, широко расставив ноги. – Но понимаю сносно.
– А я, увы, плохо знаю немецкий, – ответил я уже на английском. – Но понимаю его.
– Тогда я буду говорить на языке Германии, а вы – на том, который привыкли использовать жители британских островов.
С баркаса к нам перемахнул Заяц, вцепился в мой рукав, потянул, и когда я нагнулся, прошептал:
– Давай щас в воду его бросаем, а сами ходу отсюда.
Я отрицательно качнул головой, выпрямился. Мужчина уточнил:
– Значит, вы просто осматривали «Мое дело»… И чем вызван интерес?
– Любопытством ребенка, – пояснил я.
– Что же, похвальная черта, – он смерил Зайца взглядом и пожевал губами, перемещая трубку из одного угла рта в другой. – Жаль, что сейчас нельзя показать мальцу работу двигателя.
– Нельзя? – повторил я.
– Никак невозможно. Угля на борту не хватит даже для того, чтобы развести пары, уж не говоря про плавание, пусть и совсем короткое. Запасы я храню в своем угольном амбаре, – он махнул рукой в сторону рыбацкой деревни.
– Вот как, – произнес я ровным голосом. – Хотя какая нам разница.
– И правда – никакой. Не очень-то я привык вмешиваться в чужие дела, но хотелось бы узнать, что делают два человека, явно недавно выбравшиеся из реки, возле Пестемары?
– Так называется эта деревня?
– Да-да, так она называется. А я ее староста. Разом и староста, и полицмейстер… То есть полиции-то у нас нету, отродясь тут не случалось преступлений. Но она есть в ближайшем городе, Калинеску, и я иногда докладываю тамошнему полицмейстеру о том, что в Пестемарах все спокойно, все по-прежнему абсолютно спокойно. – Он достал трубку из зубов, выдохнул дым и сразу вставил ее обратно. – Но хватит обо мне – расскажите о себе.
– Мы просто путешественники, – пояснил я. – Мальчик упал в воду, я прыгнул за ним. Он не очень хорошо плавает и…
– Я хорошо плаваю! – возмутился Заяц.
– …И теперь хотим догнать свое судно. Боюсь, там не сразу заметят наше исчезновение.
По лицу старосты было не понять, поверил ли он в эту историю. Выдохнув дым, он глянул на переминающегося с ноги на ногу Зайца, на меня и произнес:
– Меня зовут Хольф.
– Алекс Гримуарди, – представился я. – А это… в общем, зовите его Заяц.
– Алекс и Заяц, – повторил Хольф. – Что же, баркас все равно не поплывет без угля. И я вижу, что вам двоим, прежде всего, необходимо окончательно просохнуть, а еще выпить чего-то горячего. Может быть, даже горячительного. Вероятно, и поесть. Потом я выслушаю вашу историю и, возможно, сумею помочь.
Я неуверенно оглянулся на Дунай, по которому двое убийц с их опасным грузом уплывали все дальше, и тогда Хольф добавил:
– Прямо сейчас вам не догнать судно, с которого вы упали. Это просто невозможно, поэтому я и приглашаю вас в гости. Мы все обсудим – и решим, как поступить.
2
Дети то и дело вбегали в просторную комнату, глядели на нас, сидящих за столом вместе с хозяином, и выбегали, когда мать прогоняла их во двор.
Насчитав четырех девочек и трех мальчиков, я с уважением поглядел на круглолицую женщину с немного сонным, меланхоличным лицом, которую Хольф называл Марго. Она звякала посудой у печи, растопленной, несмотря на теплый день. Рядом на вбитых в стену крючках висели мой сюртук, пиджак Зайца и наши рубашки, вместо которых нам выдали другие – просторные, без пуговиц, с завязками на груди. Перед тем в двуколке, сидя за спиной Хольфа, я снял ремни с кобурами и убрал в несессер, который теперь стоял под столом между моих ног.
– Так уж случилось, что мы выпали за борт, – сказал я, отпивая пряный напиток, смахивающий на травяной чай, куда добавили вина. – Хорошо, что удалось добраться до берега.
Зайцу досталась чашка поменьше, он выпил почти все и успел опустошить половину большой тарелки с пирожками – набил ими рот и громко жевал, иногда плюясь крошками. Мальчишка делил свое внимание между разговором и часто вбегающими в комнату детьми, на которых зыркал не очень одобрительно, будто опасался подвоха, хотя вся семья вела себя дружелюбно.
– Мы кое-как просохли, – продолжал я, – потом отправились осмотреть окрестности и встретили вас. Вот и все. Кстати, хочу показать.
Я встал, под взглядом хозяина и двух мальчиков, застывших в раскрытых дверях, прошел к нашей одежде, вытащил из сюртука портмоне и паспорт. Портмоне сунул в карман брюк, а паспорт раскрыл и положил на стол перед Хольфом.
– Ну, что вы, – он подвигал трубкой во рту. – Я верю вам.
– И все же взгляните.
– Алекс Гримуарди, подданный Великобритании, – Хольф глянул на герб, украшающий первую страницу. – Славное имя.
Поняв, что брать документ в руки хозяин не собирается, я закрыл его и сунул в карман.
– И с какого судна вы выпали?
– Оно недавно прошло вниз по реке. Баржа…
– Двухкорпусная баржа? – уточнил он.
– Да. Вы ее знаете?
– Конечно, знаю. Это «Двузубец». Не слышал, что капитан Петер берет пассажиров.
«Двузубец»? Меня словно ударили кулаком в грудь, я вздрогнул и быстро глянул на Хольфа, не заметил ли он. «Двузубец»?! Именно такое кодовое имя взяли себе Джейн с Генри для радиопереговоров с Мистером Икс! Это что – намеренно? Они что-то знали про баржу? Да нет, не может быть! Просто совпадение, которое ничего не значит… Но какое неожиданное, зловещее совпадение.
Вошедшая в комнату старшая девочка потянула за подол мать и что-то прошептала ей. Оглянувшись на нас, Марго кивнула с легкой улыбкой. Остальные дети сгрудились в дверях, мальчик постарше держал за плечи младшего, который все рвался подойти к нам. Получив ответ, девочка направилась к двери, и остальные расступились. Она вышла, трое детей зашагали следом, а трое остались глядеть на нас.
– Мы с «Двузубца», – подтвердил я, – и нам необходимо догнать его.
– Обратитесь в полицию, – посоветовал Хольф. – Я отвезу вас в город, приведу к полицмейстеру. Он выслушает вас. В порту есть полицейские катера, вы можете поплыть на одном из них.
Заяц, не дожевав очередной пирожок, невнятно забормотал, возражая на это предложение. Я сказал:
– По определенным причинам я не могу обратиться в полицию.
Хольф вздохнул, выпустил дым через ноздри и откинулся на стуле. Несмотря на возраст, лицо у него было гладким, а светлые глаза – неожиданно ясные. Двигался хозяин мягко, неторопливо, никаких резких или суетливых жестов. В разговоре он иногда плавно поводил рукой, подчеркивая отдельные слова, а иногда, поставив локти на стол, сцеплял пальцы домиком. Один раз он оперся о них подбородком и окинул Зайца долгим оценивающим взглядом, под которым тот заерзал и смутился.
Пока Хольф задумчиво молчал, я огляделся. И снаружи, и внутри дом напоминал баркас «Мое дело» – он словно раздался вширь, приняв основательную форму своего хозяина и переняв его черты. Мистер Хольф все вокруг себя, включая рыбацкий поселок, по единственной улице которого он провез нас на пути к своему дому, превращал в нечто удобное, крепкое и приятное для существования. Этот немец казался человеком, повидавшим жизнь и разбиравшимся в ней, но не ставшим циником, не потерявшим веру в людей, все еще способным и любить, и прощать их.
Заяц снова потянул меня за рукав, и когда я повернул голову, прошептал:
– Анри, нам побыстрее надо. Упустим совсем баржу. За ущельем начинается эта… как ее…
– Дельта, – сказал я. – Там река разливается, и найти баржу будет совсем трудно. Нужно догнать ее раньше.
– Так я о чем! Что делать будем, Анри? – еще жарче зашептал он, покосившсь на хозяина. – Плыть уже надо, плыть быстрее!
– Вы поможете нам? – прямо обратился я к Хольфу.
Тот развел руками, как будто немного виновато:
– Вы не хотите обращаться в полицию, это смущает меня. Да и чем я могу помочь? Вот разве что покормить вас и дать обогреться.
– У вас баркас. И угольный амбар во дворе. Загрузите несколько больших корзин угля в двуколку, едем на пристань. Я не умею управляться с баркасом, но вы-то умеете и…
Я запнулся, когда новая мысль пришла в голову. Просить хозяина отвезти нас – означает впутывать хорошего человека в свои нехорошие дела. Лучше мне плыть одному. Зайца тоже надо бы оставить на берегу, да только вряд ли получится, но старосту втягивать уж точно не следует.
– И все-таки – просто продайте мне баркас, – произнес я. – Ничего, как-нибудь справлюсь. Может, где-то ниже по реке живут ваши знакомые? Я бы, наверное, мог оставить баркас им. Или просто причалить где-то на берегу, в таком месте, где он будет заметен. Спустя несколько дней вы вместе с одним из рыбаков поплывете следом, найдете свою посудину и вернетесь с ней.
Еще не договорив, я понял, что его не устраивает мое предложение. Выслушав, Хольф навалился локтями на стол, подался к нам и неторопливо заговорил, все так же добродушно и немного виновато, но очень уверенно, почти требовательно. Он будто хотел, чтобы мы обязательно признали его правоту:
– Послушайте-ка, Алекс… В мире происходит много чего. Очень многие нуждаются в помощи, и всем помочь я не могу. Все на свете делится на две части: мое дело и не мое дело. То, что вы предлагаете, – не мое дело. Я староста этой деревушки, Пестемаров, я сам ловлю рыбу, хотя в последние годы больше по привычке, чем по необходимости, я помогаю рыбакам… Скупщики, которые забирают улов по всему побережью, дают за него на треть меньше. Но у меня небольшая грузовозка там, в каретном сарае за домом, я сам отвожу рыбу на фабрику. Скупщики недовольны, зато люди в деревне с каждого улова получают больше денег и благодарны мне. Хотя старый двигатель отжил свое, сейчас машина не на ходу… Так вот, это, – взмахом мягкой ладони он очертил все вокруг: и хлопочущую у печи жену, и детей, опять столпившихся в дверях, и дом, и двор с пристройками, и деревню, а затем посмотрел на меня прямо и твердо. – Все это – мое дело. А вести двух незнакомцев вслед за баржей, с которой они почему-то выпали, когда один из них вооружен, а второму, кажется, довелось повидать много больше, чем положено ребенку его возраста… Нет, Алекс Гримуарди, простите, но это – не мое дело.
Речь его прозвучала очень веско, но я не собирался сдаваться и сказал:
– Хольф, но я же сказал: вам не нужно плыть. Я сам…
Он вздохнул и внимательно посмотрел на Зайца. Это был не первый подобный взгляд, которым хозяин одаривал мальчишку, причем после них Хольф всякий раз посматривал на собственных детей с выражением, которое я не мог понять, а однажды переглянулся с женой, которая, помедлив, кивнула ему с легкой полуулыбкой.
– Юноша, вы просто не знаете, о чем говорите, – произнес Хольф. – Ниже по реке Джердапское ущелье. Так называемые казаны, Хайдучка воденица… Это самые опасные места на всем Дунае. Через них не всегда удается пройти даже опытным шкиперам, не один десяток судов покоится там на дне. А вы хотите, чтобы я позволил вам плыть дальше в одиночку? Да проще пробить в днище баркаса дыру и затопить его прямо у пристани! Нет-нет, тут уж речь идет не про деньги – без опытного человека пройти ущелье невозможно. Отпустить вас дальше одного значило бы отправить на смерть и вас и «Мое дело».
Я уставился на стол перед собой. Если так, то… Я не хотел втравливать этого человека в свои дела, но у меня просто не было выбора.
– Тогда плывите с нами, – сказал я. – Высадите там, где я укажу, и возвращайтесь. У меня есть деньги, я по-настоящему много заплачу вам. Смотрите…
Хольф собрался возразить, но я уже полез за портмоне. Дети в дверях загомонили, между ними прошла старшая девочка с миской в руках. Поставила миску на стол перед нами – там было земляничное варенье, крупные алые ягоды плавали в густом сиропе. Заяц сглотнул, потянулся к миске, но девочка что-то сказала на румынском, и он отдернул руку. Она улыбнулась, взяла у подошедшей матери тарелку, тоже поставила на стол. В тарелке был нарезанный крупными ломтями домашний хлеб, благоухание которого тут же распространилось по комнате.
Заяц тут же схватил кусок хлеба, намазал вареньем и впился в него зубами. Марго вернулась к своим делам, а девочка подошла к отцу. Он поцеловал ее в темя, она обхватила его за шею и зашептала, поглядывая на Зайца. Взгляд Хольфа потеплел, он кивнул. Тогда она коснулась губами его щеки и ушла к матери.
Я достал из портмоне пятьдесят рублей. Положив на стол, щелчком отправил между тарелками в сторону хозяина и спросил:
– Знаете, что это?
Хольф произнес на румынском:
– Margo, vă rugăm naște copii afară. Și vă cer să stai acolo, de asemenea.
Она долгим взглядом посмотрела на него, но ничего не сказала, лишь кивнула и вышла из дома, прихватив детей.
– Это российские рубли, – сказал Хольф, когда дверь за ними закрылась. – Хорошие, твердые деньги. Позвольте?
– Да, пожалуйста.
Он поднял банкноту, оглядел, повернувшись к окну, посмотрел на свет. Потер ее пальцами и, отправив через стол обратно ко мне, заключил:
– Она настоящая.
– Конечно, настоящая. Вы получите вдвое больше, если поплывете с нами. Сто рублей.
Он удивленно покачал головой, взялся было за погасшую трубку, однако так и не вытащил ее из зубов. Я продолжал:
– Вы знаете цену российской валюты… В Европе с ней может сравниться только фунт. За сто рублей купите новый баркас.
– Мне не нужен новый, – возразил он, – даже если бы мне предложили его бесплатно. Меня полностью устраивает «Мое дело».
– Тогда можете купить новый грузовик. Или хотя бы новый мотор для старого. И еще останется, причем много.
Но Хольф снова покачал головой:
– И все же я не хочу в это вмешиваться. Заберите деньги.
Не прикасаясь к банкноте, я устало потер глаза. Что теперь – брать и вязать его? Угрожать пистолетом, запирать всю семью в доме, хватать уголь, двуколку, мчать к пристани? Нет, это не выход.
– Герр Хольф, мне действительно необходимо нагнать баржу, – сказал я. – Это крайне важно. Здесь замешаны вопросы жизни и смерти. Я не преувеличиваю.
– Вы же всего лишь обычный пассажир, прыгнувший за борт вслед со своим слугой, – повторил он мои слова.
– Да, но есть некоторые нюансы.
Хозяин в который раз внимательно глянул на Зайца. Постучал пальцем по трубке. Та казалась его неотъемлемой частью, он почти не выпускал ее изо рта. Мне вдруг представилось, как Хольф лежит в постели рядом со спящей женой, она на боку, он на спине, тихо похрапывая, весь такой основательный, добропорядочный, серьезный даже во сне, и трубка торчит вверх из его зубов, будто перископ.
– Я слышу по вашей речи, вижу по манере держаться, что вы образованный человек, – заговорил Хольф. – Но у вас в кобуре револьвер, хотя, казалось бы, вы еще молоды для по-настоящему серьезных дел… И вы не простолюдин… Однако же я знаю про Арсена Люпена, этого благородного французского жулика. Хотя и не уверен, что два таких слова, «благородство» и «жульничество», совместимы. Короче говоря, я не знаю, кто вы, Алекс, и главное: я не могу раскусить вас. В этом вся проблема. И поэтому я повторяю свое предложение: обратитесь в полицию. Конечно, это стоит делать лишь в случае… в случае, если вы, скажем так, – не Арсен Люпен.
Я ответил со всей твердостью:
– Нет, я не благородный жулик. Но в полицию пойти не могу. Тут замешано имя одной дамы из Лондона. Особы королевской крови.
Он смотрел с недоверием, и я продолжал как можно более убедительно:
– Мы тайно перевозили шкатулку с ее фамильными драгоценностями: бриллианты, золото, дорогая брошь. Все это дело связано с королевской семьей. Двое посланных за нами грабителей завладели шкатулкой и напали на нас, чтобы убить. У одного, мексиканца, двуствольные обрезы, а у другого тяжелая трость, которой он хотел размозжить мне голову…
– Да! – перебил Заяц запальчиво, звонко хлопнул себя по темени, и Хольф перевел на него внимательный взгляд. – Мне тоже хотел, это… размозжить! По волосам зацепил, чуть-чуть ниже, снес бы башку совсем. Анри, то есть Алексу по ноге ударил, там синячище ого какое! А мне чуть голову не снес совсем!
Кажется, словам Зайца наш хозяин поверил больше, чем мне, – чувства мальчишки были явно неподдельными. И пока впечатление от них не стерлось, я продолжал:
– Спасая свои жизни, мы прыгнули в воду. Со мной был несессер, и больше ничего. На барже остались наши вещи, но главное, там осталась шкатулка… и двое злоумышленников. Невозможно обратиться в полицию, потому что дама, чьим кузеном я являюсь, из королевского окружения. Все это звучит фантастично, но вы сами сказали: в мире происходит много чего. И вот сейчас вы невольно стали свидетелем именно таких событий… Слишком больших для того, чтобы обращаться в провинциальную полицию. Так подобные дела не решаются.
Хольф с сомнением постучал трубкой о край стола. Он все еще не верил нам или верил не до конца. Он не мог отдать нам баркас, и он не хотел плыть сам – это было видно. Я сильно сомневался, что смогу выстрелить в этого человека, разве что в ногу, да и то… Вот наставлю на него револьвер, – а он с места не сдвинется. Просто откажется подчиняться, и что дальше? Убрав пятьдесят рублей в портмоне, я вытащил две сотенные банкноты. Одну положил перед собой, вторую отправил через стол к хозяину, после чего сделал еще одну попытку:
– Давайте поступим так… Прямо сейчас я дам вам сто рублей, и эти деньги вы оставите здесь. Отвезете нас вслед за баржей, высадите неподалеку от того места, где она остановится. Перед тем, как покинуть баркас, я передам вам вторую банкноту. Двести рублей – это…
– Это очень много, – заключил он. – Слишком много, чтобы я согласился взять такую сумму.
– Мне нужно догнать преступников, грабителей и убийц, и вернуть шкатулку, вот и все. Решайте.
Он откинулся на стуле и прикрыл глаза. Снаружи доносились голоса детей и Марго. В сарае заржала лошадь. Заяц, не вытерпев, толкнул меня локтем в бок, но я сделал знак, чтобы он молчал. Когда Хольф снова посмотрел на нас, что-то в его лице изменилось. Взгляд скользнул по ассигнации на столе и устремился на сидящего рядом со мной мальчика. Помолчал еще немного, хозяин произнес:
– Мне трудно решиться, но… Вскоре я хотел отдать старших мальчиков в училище. Для этого нужны деньги. И для ремонта грузовозки… в этом мире деньги нужны для всего. Хорошо, давайте поступим так: за всю эту работу я возьму с вас сто рублей. Оставлю их жене, а вас довезу куда надо. Но на баркасе я капитан. Там вы слушаетесь меня беспрекословно, и это не должно вызывать никаких возражений ни сейчас, ни после. Согласны?
Мы с Зайцем, не сговариваясь, кивнули.