— Пойдем же! — повторила Хамакина, потянув меня за руку.
Мы снова поднялись по лестнице в дом. Мне даже показалось, я слышу, как мама возится на кухне. Она печет хлеб. Кто-то расхаживает взад-вперед по кабинету…
Мы с Хамакиной выбежали из парадной двери на балкон, а с него — на деревянный настил, соединявший наш дом с городом. Многие доски на нем оторвались, расшатались или сломались. Это не было последствием бури, постарался кто-то из соседей.
Почему? — недоумевала часть моего сознания. Ответ на этот вопрос так и не пришел мне в голову, пока мы осторожно балансировали по единственному бревну, оставшемуся там, где были оторваны все остальные доски и опоры.
Моя способность игнорировать очевидное поражала даже меня самого — я шел в город, где не был уже много месяцев, хотя в это время рука Хамакины постепенно таяла в моей руке. Вначале я словно держал пустую перчатку, затем — перышко, потом — дым, а потом и вовсе ничего.
Я продолжил свое путешествие по закоулкам Города Тростников в одиночестве. Никто не узнавал меня. Никто не ругался и не кричал, когда я проходил мимо. Возможно, я исхудал до неузнаваемости (волосы, отросшие ниже плеч, я завязал хвостом), а может быть, просто обо мне забыли. Так я и шел, не привлекая к себе внимания, сквозь толпу иноземных моряков, по улицам со множеством лотков, мимо храмов, где немногочисленные просители предлагали свои подношения тысячам разных богов. Так я и достиг хорошо знакомого квартала богатых домов, где многие здания поддерживали каменные опоры, а некоторые и целиком были выстроены из камня. Я миновал главный городской храм Сюрат-Кемада, где жили священники, но и там меня не заметили.
И вот я уже стоял, исхудавший до крайности, пеший и босой, но одетый во все свои лучшие вещи, с сумкой с письменными принадлежностями в руках, в очень знакомом дворе перед очень знакомой дверью. Я постучал, а мои пальцы нежно погладили резных птиц, украшавших дверь.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Велахронос с широко раскрытыми глазами. Он узнал меня. Выражение боли и ужаса у него на лице шокировало меня, и я отшатнулся, как от удара хлыстом, не зная, куда деть глаза, и сгорая от стыда.
— Я… я…
— Ты! — Споткнувшись о порог, он сделал знак, от гоняющий злых духов.
И вновь я игнорировал очевидное даже для самого себя — прошмыгнул в дом за спиной у опешившего старика и уселся на свое обычное место за партой. Я достал из сумки ручки и чернила и разложил перед собой пергамент.
Велахронос тяжко вздохнул и сплюнул, пытаясь подобрать подходящие слова.
— Да ты просто сошел с ума, мальчишка… Заявиться сюда с намерением продолжать уроки, будто ничего не произошло…
— Пожалуйста, — попросил я его без всякой надежды. И вновь у меня внутри началась буря: одна часть меня все же по-прежнему цеплялась за эту радужную, но, увы, рухнувшую надежду, а вторая — рвалась прочь, сгорая от стыда.
Старик не испытывал ко мне жалости. Первоначальное оцепенение сменилось страхом и даже гневом, и, сколько я ни искал, я так и не нашел ни в его словах, ни в выражении лица, ни в глазах доброты и прощения.
— Зачем же ты в действительности пришел сюда? — вопрошал он. — Это входит в какие-то твои зловещие планы, нужно для колдовского заговора, вызывающего дьявола?
— Я просто хотел, чтобы вы помогли мне, — всхлипнул я. (Говорят, что чародей не может плакать, во всяком случае, настоящий чародей. А так ли это?) — Чтобы все стало таким, как прежде.
Он очень странно посмотрел на меня. Я так и не смог истолковать его взгляд — он сдирал с меня кожу, как точильный камень.
— От тебя издали смердит гнуснейшей магией, Секенр. Побывав в сточной канаве черной магии, ты запятнан ею навеки. Не надо обладать особым даром, чтобы понять это. Думаю, если бы ты отдал себя в руки священников, они немедленно отправили бы тебя на костер. Только так можно очистить твою душу. Возможно, это единственный выход.
— Нет, — твердо сказал я. — Есть и другой. Я указал ему на стул рядом с собой.
Почему-то этот жест заставил его подчиниться. Он покорно опустился на сидение, и мы вдвоем посвятили себя работе, много часов подряд выписывая яркие причудливые заглавные буквы, в одном из преданий из начала времен «Три небесных брата».
На какое-то время, совсем ненадолго, все стало таким, как прежде, время в комнате словно остановилось, и все мучительные воспоминания улетели прочь, развеявшись, как дым. Я недоумевал, куда делась Хамакина. Ей всегда нравилось рисовать и раскрашивать.
Тени становились все длиннее и длиннее.
По-моему, учителю так и не удалось избавиться от страха. Он постоянно вскакивал, отрывая от работы испуганный взгляд, словно хотел проследить за тем, что стремительно двигалось по комнате. Я тоже долго и пристально вглядывался в пустоту — смотрел в том направлении, но так ничего и не увидел. Его охватила дрожь. На лбу выступил пот, хотя было довольно прохладно.
Руки у него тоже дрожали. Я потратил полчаса, подтирая страницу, на которой он посадил кляксу, едва не уничтожив роскошную букву в виде причудливо изогнутого змея. Я не придал значения даже совершенно невероятной вещи — мне пришлось исправлять ошибки собственного учителя.
— Умоляю тебя, скажи. Чего ты хочешь на самом деле? — прошептал он в таком страхе, что его было едва слышно.
Дом скрипнул и слегка содрогнулся. Очень странно — ведь он был сложен из камня.
Я долго молчал, продолжая вырисовывать изящную изогнутую линию. Здесь, думал я. И сейчас. Я хотел растянуть этот миг на века, хотел, чтобы мы оба застыли здесь, как насекомые в янтаре.
— Позвольте мне остаться у вас, — сказал я. — Позвольте жить в вашем доме, служить у вас подмастерьем и наследовать ваше дело, когда вы умрете. Я не хочу уходить отсюда, никогда.
Теперь он замолчал. Не обращая на него особого внимания, я вновь погрузился в работу. Велахронос, казалось, высматривал что-то в воздухе вокруг нас. Я ничего не видел.
Как здорово получилась страница! Как он будет гордиться мной!
— Понимаю, — наконец выдавил он. — Ты должен меня извинить, я на минуту выйду.
Я пожал плечами и принялся раскрашивать синие и зеленые листочки, окаймлявшие страницу. Велахронос поднялся со своего места и вышел из комнаты. Он не вернулся. Прошло не меньше часа. Мне уже давно хотелось и пить, и есть, но я продолжал работу, решительно настроившись создать что-нибудь стоящее, чтобы продемонстрировать своему учителю.
Лишь когда начало смеркаться, я прервался, откинулся на спинку стула и потянулся. Шея и плечи затекли. Обе ноги онемели от длительного сидения. Первая страница легенды «Три небесных брата» была уже почти закончена, но я не мог доделать работу без свечи.
Я позвал Велахроноса — он не ответил. Я с трудом встал — ноги дрожали — и начал рыться в столах и шкафах в поисках свечей или лампы.
В конце концов я вышел в соседнюю комнату и нашел на полу мертвого Велахроноса. Он перерезал себе горло ножом для бумаги и умер, не издав ни звука — очевидно, его так испугала перспектива провести остаток жизни бок о бок со мной, что он сам отправил себя прямиком в челюсти Сюрат-Кемада.
Я застыл на месте, закрыв лицо руками. Попытался заплакать и зашелся в кашле. И все же мне удалось заплакать по-настоящему, и все мое тело сотрясалось от рыданий, когда я упал рядом с ним на колени и взял его холодные руки в свои, умоляя простить меня. Он был прав. Я совсем сошел с ума, осмелившись заявиться сюда. Я был черным магом, чародеем, и не имел права закрывать на это глаза, оставляя вопрос о чародеях и их жертвах нерешенным до скончания времен. Как мог, я воздал ему последние почести, проведя погребальный ритуал. Отыскав на кухне свечи, я вернулся, поставил их вокруг трупа и зажег легким прикосновением руки. Я просидел с ним всю ночь, пока горели свечи, зачарованное пламя танцевало у меня на ладонях, а эватимы царапались в окна и двери, стремясь добраться до моего любимого учителя. Я не заснул ни на миг. Я не оставил свой пост.
Утром я, его убийца, тихонько выскользнул из дверей, крепко зажав под мышкой свою сумку с перьями и бумагой.
Глава 6СТРЕЛЫ ЦАРЯ НЕОКА
Домой я не пошел. Я боялся отцовского дома с его призраками и, если воспользоваться словами моего учителя, зловонием магии. И все же я любил его, единственный дом, который у меня был. С ним были связаны все мои воспоминания. Я, живой Секенр во плоти, больше не был физически связан с разумом Секенра, который существовал в доме подобно эху, отражаясь от его стен.
Возможно, так оно и было. Я боялся, что дом поглотит меня. Или ему уже удалось это сделать.
Ну и лжец же ты, Секенр, всегда готовый спрятаться за красивой метафорой. Нет, все, чего я боялся, было во мне самом.
Много часов подряд я брел по улицам в тумане и измороси, наслаждаясь собственным одиночеством, продираясь сквозь толпы служанок и окрестных домохозяек, вышедших из дома сделать покупки и посудачить с лавочниками, иноземными моряками, рабами. Один раз я почувствовал, как кто-то тянет меня за пояс, и, оглянувшись, увидел убегающего мальчишку. Он стащил у меня кошелек. Я не стал кричать. Денег там все равно не было. А если там что-то и лежало, оно было отмечено печатью магии, и вору наверняка еще придется пожалеть о своем поступке.
На узенькой, постоянно петляющей улочке резчиков идолов я постоял немного перед статуями. Здесь можно было созерцать Бель-Кемада, Шедельвендру и других богов, не платя храмовой пошлины, так как резчики, не столь проворные, как остальные торговцы, не спешили прятать идолов. Иногда бог часами разговаривал с кем-то из избранных, и на улице моментально собиралась толпа, а дела у резчиков сразу же резко шли в гору. Скульптуры, созданные в момент божественного вдохновения или после пророческого видения, раскупались практически мгновенно.
Я миновал множество павильонов, торгующих всякой всячиной, посвященной разным богам и разным ритуалам. В одном из них курился ладан, от которого поднимались густые клубы дыма, заполнявшие улицу до тех пор, пока порыв ветра не уносил их прочь. Из другого павильона, завешенного тканью, доносился монотонный барабанный бой.