Вера
Машка – не рыба.
Я думала, что мама съехала с катушек. Никто и не думал, что рыба. Я всегда говорила, что хорек. Но тут сразу стало шумно и весело. Я так соскучилась по их скандалам. Мне даже стало стыдно за свое счастье. Мама кричала, что ее никто не слушает и папа ходит только на свою рыбалку. Он кричал:
– Я на рыбалке был год тому назад.
Мама с ходу придумывала что-нибудь еще.
– Ты не Господь Бог, чтобы придумывать грехи, – отвечал отец.
– Это я придумываю? А кто сжег Машкино одеяло, когда курил на балконе?
– Какое одеяло?
– Шерстяное, розовое, с мишками.
– Ир, это было лет пять тому назад.
– Я не спрашиваю – когда, я спрашиваю – кто? Ну, вспомнил? А кто потом одеяло покупал? На ком весь дом? Все, – сказала мама. – Ты костный мозг не сдаешь. Нам от тех, кто жжет детские одеяла и считает ребенка рыбой, мозгов не надо. Тем более что их у тебя нет. Брать нечего.
Отец
Брать нечего. Это у кого брать нечего? У меня институт с красным дипломом. Я по-английски со словарем читаю, я в шахматы играю. И никого рыбой не считаю.
Вера
«Я по-английски со словарем читаю, я в шахматы играю. И никого рыбой не считаю». Ни фига себе, отец заговорил стихами. Мама медлила и явно находилась в цейтноте. Но на то она и мама, чтобы никогда не попадать в безвыходные положения.
– Так, а кто ездил в Анапу?
Я не знаю эту историю, но в ней явно есть что-то подозрительное. Каждый раз, когда мама говорит: «Так, а кто ездил в Анапу?» – отец делается ниже ростом и проваливается куда-то под пол. В этот раз ничего нового не произошло. И, гордо подняв голову, мама пошла на выход:
– Пойду аквариум посмотрю.
– Какой аквариум, Ирочка?
– В котором рыбы живут.
И ушла на кухню готовить обед.
Вопрос с костным мозгом повис в воздухе. Я очень хочу, чтобы Машка выздоровела. Но как этот костный мозг будут брать? Я могу потерпеть, мне и молочные зубы выдергивали, и уколы делали, но по поводу костного мозга я ничего не знаю. Спрашивать у мамы подробности было уже неудобно. С одной стороны, она может подумать, что мне для Машки чего-то жалко, а с другой – мы в последнее время и не разговаривали совсем. То есть, конечно, все время разговаривали, но только по делу.
Просто мне тоже хотелось маму, свою собственную маму. Я еще маленькая. Меня никто не спрашивает, как у меня дела. Когда возникает вопрос про оценки, правду говорить нельзя, иначе мама расстраивается. Лучше всего наврать, тогда она говорит: «Молодец». Правда, когда я наврала про две пятерки по алгебре и одну по геометрии, отец попросил дневник. Но он же подписи математички не видел ни разу. А у меня есть ручка, которая потом стирается. Поэтому целых полчаса в моем дневнике было три пятерки по математике за одну неделю.
Идея с ручкой Светкина. Раньше мама не очень любила, когда я ходила к ней. Называла ее девушкой с неопределенным будущим. Светкины родители точно знали, что у нее будущее вполне определенное, и в красках описывали его каждый день.
– Не поверишь, – говорила Светка, затягиваясь сигаретой, когда мы стояли за школой. – Вчера мне сказали, что я буду парикмахером. Ты знаешь, мне эта идея так понравилась. Может, мне быть парикмахером?
– Стилистом, – поправила я Светку, тоже затягиваясь.
– Нет, они сказали парикмахером, это типа не cool.
– Стилистом тоже не cool, сейчас все стилисты.
Светкина мама работала доцентом в институте, а ее папа – врачом. Светка считала, что у них конфликт поколений, и жила на той же лестничной клетке, но в бабушкиной квартире. Бабушка была колоритная. Во-первых, она была ужасно старенькая, родилась до войны и в детстве жила под немцами в оккупации. Во-вторых, гнала самогон, который мы и попробовали во втором классе. А когда Светкина мать конфисковала аппарат, бабка стала заходить к соседям с предложением «вмазать по маленькой». Бабушка была страшной тайной, портившей благополучную картину счастливой семейной жизни.
Вообще у меня в школе было две подруги: Светка и Марина Ивановна. Марина Ивановна на самом деле была Мариной Ивановой, но все называли ее Мариной Ивановной. Когда Машка заболела, Светка сделала вид, что ничего не произошло. Она мне ни слова не сказала. Ее отец звонил, какую-то помощь предлагал. «Ты ему не верь, это он всегда выделывается. Смотрите, какие мы заботливые и предлагаем помощь». Маринка ходила вокруг меня кругами, сетовала на то, что Светка черствая:
– Давай я буду твоей лучшей подругой. Ты же понимаешь, две лучшие подруги – это нонсенс (она любила такие слова), а я тебе помогаю.
Мне действительно было обидно, что Светка никак не отреагировала. Но в воскресенье она позвонила и спросила:
– Ну, ты уже собралась?
Такая идиотская манера ничего не объяснять и задавать дурацкие вопросы.
– Куда?
– В больницу, я приду через две минуты, иди вниз.
Через две минуты я стояла внизу, лохматая и сонная.
– Свет, мы куда идем?
– К Машке в больницу.
– А деньги мы где возьмем, ты же знаешь, мне отец не оставляет, на что поедем?
Оказалось, что деньги дала Светкина бабка, причем с запасом, «на гостинчик». Деньги у нее делились на две части: одна – для жизни, вторая – на всякий случай. Всякийслучайные деньги хранились за иконкой Николая Угодника. Вечером позвала меня, и деньги из-за иконы вытаскивает. «Ты чего? Зачем?» Обычно она их доставала, чтобы перевести на какое-нибудь доброе дело. Давала Светке номер расчетного счета из газеты, и та шла в Сбербанк.
– Кому переводить?
– В Балашиху ехать, – решила бабушка. – У вас же там детка в больнице, а вы не едете никто.
И мы поехали.
Марина помогала словом. Хорошо помогала, с чувством. Я у нее дома на кухне плакала, плакала, когда чай пили, а она меня гладила по голове, но чашку потом выбросила в мусорку, я заметила.
Однажды я услышала, как в очереди в буфет она рассказывала девчонкам из «Б» класса, что старается мне помочь, потому что моя сестра скоро все равно умрет, и никто не доказал, что рак не заразный, а она не боится и рискует ради дружбы. Хотя ее родители против.
Я первый раз подралась в школе. Получила два за поведение в четверти. Классная сделала запись: «Бьет девочек на перемене». Но с Ивановой я больше не разговаривала.
Я набрала Светкин номер.
– Ты что-нибудь знаешь про костный мозг и трансплантацию?
– Ба, бабушка, расскажи, что ты знаешь про трансплантацию костного мозга.
Через минуту я услышала в трубке старческий голос:
– Сейчас костный мозг не берут, только кровь, перед этим делают укол, чтобы полезных клеток было больше, и потом ее переливают тому, кто болеет. А ты Машке по типированию подошла?
Откуда у Светкиной бабушки были такие знания?
– Нет, мы только поедем обследоваться.
– Ты не волнуйся, просто возьмут кровь из вены в пробирку, а потом дадут ответ.
– А вы откуда знаете?
– Так, из журнала «Здоровье». Еще в кино видела. Тут в одном сериале мальчонке надо было костный мозг пересадить, младший-то брат был не от отца, а мать за деньги хотела, чтобы результаты подделали. Но там одна девушка была, она все разузнала и подделать не дала. Ведь если костный мозг не подойдет, умереть можно. А она, мать, представляешь, хотела ребенка на погибель отдать, лишь бы только место у богатого мужа сохранить.
Светкина бабка продолжала рассказывать историю бессердечной южноамериканской матери дальше, а я подумала: «Вдруг мы с Машкой не родные?»
Мама
– Мы с Машкой родные? – спросила Вера.
– В каком смысле?
– Ну, в смысле родители у нас общие?
– Пока были общие. А тебя что так волнует?
– Вдруг на обследовании окажется, что мы не родные?
Я засмеялась:
– Нет, уверяю тебя, окажется, что родные. И никаких тайных принцесс крови в нашей семье, к сожалению, нет. Так что и платить за обследование нам придется самим.
– Ты же говорила, что у вас там бесплатно.
– Этот анализ делают в научном институте, а там платно, почти по сто долларов с человека, по курсу рублями. Значит, с нас четыреста долларов. Хорошо еще, что у нас всех кровь возьмут в отделении и за это платить не надо.
Вера пошла звонить Светке. В последнее время она ей звонит по сто раз в день. Я не спрашиваю, что они там обсуждают. Но постепенно Светка перестала быть отрицательной героиней.
Ладно, об этом можно подумать завтра. А вот о деньгах стоит подумать сегодня. Еще год назад 400 долларов выглядели большой, но не безнадежной суммой. Мы оба работали. После того как Маша заболела, понадобилось много денег, все деньги, какие были. Самым дорогим оказался транспорт. В смысле, дорога.
Когда Маша снова стала жить дома, а мы – ездить на уколы в больницу, деньги кончились первый раз. Гошка пытался найти еще какое-нибудь место, чтобы заработать, но какое? Заведующая дала нам справку, что мы нуждаемся в «индивидуальном транспорте», но что это такое, в нашей больнице не знали. Я сходила в то, что раньше называлось Собесом. Там сидели две тетушки, которые и так меня жалели, и так, и слезу уронили, но помочь не смогли. Светкина бабушка, очень активная старушка, пошла по нашему, как она выразилась, делу в администрацию. После чего нам со скрежетом стали давать машину без бензина, но с водителем. Но те тетушки, которые в прошлый раз в Собесе окропили себя слезами, орали на меня так, что я почти поверила в то, что и в прошлый раз они машину предлагали, а я, дура, не поняла.
Кроме этого, деньги потратились на квартиру. Мы купили озонатор для очищения воздуха (не обязательно, но было бы неплохо), успели поставить стеклопакеты в комнате, которая теперь стала Машкиной, поменяли сантехнику и ванну (на самом деле давно собирались) и стали ремонтировать нашу машину. Пока мы были в больнице, потратили кучу денег на мобильный телефон. Конечно, в холле был обычный, по карточке, но туда надо было идти, переобуваться, иногда ждать в очереди, а с мобильным было попроще. На работе мне собрали деньги, немного, долларов двести. Они почти сразу ушли, даже непонятно куда. И эти четыреста долларов были как-то некстати.