Кровь и дым
1
Довинтив гайку, я зафиксировал рычаг. С ритмичным стуком две изогнутые штанги снова начали двигаться, вталкивая уголь в отверстие приемника. В небольшом машинном отделении было жарко, пахло мазутом. Погасив горящий на стене фонарь, я стал расправлять закатанные рукава, и тут сверху донеслось:
– Анри, иди, глянь! Быстрее!
– Да что ж такое! – проворчал я. Поднявшись на палубу, под тускнеющие звезды, схватил Зайца за плечо и прошипел:
– Сейчас мое имя – Алекс. Алекс, запомни, наконец!
– Я запомню, запомню! Ты погляди, только с кормы лучше!
Сквозь широкое окно мы видели стоящего в рубке за штурвалом Хольфа с трубкой в зубах. На крюке под низким потолком покачивалась газовая лампа, то озаряя его лицо, то погружая в тень. Ночь подходила к концу, вокруг высились черные конусы гор.
Пройдя вдоль борта, мимо рубки, мы остановились на корме. Внизу бурлила вода, а в темноте над головой, медленно догоняя баркас, ползла цепь золотистых огней. Они озаряли часть длинной гондолы, в мягком мерцании виднелись свисающие в сетях свертки, клети, тросы… С первого взгляда становилось ясно, что это там летит.
Хольф, выйдя из рубки, остановился рядом, и я сказал:
– С углеподатчиком все в порядке. Просто разболтался винт.
Он кивнул. Угольки в трубке разгорелись, угасли. Выдохнув дым, наш капитан спросил:
– Вам знаком этот аппарат?
«Табор ветров» быстро обгонял баркас, теперь золотистые огни были точно над нами. Я покачал головой:
– Мы видели его пару раз в небе над Дунаем, вот и все.
Хольф поставил ногу на ограждение и уставился на огни.
– Необычный. И вы оба смотрите на него так, будто знаете, что это.
– Так она ж странная какая, махина эта! – не выдержал Заяц. – Конечно, смотрим. Ты вот тоже смотришь.
– Хольф, мы не знаем, что это такое и кому оно принадлежит, – сказал я. – Днем видно, что эта штука напоминает небесный поезд. Сцепка из нескольких баллонов.
– Сцепка, гм. Что-то я слыхал про такое… Ну да, точно: баро Мирче Рольфо.
– Баро… в смысле, это значит – цыганский барон?
– Нет никаких цыганских баронов, это все выдумки газетчиков. Своих старших цыгане зовут баро – большой, главный. Мирче Чераре Рольфо, вот его полное имя.
– Мирче Рольфо, – повторил я, припоминая. – То есть, хотите сказать, над нами летит король всех цыган?
– Положим, не всех, а только европейских. Кроме прочего, как я слышал, он хозяин большого цыганского цирка.
Цыганский цирк? Джейн была циркачкой… Опять совпадение, как и название баржи? Черт возьми, весь мир состоит из совпадений! Мирче Рольфо, самый главный цыган, большой цыганский босс, летит за баржей, где перевозят адское мыло. И вчера по его приказу судно атаковал аэроплан… Но какое отношение ко всему происходящему имеют цыгане? Над «Самодержцем» висел какой-то летающий дрон– аэростат или что-то подобное – и вот теперь за Чосером с Карибом летит необычный дирижабль. Так, может, Мистер Икс – это баро Рольфо? Или Рольфо, на самом деле, мой отец, то есть SH? Я мотнул головой. Какая-то путаница, путаница и ерунда! Уж на кого, а на цыгана я точно не похож, да и нет в инициалах буквы «R», равно как и «М». Значит, Мирче Рольфо – это все-таки Мистер Икс? Если припомнить манеру, в которой тот говорил с нами по радио… Нет, она совсем не похожа на цыганскую. Мистер Икс – человек явно образованный, а я не слыхал про образованных цыган. С другой стороны, это может быть предрассудок, много ли я знаю о цыганах? Видел их таборы, их танцы, что-то читал про них, вот и все. Почему бы цыганскому боссу не быть образованным и подкованным в технике человеком?
– Кстати, были слухи, что баро Рольфо то ли умер, то ли тяжело болен, – добавил Хольф, внеся окончательное смятение в мои мысли. Затем он вернулся в рубку, откуда донесся его голос: – Скоро светает. Мы подходим к узкой части ущелья, приготовьтесь к небольшой качке.
Золотистые огни маячили уже над носом баркаса. «Табор ветров» летел заметно быстрее, чем раньше, – будто спешил, как и мы, отыскать затерявшуюся в темноте баржу.
Некоторое время назад мы заметили свет ее кормовых огней впереди. Поначалу они становились ярче, но после исчезли – «Двузубец» вошел в Железные ворота, и скалы скрыли его от нас. Теперь в том же направлении пролетел дирижабль, а за ним плыл наш баркас… Что, если цыгане собираются снова атаковать баржу? Хотя я не видел на «Таборе ветров» других авиеток, но они могут сбросить бомбы с гондолы.
– Что тебе? – спросил я Зайца, когда тот засопел с таким видом, будто собирался сообщить нечто очень важное.
Сквозь проем мальчишка поглядел на стоящего у штурвала спиной к нам Хольфа и смущенно прошептал:
– Он предложил с ними жить.
– Что-что? – удивился я и тоже посмотрел на капитана. – Жить с ними?
– Говорит, у него дочерей четверо, а сыновей только трое. Ему для ровного счета еще один нужен. Шутит так. Но он серьезно!
– То есть он хочет усыновить тебя?
– Ну… да, – Заяц стал переминаться с ноги на ногу, потом тихо выругался, нагнулся и потер левое колено. – Так это называется? Я ж не знаю. Мне раньше никто не предлагал.
– Заяц, что с твоей ногой? – спросил я. – Почему хромаешь?
– Перебили мне ее, – сумрачно ответил он. – Бык Калиган, главарь наш.
– Чей это «наш»?
– Так банды нашей. Ну, в Париже. Палкой, то есть она только с виду палка, а внутри стержень железный.
Мальчик отвернулся от меня, не желая больше ничего рассказывать. В рубке Хольф повернул штурвал, волны громче заплескались за кормой, и палуба под ногами накренилась.
– Усыновить, значит… – пробормотал я. – Так вот почему Хольф в действительности согласился плыть. Добрый он человек. Вот и одежду тебе дал.
На Зайце были парусиновые штаны, широковатые, зато крепкие, с блестящим новеньким ремешком. Им мальчишка очень гордился и часто трогал с таким выражением, будто всякий раз заново удивлялся, что у него появилась этакая вещь. Еще он получил тельняшку и картуз с якорем – по словам нашего капитана, якорь вышила старшая дочка, та, что принесла земляничное варенье. В таком наряде Заяц выглядел почти благообразно, хотя движения оставались порывистыми, а поблескивающие под козырьком глаза выдавали его энергичную и склонную к авантюрам натуру.
– И что, ты согласился?
– Как это? Нет, конечно!
– Почему? Ты видел, они живут не бедно, да и люди хорошие. Жена его детей любит, это заметно. Будет и тебя любить.
– Не будет она меня любить, как своих. И вообще у меня другая судьба, – гордо и очень по-взрослому ответил он, после чего крепко обхватил пальцами свое левое запястье.
– Какая же у тебя судьба? – спросил я.
Он снова принялся переминаться с ноги на ногу, сопя все громче, как набирающий ход паровоз, и наконец выпалил:
– Графская!
А после уставился на меня с подозрением, будто ждал, что я начну смеяться над ним. Я не смеялся – молча дожидался продолжения, но Заяц, уставившись в темноту за кормой, больше не сказал ни слова.
Тогда я прошел в рубку. Капитан выровнял посудину, уменьшил обороты, и гудение двигателя под палубой стало тише. На носу баркаса ярко горел прожектор. Сквозь смотровое окно виднелись золотистые огни «Табора ветров», успевшего улететь далеко вперед. Я все размышлял над тем, что будет, когда дирижабль нагонит баржу. Можем мы услышать эхо взрывов? Но ведь в трюме «Двузубца» бочки, и если огонь доберется до них прежде, чем они окажутся под водой…
– Баркас может плыть быстрее? – спросил я.
Хольф сказал, не оглядываясь:
– Нет, пока мы в ущелье.
– Оно длинное?
– Да уж не маленькое. На сто пятьдесят километров тянется.
– Откуда такое взялось? – Заяц вошел в рубку следом за мной.
Капитан пояснил:
– Ущелье река проделала.
– Как это? Не могла река такое сделать. Вода… она ж мягкая!
– Мягкая, но упорная. Река горы точит. А Дунай в этом месте, как дерево. – Хольф улыбнулся пришедшему в голову сравнению. – Там, где мы плывем, – основной ствол. От него отходят ветки: ущелья, теснины всякие. А еще на дереве есть плоды.
– То есть пещеры? – догадался я.
– Точно, пещеры. Дунай пещер много в этих местах понаделал, часть затоплена. Смотрите, – он показал влево, потом вправо. – С той стороны Балканские горы, с этой – Карпатские, то есть южные отгорья Карпат. Тут сходятся два горных хребта.
– Скорее – горных массива, – поправил я.
– Пусть будут массивы. Это… великая красота. Вот за что я люблю реку и все эти места вокруг.
– А дальше что? – спросил Заяц. – За ущельем, там же Черное море?
– Но сначала речная дельта, малец. Дунай расходится тремя рукавами, а между ними… – отпустив штурвал, Хольф широко развел руки, и я услышал в его голосе искреннее волнение. – Там, парень, рай. Там живут пеликаны, особые, и всякая другая живность, которую и не увидишь больше нигде. Там…
– Меня беспокоит, что мы не видим огни «Двузубца», – сказал я.
– Меня тоже это беспокоит. Хотя и меньше, чем вас, Алекс. Возможно даже, что мое беспокойство мешается с облегчением.
– Хольф, нам обязательно надо догнать баржу.
Он повел плечами.
– Не можем мы ее не догнать.
– Но она ведь свернуть могла? – спросил Заяц. – В одну из этих, ну, веток. Боковых ущелий.
– Не могла. Как там двухкорпусник провести? Туда рыбацкие лодки могут заплывать, но не «Двузубец». Не такой капитан Петер дурак. Ущелья для него слишком тесные, к тому же там отмели. Он или борта о скалы обдерет, или сядет на камни.
– Думал, в таких ущельях должно быть глубоко, – заметил я.
– Там бывают омуты такие глубокие, будто до самого ада идут. Но есть и отмели. – Хольф повернул погасшую трубку мундштуком кверху и показал нам. – Торчит со дна такой каменный столб, заканчивается в метре под поверхностью. С борта его не увидишь, но если поплывешь над ним, он тебе вспорет брюхо, как ножом. Да и узкие эти ущелья в большинстве. И ломаются зигзагами… Не пойдет туда «Двузубец».
– А тут вокруг кто-то живет? – спросил Заяц.
– Горные козлы да горные румыны. А в долинах скотоводы, сербские влахи. Дикие места.
Снова выйдя из рубки, я встал у борта ближе к носу. Вокруг громоздились скалы. Вода била в борта, вскипала бурунами; Дунай недовольно извивался в теснине, которая становилась то уже, то раздавалась вширь. Мы проплыли мимо развалин крепости, основанием погруженной в воду, миновали несколько каменистых островков – из одного торчал накренившийся могильный крест – и повернули, следуя изгибу русла.
Светлело очень медленно – утро с опаской вползало в Джердапское ущелье. Когда я вернулся в рубку, капитан по-прежнему стоял у штурвала, а Заяц сидел на полу у стены. Присев на шаткий табурет, под которым стоял мой несессер, я спросил:
– Опасно проходить здесь ночью?
– Есть такое дело, – согласился Хольф. – Суда частенько бьются. Но я плавал в этих местах, знаю их.
– И ночью тоже плавал? – спросил Заяц.
– Ночью пока не доводилось. Не волнуйся, сынок, пройдем.
В голосе капитана была спокойная уверенность в себе и в «своем деле», которое он намеревался выполнить правильно, без суеты и без ошибок. Тут я увидел через окно огонек, возникший далеко впереди, и вскочил.
– Что это там? Вы видели… уже пропал!
– Кормовой фонарь, – пояснил Хольф.
– Это «Двузубец»?
– Более чем вероятно.
– Но куда он делся?
– Должно быть, снова закрыли скалы на изгибе реки. Минуем поворот, тогда увидим.
Баркас качало все сильнее. Хольф пошире расставил ноги, крепко держась за штурвал. Основательный, как статуя, он внушал уверенность в том, что все обойдется благополучно. Не мог этот человек не вернуться в свой крепкий приземистый дом, к своей двуколке, запряженной добродушной лошадкой, к своей круглолицей Марго и к детям – ко всему тому, что ждало его.
– Вы бы не переживали, Алекс, – заметил он. – Не вижу я причин для волнения. Во всяком случае, до тех пор, пока не нагоним баржу.
Когда я снова сел, Хольф вытащил трубку изо рта, зевнул и добавил:
– Впрочем, одна причина для волнения все же есть – мне хочется спать.
– Могу сменить вас за штурвалом.
– На спокойной воде, днем – да. Но не здесь и не сейчас. Чувствуете, волнение еще усилилось?
Баркас качался все сильнее – раскачивался газовый светильник на крюке у потолка, наши тени колебались на полу и стенах. Поскрипывали два портрета, пожилых мужчины и женщины, висящие на гвоздях. Заяц для равновесия вытянул ноги, я устроился на табурете верхом.
– Лучшее средство от сна – добрая беседа, – заметил Хольф. – Я пытался расспросить мальца о прошлой жизни, но он на редкость скрытен для ребенка.
– Ничего я не скрытен, – возразил Заяц сумрачно. – Просто не люблю вспоминать.
– Что же такого было в твоей пока еще недлинной жизни, что ты не любишь вспоминать об этом?
– Всякое было, – мальчишка уставился на свои колени.
Не дождавшись другого ответа, Хольф обратился ко мне:
– Ну а вы, Алекс? Чем занимались вы?
– Мне много чем доводилось заниматься.
В этот момент за левым бортом раздался громкий плеск, и баркас сильно качнуло.
– Это что?! – Заяц чуть не опрокинулся на бок.
– Все в порядке, – заверил капитан. – Но вам лучше держаться покрепче.
Вместе с табуретом я перебрался поближе к столу, чьи ножки были прикручены к полу, ухватился за него. Посмотрел на портреты, с тихим скрипом качающиеся на гвоздях, и спросил:
– Кто там нарисован?
– Мои родители, – пояснил капитан. – Они давно почили.
– Вы немец. Как попали туда, где мы вас встретили?
Он кинул на меня взгляд через плечо, сдержанно улыбнувшись, давая понять, что заметил, как быстро я перевел разговор с себя на него, и снова уставился в окно. А я все вслушивался, ожидая, что спереди до нас донесутся раскаты взрывов, ведь цыганский дирижабль уже должен был догнать баржу.
– Рассказ о самом себе отгоняет сонливость, – сказал Хольф. – Мы вот-вот снова увидим «Двузубец», но пока этого не произошло, можете послушать… Я из Кельна. Сын пивовара, причем богатого пивовара. А сам-то пива отродясь не любил! – хмыкнул он и посмотрел на портреты. – Отец мой владел пивоваренным заводом, торговал своим товаром. Он был деятельный и жесткий человек, хорошо понимающий в коммерции. Как только я подрос, стал посылать меня с партиями пива в разные места, где у нас были интересы. И как-то – мне было двадцать – я с помощником управляющего привез сотню бочек в город Калинеску. И там встретил ее.
– Вашу будущую жену? – уточнил я.
– Да, Марго. Тогда она была еще Маргариткой. Я влюбился без памяти, всей силой, – он усмехнулся, – неистового германского духа. Мы должны были оставаться в городе около месяца, требовалось заключить кое-какие контракты с венгерскими торговцами, а еще отец приказал подыскать место под оптовый склад. Свалив все дела на помощника управляющего, я развил бурную деятельность: познакомился с родителями Маргариты, чей отец держал небольшую лавочку, засыпал ее маменьку подарками, очаровал саму Маргариту… Я тогда был совсем не такой, как сейчас, – резвый, длинноногий. Позже она вспоминала со смехом, что я немного пугал ее родителей, потому что иногда казался безумцем, и что зря я так старался. Они бы все равно выдали ее за сына богатого немецкого пивовара.
Мы обручились, и я уехал в Германию, чтобы объясниться с отцом. Он, конечно, был против. Выяснилось, что он как раз сговорился с одним торговцем, у которого была дочка подходящего возраста, и что этот брак был для отца крайне выгоден…. Он свирепствовал, а я стоял на своем. Отец не привык к отпору, в нашей семье он всегда был безусловным главой. Мы смертельно поссорились. Я выкрикнул ему в лицо гневные обвинения и покинул дом, хлопнув дверью. Очень, очень громко хлопнув ею. Он лишил меня наследства, но даже это не заставило меня пойти на примирение – я уехал в Венгрию. Через некоторое время туда пришло письмо, что он восстанавливает меня в правах… А я в ответ послал ему нашу свадебную литографию и снова был лишен наследства. На свадьбе, к слову, присутствовал мой младший брат, но не было нашей матушки, которой отец запретил приезжать. Позже, когда она умерла, мой престарелый родитель немного повредился умом. Обвинял меня в ее смерти, говорил, что она не перенесла мою женитьбу, хотя матушка всегда меня одобряла, и первый год, когда мы еще не встали на ноги, тайком от отца слала деньги. Еще несколько лет он буйствовал, иногда присылая полные гнева письма. Мы поселились в рыбацком поселке, потому что родители Марго были крайне недовольны тем, что выгодный жених остался без средств, я занялся ловлей, но быстро смекнул, как выгоднее продавать улов… У нас появилась Жасмин, потом, с небольшим перерывом, Бианка, Вираг, Джола и маленькая Маргаритка. Годы шли своим чередом, я купил свой первый баркас, затем второй. А потом младший брат прислал сообщение, что отца хватил удар, он при смерти и хочет видеть меня. Я собрал всех детей – у нас их тогда было пятеро, – жену и поехал в Кельн.
Мы с Зайцем слушали, не перебивая. Плавно поворачивая штурвал и внимательно глядя вперед, Хольф продолжал:
– Видели бы вы лицо старика! Когда он полулежал в своей постели, в темной спальне, смертельно бледный, тоньше тени, а ведь всегда был дороднее меня… Мы раздвинули шторы, внуки с внучками обступили кровать и стали спрашивать, как он себя чувствует, и хвататься за одеяла, и теребить подушки, а младшая, Маргаритка, тогда еще совсем крошка, забралась на постель и стала играться с перстнем на пальце деда… – Хольф оглянулся на нас, и я увидел, как блестят его глаза. – Клянусь – отец выздоровел тогда! Ненадолго, но он победил болезнь, порозовел, сел на кровати, прогнал сиделку, которая попыталась уложить его. В голосе его снова была уверенность, сила, так хорошо знакомая мне с братом, а потом он посмотрел на мою жену, на меня, так… – Хольф запнулся и продолжал хрипло: – Отец поглядел на нас так, что я понял: он простил и меня, и ее, и еще понял, что он… что он счастлив сейчас, впервые за много лет по-настоящему счастлив. Отец посадил Маргаритку на колени, осторожно взял маленькую ручку в свою морщинистую сухую ладонь. Руки остальных внуков сжал другой рукой, очень осторожно и ласково, снова лег на подушки и закрыл глаза. И на лице его была улыбка, такая… какую я не видел больше никогда.
Хольф замолчал, уставившись в окно. Я тоже молчал, но Заяц был не из тех, кто способен остановиться у самого конца истории, не дослушав, чем кончилось дело.
– А потом? – спросил он, ерзая. – Хольф, эй, что было дальше?
– Дальше… – пробормотал капитан. – Что же, дальше малышка стала теребить его и после спросила, почему дедушка больше не играет с ней, а он лежал с улыбкой на лице… С навсегда застывшей улыбкой. Мы сказали детям, что дед заснул, хотя старшие обо всем догадались, но Маргаритка осталась в уверенности, что он просто спит, и после еще много раз вспоминала о нем, просила отвести к дедушке, а потом забыла.
– Так он умер? – догадался Заяц. – А как же наследство? Ты его получил?
– Отец не успел снова изменить завещание, все досталось младшему брату.
– Эх! – разочарованно махнул рукой мальчишка. – Свезло брату твоему.
– После похорон он подошел ко мне, – добавил Хольф, – и предложил поделить пивоварню с нашими магазинами и складами. Поделить все напополам…
– Не может быть! Зачем ему?
Капитан пожал плечами.
– Зачем… Может, чтобы прямо смотреть в глаза своему брату?
– Чего-о? Не, я говорю, зачем он тебе предложил половину от богатства, ему какая выгода? Если бы…
– Заяц, не все на свете определяется выгодой, – перебил я.
– Да ладно… – скептически протянул он, но на лице его появилось глубокое раздумье, и мальчишка надолго замолчал.
– Брат предложил вернуться в наш дом в Кельне, – снова заговорил Хольф. – Он хотел, чтобы мы вместе занялись делами фирмы. Она разрасталась, он собирался строить новые склады и недавно открыл магазин в Берлине.
– Вы отказались, – заключил я.
– Отказался? – встрепенулся Заяц. – Откуда ты знаешь?
– А иначе как бы мы встретили Хольфа возле той деревни?
– Отказался, – подтвердил капитан. – Жизнь у реки показалась мне… интереснее.
– Вряд ли интереснее, – возразил я. – Скорее уже спокойнее и тише.
– А может быть – полнее и правильнее? Одно я знаю точно: на лице моего отца, когда его хоронили, была та же самая улыбка, которая появилась, когда он взял за руки своих внуков. Да-да, он продолжал улыбаться даже на смертном одре, и это такая же правда, как и то, что уже рассвело, что мы миновали Большой казан… – капитан подался к окну. – И что впереди я вижу «Двузубец», который, черт его побери, все же сворачивает в одно из боковых ущелий!
2
– Не нравится мне это, – произнес Хольф. – Что могло заставить капитана Петера вплыть сюда? Он очень рискует… Сколько же ему заплатили?
А может, не заплатили, может, принудили? Я не стал высказывать эту мысль вслух, чтобы не пугать нашего доброго капитана. К голове Петера могли приставить двуствольный обрез… или конец стреляющей трости и заставить повернуть в опасное ущелье, по которому мы теперь плыли вслед за «Двузубцем».
Небо стало светло-голубым, белые облака ползли над вершинами отвесных скал. Ущелье изгибалось огромной запятой, вдалеке мы видели корму «Двузубца», который медленно поворачивал вправо. У подножия головокружительных круч наш баркас казался не больше ореховой скорлупы. В темных трещинах рос кустарник, а на одном уступе Заяц углядел скрюченное деревце и долго тыкал в него пальцем, показывая нам, изумляясь, как оно смогло прорасти на камнях.
– Как думаете, с баржи нас заметили? – спросил я.
Трубка закачалась в зубах Хольфа.
– Именно об этом я размышляю последние минуты. Достаточно кому-нибудь просто кинуть взгляд с кормы… Хотя мы держимся в отдалении, и я давно погасил прожектор, но ведь уже рассвело, заметить нас нетрудно.
Ущелье впереди изогнулось еще круче, и баржа исчезла из виду. Я попросил:
– Увеличьте скорость.
– Мы и так нагоняем их, к тому же в этом месте им точно некуда деться от нас. И это беспокоит меня. Такое чувство, – Хольф приложил ладонь к груди, – будто неприятный, влажный ком застыл где-то здесь. Ничего хорошего нас не ждет.
– Может, спереди их увижу? – Заяц выскочил из рубки, и через смотровое окно мы увидели, как он подбежал к носу. Навалившись на ограждение, мальчишка вытянул шею, пытаясь заглянуть за изгиб ущелья, к которому приближался баркас.
– Мне все это не нравится, – повторил капитан.
Я достал из портмоне сторублевую банкноту, протянул Хольфу.
– Возьмите, чтобы беспокойство оставило вас.
– Я уже взял деньги за эту работу. У нас есть договор, и дело обоих выполнять его.
– Вы свою часть почти выполнили. Мне кажется, ущелье вот-вот закончится. Высадите нас и сразу отправитесь обратно.
Он так и не оторвал рук от штурвала, чтобы взять деньги, и я убрал банкноту обратно. На носу Заяц все тянул шею, глядя вперед.
– Этот паренек… – произнес капитан. – Вы, Алекс, молоды, но по вам видно, что вы отдаете себе отчет в своих действиях. Но мальчик только кажется взрослее из-за того, что вел жизнь бродяги. На самом-то деле он совсем ребенок, он наивен и чист… Да-да, чист. И я очень боюсь, что вы втравливаете его в беду. Возможно, даже ведете к смерти.
– Так заберите его, – вздохнул я. – Я хотел его прогнать, но он, как тень, идет за мной. Заберите, я буду только благодарен, если мне больше не придется отвечать за него.
– Как это, должно быть, хорошо – отвечать только за себя. Как просто тогда живется! – Хольф принялся медленно крутить штурвал, и баркас накренился. – Как же мне забрать его, если он не хочет? Я надеялся… я уже несколько раз заговаривал с ним, пока мы плыли. Он отказывается наотрез.
– Мы можем запереть его в трюме, я сойду, а вы поплывете обратно. Привезете к себе. Он сказал, что вы предложили ему жить у вас.
– Трое из наших детей – приемные, – пояснил Хольф, и я удивленно поглядел на него. – Виаг, Жасмин и Джола. Двое – дети погибших рыбаков, у которых не было матерей, а третья, которая подала вам землянику с хлебом, просто бродяжка. Я подобрал ее как-то, возвращаясь из города.
– Вот как, – пробормотал я, вспоминая радостно галдящих детей, и как они разглядывали нас. – Ну так тем более: заберите и мальчишку.
– Я бы хотел, но он не останется. Почему-то он считает своим долгом… считает своим деломследовать за вами. А если его запереть, то что он после этого будет испытывать ко мне? Нам удерживать его в доме насильно? Нет, так нельзя. Вот если бы вы попытались уговорить его… – с надеждой заключил Хольф.
– Я попробую. Хотя сомневаюсь, что Заяц послушается.
Ущелье начало расширяться – склоны расступались, пока не образовали круглую долину, заполненную водой. Ветра не было, озеро было, как голубое блюдце в белых пятнах облаков.
Справа у пологого берега из воды торчали несколько деревьев в окружении густых зарослей, а на противоположной стороне долины темнел вход в огромную пещеру. В глубине ее что-то гудело и двигалось, свет горящих огней отражался от воды и непонятных металлических конструкций. Заяц на носу оглянулся, подскакивая, тыча пальцем в сторону пещеры. Хольф произнес завороженно:
– Что же это тут прячется…
Темная пасть пещеры была заключена в огромную букву «П» из трех бетонных балок. Горизонтальная служила опорой для стены замка, который стоял на большом уступе прямо над пещерой. Примыкая концами к склону, стена подковой огибала замковый двор.
Что там находилось, отсюда было не разглядеть, виднелся лишь выступающий далеко вверх шпиль башни. Его венчал фасетчатый шар из зеркального металла, заключенный в железную дугу.
Слева над стеной висел закрепленный тросами воздушный шар с пропеллером на боку круглой гондолы.
– Удивительная картина! – пробормотал Хольф.
– Баржа идет к пещере, – я кивнул на «Двузубец», который уже достиг середины озера, затем показал вправо, – а вы сверните к этим зарослям. Там берег пологий, мы легко сойдем.
– Не хотелось бы оставлять вас здесь, – он повел плечами. – Это место буквально пропитано опасностью. И с баржи нас наверняка успели заметить. Да и что это за шар на том шпиле? Он как глаз огромной мухи. Стальной глаз. Выглядит на редкость неприятно.
– Плывите к зарослям, – повторил я. – Остановитесь, а потом разберемся. Получится встать возле них?
– Судя по тому, насколько деревья выступают из воды, глубина подходящая. Набросим носовой конец на сук потолще.
Баркас качнулся, медленно поворачивая. Замок с пещерой и движущийся к ней «Двузубец» оказались на одной линии, на левом траверсе от нас. Вытащив из несессера трубу, я покинул рубку и встал у борта. Заяц подбежал ко мне, взволнованно затопал ногами, засновал вокруг, не в силах сдержать возбуждение.
– Ты это видишь? Анри, то есть Алекс, видишь?! Там замок прямо над пещерой… А шар этот?.. О-о! Что это вообще? Зачем оно там?
– Хольф сказал, что шар похож на глаз стальной мухи. Мне он напоминает что-то другое. Вышка, шар… нет, сейчас не соображу.
– Ты и про орехи и песок со стеклом тоже говорил, что напоминают, а вспомнить не можешь!
– Про них я как раз вспомнил. Такие материалы используют для определенных работ, чтобы расклинивать породу, а потом… – покосившись на его недоуменное лицо, я замолчал и поднял трубу.
– Дай мне посмотреть! – взмолился он. – Ну, дай!
– Не суетись. Посмотрим оба, по очереди.
Первое, что я увидел, настроив резкость, – стоящего на юте «Двузубца» Вуку Чосера, который в бинокль глядел на меня. Некоторое время мы рассматривали друг друга, затем я поднял трубу выше, скользнул взглядом по балке над пещерой, по стене замка и дальше, вдоль троса и веревочной лестницы, удерживающих на месте воздушный шар.
– Там сидит дозорный, – сказал я, разглядев в корзине наблюдателя с биноклем. – А «Табора ветров» не видно.
После этого я надолго замолчал, и в конце концов Заяц принялся дергать меня за рукав:
– Ну, что? Что там еще?
– Это странно, но от замка идет железная дорога.
– Железка?!
– Ага. Там уступ, который изгибается и уходит в расселину на той стороне долины. Видишь ее? Настоящая железная дорога в этих местах… Не такие уж они и глухие, а?
– Ну, дай же мне посмотреть!
Я протянул трубу, и Заяц жадно приник к ней. Вышедший из рубки Хольф быстро пересек палубу, схватил трос, скрутил петлю и набросил на дерево, оказавшееся почти вплотную к правому борту, между баркасом и каменистым берегом. Нос «Моего дела» смял высокие заросли, ветви пружинисто качались и стучали по бортам. Берег, у воды пологий, дальше становился крутым. Я не очень понимал, что делать после того, как мы покинем баркас, и тот уплывет. Вся ситуация складывалась какая-то непонятная: мы преследуем наших врагов, они знают про это, причем их больше и они сильнее… Впору им начинать преследовать нас.
Палуба подрагивала, двигатель рокотал – Хольф не рискнул глушить машину. Тем временем «Двузубец» достиг пещеры, в глубине которой я разглядел подъемный кран. Значит, она вроде грузового дока? Если так, то пещера с замком должны быть соединены туннелями.
– Дай мне еще посмотреть, – я забрал у Зайца трубу. Резкость была сбита, пришлось настраивать ее.
Скрипнули доски, и вставший рядом с нами капитан сказал:
– Никогда бы не поверил, что в этих местах есть такое.
– Знаете что, – произнес я, не отрываясь от трубы, – вам нужно уплывать прямо сейчас. На всех парах. Мы переберемся на берег и спрячемся, а вы уходите назад в ущелье.
– И где вы собираетесь прятаться на этом берегу? Я уже говорил, что не хочу оставлять вас здесь. И не оставлю.
Я покосился на него.
– Хольф, я буду решать свои дела, а вы решите свое – вернитесь к семье. Вас ждет прекрасная жена и куча детишек. Меня не ждет никто.
– Но этот мальчик, пусть хотя бы он… – капитан попытался взять Зайца за плечо, однако тот вывернулся, отскочил и крикнул:
– Я с графом!
– С графом? – переспросил Хольф и вопросительно поглядел на меня.
Пожав плечами, я снова приник к трубе.
– Так он меня называет, хотя я не граф… Что он там делает?
– О чем вы?
Я подкрутил фокус. «Двузубец», вплыв в пещеру, целиком скрылся в темноте, но под сводом зажегся прожектор, и яркий свет озарил крышу юта, будто сцену.
Единственным актером был мистер Чосер. Он прикреплял к своей трости небольшую трубу, смахивающую на прибор в моих руках, только поуже и покороче. Положив трость на плечо, человек-лоза направил конец в нашу сторону, приник к трубке и прицелился.
– Назад! – заорал я, отскакивая от борта. – Прячьтесь!
Заяц, имевший богатый опыт беспризорника, мгновенно упал на четвереньки и бросился к рубке. Но капитан Хольф был гораздо старше и гораздо медлительнее.
– В чем дело? – удивленно спросил он, не двигаясь с места.
Дымная полоска выстрелила из зева пещеры. Гулкий хлопок отразился от склонов, раздалось быстро нарастающее гудение. Я упал.
Хольфа вбило в палубу, будто молотом.
Мистер Чосер в момент выстрела находился гораздо выше нас, и выпущенный им снаряд прилетел к баркасу наискось. Он ударил капитана в грудь, пробил насквозь и врезался в палубу. На миг перед моими глазами мелькнуло сломанное тело, красно-черное облако дыма и крови, бьющее из груди Хольфа.
Баркас сильно качнулся и просел, по-старчески кряхтя и скрипя. В трюме заклокотало – звук донесся сквозь дыру в палубе. Вскочив, я прыгнул к рубке. Заяц стоял на коленях, вцепившись в волосы, смотрел на меня глазами-блюдцами.
От пещеры к нам неслись, дымя трубами, два катера с узкими корпусами. На них стояли вооруженные люди.
«Мое дело» начало тонуть. Вода громко шумела в трюме. Вдруг там оглушительно зашипело, сквозь щели между досками повалил пар. Старый баркас содрогнулся, будто получил удар кулаком под дых, корма стала быстро опускаться, палуба накренилась. Не сговариваясь, мы бросились к задравшемуся носу.
– Они его убили! – заорал мальчик. – Убили Хольфа! Сволочи! Он добрый, а они его убили!
– Прыгаем! – велел я.
В этот миг двигатель взорвался, толкнув нас в спины волной жара. Корму подбросило, нос резко ушел вниз, и мы перелетели через ограждение. Я едва не захлебнулся, но уперся ногами в согнутые заросли, оттолкнулся и всплыл. Вокруг клокотали волны.
– Заяц! – крикнул я, но мальчишка исчез из виду.
Подплывшие катера замедляли ход. На носу одного стоял Джуса с кривой саблей в руках. Свой европейский костюм он сменил на то, что подходило ему гораздо больше: кожаные шаровары, заправленные в остроносые сапоги, цветастую рубаху и черные перчатки с раструбами. На его подручных были брюки с лампасами и куртки из парусины, выкрашенной в тускло-стальной цвет. У всех на ремнях висели пистолеты.
Баркас перестал тонуть. Вода почти достигла палубы, однако дальше он не опускался. Возможно, где-то в корпусе образовался воздушный пузырь – я не видел другого объяснения такой плавучести. Где Заяц? Я нырнул с открытыми глазами, путаясь в ветках и оказавшейся под водой листве. Поднятая со дна муть кружилась вместе с мелкими обломками, я почти ничего не видел и, едва не застряв в изломанных ветвях, вынырнул обратно. Катера уже остановились. Вода хлюпала и пенилась, мелкие волны плескали в лицо. Оказавшись посреди леса тонких стволов, я едва видел происходящее.
Пара «стальных курток» перебрались на палубу баркаса, еще двое по приказу Джусы разделись и прыгнули в воду. Некоторое время они плавали совсем рядом, трижды я опускался с головой и не высовывался, пока хватало воздуха в груди. В это время один человек, выбравшись на берег с ножом в зубах, заглядывал за валуны.
– Никого тут! – прокричал он наконец.
– Говорю же – утонули! – ответили с палубы баркаса. – Вон в трюме мертвяк… Эк его разворотило, вроде бомба в кишках взорвалась.
– На лоханке было трое, – ответил Джуса, постукивая клинком по колену.
– А вы видели, как рвануло, господин Джуса? Никто выжить не мог.
– Все равно оставлять ее тут нельзя. Граф приказал отбуксировать к пещере.
– В пещеру? Затонет по дороге.
– Затонет – перерубим тросы. Тут мелководье, а на середине глубоко, пусть идет на дно. Выполнять!
– Эй, а я несессер нашел. В рубке вот болтается, чуть не унесло…
– Сюда его, – приказал Джуса. – Разворачивайтесь, крепите концы.
Он говорил на английском, отвечали ему по-английски и по-французски. Сидя по ноздри в воде, я видел, как развернули катера, как тросы привязали к баркасу. Он тяжело закачался, вода перехлестывала через борт, волны прокатывались по палубе, и все равно старый башмак не тонул, каким-то чудом удерживаясь на поверхности, цеплялся за жизнь… Я видел все это – но больше я не видел мальчика, которого звали Зайцем, и, конечно, я не видел капитана Хольфа, чье искалеченное тело осталось в затопленном трюме. Ему не суждено было вернуться в рыбацкий поселок, к жене, к детям, к своему делу. И виноват в этом был я.
Солнце высоко поднялось над горами, в круглой долине стало тепло и светло. На катерах перекрикивались, отдавал приказы Джуса, шумели двигатели, дым шел из труб. Когда «Мое дело» развернулось проломленной кормой к берегу, я снова нырнул. Продравшись между веток, очутился возле баркаса и схватился за край дыры. Моторы загудели громче, меня потянуло вперед. Только сейчас, когда первый шок прошел, я почувствовал, как холодна вода в горном озере. Меня пробирала дрожь, зубы стучали, перехватывало дыхание, но я держался крепко. Не потому, что боялся смерти. Я боялся только одного: что не смогу отомстить.
Вода бурлила и пенилась, катера набирали ход. Огромная пещера и замок над ней были все ближе.