— Если бы мне пришлось провести целый вечер рядом с ее бабушкой, не знаю, что бы чувствовал я. Эта женщина — угроза обществу.
Генриетта выжидательно смотрела на Майлза.
— Ну?
— Передай ей, чтобы оставила для меня первую кадриль.
— Какой же ты милый, — просияла Генриетта и, встав на цыпочки, чмокнула Майлза в щеку. Его кожа оказалась теплой и на удивление мягкой. Если бы он повернул голову немного правее…
Генриетта так проворно опустилась на пятки, что покачнулась.
— Я знаю, — самодовольно отозвался Майлз.
— Противный, — тут же парировала Генриетта, укрываясь за старым обидным прозвищем, словно кутаясь в старое и любимое одеяло.
— Поедешь сегодня днем кататься со мной? — спросил Майлз.
Генриетта с сожалением покачала головой:
— Не могу. В пять придет мой новый учитель пения.
— Новый учитель пения? — Вместе с Генриеттой Майлз пошел к двери. — А что случилось с синьором Антонио?
На правой щеке Генриетты появилась и исчезла ямочка.
— У них с кухаркой вышло артистическое разногласие.
— Артистическое разногласие?
— Синьор Антонио считал, что истинному артисту не требуется разрешение, чтобы угоститься печеньем кухарки. Та с этим не согласилась. — Генриетта посмотрела на Майлза. — Кухарка, как ты знаешь, замечательно умеет орудовать скалкой.
— Только не со мной, — самодовольно заявил Майлз.
— Хвастун.
Майлз отступил в сторону, чтобы подбежавший лакей открыл для него дверь на улицу.
— Ревность тебе не идет, моя дорогая.
Генриетта встала как вкопанная перед открытой дверью.
— Кто сказал, что я ревную?
— Не пытайся это скрыть, — многозначительно сказал Майлз. Слишком многозначительно. — Ты знаешь, меня кухарка любит больше.
— О! Конечно! Кухарка. — Генриетта глубоко вздохнула. — Разумеется.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Генриетта? Ты как будто разволновалась.
Генриетта выдавила улыбку.
— Прекрасно. Отлично. Просто немного… э… ну…
Майлз нахлобучил шляпу.
— Тогда до вечера! Передай кухарке, что я ее обожаю.
Дверь за ним захлопнулась. Генриетта стояла в отделанной мрамором передней, уставившись на закрытую дверь. Девушка стояла так долго, что лакей неловко переступил с ноги на ногу и спросил, не желает ли она, чтобы он снова открыл дверь. Генриетта покачала головой, не совсем уразумев, о чем он спросил, потому что мысли ее блуждали совсем в других краях, заканчивая то последнее предложение. Генриетта не была уверена, что результат ей понравился. Вообще-то он ей совсем не понравился.
«Просто немного… ревную?»
Глава десятая
Поэзия, романтическая: подробный отчет, представленный агентом в военное министерство.
Майлз бодро сбежал с крыльца Аппингтон-Хауса. Щеку до сих пор покалывало там, где к ней прижались губы Генриетты, и Майлз рассеянно потер это место. Аромат ее туалетной воды — цветочный, Майлз никогда не мог запомнить его название — щекотал ноздри. Приятный запах. Как Генриетта. Поплотнее надвинув шляпу, Майлз отбросил эту мысль и окинул взглядом залитую солнцем улицу. Только-только пробило двенадцать, и впереди у него еще целый день.
День, самодовольно решил Майлз, складывается исключительно удачно: Дауни сумел завязать ему галстук узлом «водопад», испортив всего три куска полотна; кухаркино имбирное печенье, как всегда, было воплощением высшего имбирного качества; ходили слухи о новом сопрано в «Хеймаркете» (в настоящий момент Майлз находился в прискорбном промежутке между двумя любовницами). Ну и самое главное — охота за шпионом.
Откинув упавшую на глаза светлую прядь, Майлз с улыбкой обернулся на Аппингтон-Хаус. Даже теперь, когда в Лондоне у него было собственное жилье, он по-прежнему больше чувствовал себя как дома здесь, чем в любом другом месте в мире.
В первый раз он поднялся по этим пологим ступенькам перепуганным восьмилетним мальчиком, которому некуда было деться на Рождество. Родители его находились на континенте, старую няню вызвали ухаживать за ее больной сестрой, и Майлз так и болтался бы без дела, если бы Ричард не предложил поехать к нему домой.
Взяв друга за шиворот, Ричард вывел его перед собой и радостно сообщил:
— Я привез к нам Доррингтона.
Леди Аппингтон, лишь начинавшая седеть, но и тогда такая же властная, поспешно шагнула вперед.
— А семья Доррингтона знает, что он здесь? — спросила она.
Ни Ричард, ни Майлз как-то об этом не подумали. Ричард мгновение поразмышлял.
— Нет.
Поскольку худшие опасения в отношении сына оправдывались — его ждала карьера похитителя, — леди Аппингтон сурово посмотрела на своего своевольного отпрыска.
— Тебе придется вернуть его.
— Вы не волнуйтесь, — буднично сказал Майлз, и в этот момент в комнату вошла пухлая малышка в платье с оборочками. — Они не хотят, чтобы меня возвращали.
Не успела леди Аппингтон отреагировать на столь поразительное заявление, как девочка сунула Майлзу в руки растрепанную куклу. Фарфоровая голова угрожающе покачнулась, и из шеи посыпались опилки.
— Играй.
Майлз решил, что, раз уж он останется здесь на каникулы, надо сразу прояснить некоторые вещи.
— Мальчики, — с ноткой важности в голосе сообщил он, — в куклы не играют.
Его слова не произвели на малышку никакого впечатления. Она снова сунула ему куклу.
— Играй.
— Послушай, Селвик? А у твоей сестры есть игрушечные солдатики?
С этого все и началось. Майлз прочно обосновался в доме Аппингтонов. Вскоре леди Аппингтон написала виконтессе Лоринг, на тот случай, если та почему-либо воспротивится присвоению ее сына, но полученный ответ настолько пестрел отзывами о «Свадьбе Фигаро» и настолько был лишен малейшего упоминания о Майлзе, что леди Аппингтон пробормотала несколько весьма нелестных отзывов, направленных куда-то в сторону Италии, и принялась переклеивать ярлыки на сундуках Майлза. В тот вечер юный Доррингтон получил добавочную порцию десерта, а объятие на ночь поставило его перед лицом неминуемой смерти от удушья.
После этого было просто решено, что все рождественские праздники, летние каникулы и все остальное, что может возникнуть в промежутке между ними, Майлз проводит в Аппингтон-Хаусе. Лорд Аппингтон брал его на рыбалку и охоту и обучал азам управления поместьем. Леди Аппингтон бранила его, баловала и тащила, вырывающегося и стенающего, подбирать одежду для школы. Время от времени Майлз получал из Европы посылки — с мутной минеральной водой, нотами и крошечными кожаными штанами, которые налезли бы на него, когда ему было года два, но его истинным домом стал Аппингтон-Хаус.
А еще здесь было то самое имбирное печенье.
Майлз подумал, не вернуться ли еще за пригоршней, но решил, что двенадцать штук для одного дня вполне достаточно. Кроме того, его ждет дело.
Весело насвистывая, он легкой походкой направился в клуб. Накануне вечером, после фиаско с запиской, Майлз долго просидел за уединенным столиком. После нескольких обжигающих глотков джина он перестал проклинать себя и оставил соблазнительные образы самобичевания. Где-то на середине стакана он пришел к заключению, что на самом деле все обернулось не так уж плохо. Как-никак у него появилось доказательство, что Вон замышляет что-то незаконное, в чем бы эта незаконность ни выражалась. Невинный человек не станет назначать тайные встречи в подозрительном районе города.
Что же касается записки… а о ней и вообще никому знать не нужно, не так ли?
Кроме того, что такое одна записка по сравнению с перспективой добыть целую гору доказательств? Майлз уже на три четверти опустошил стакан с джином и определенно преисполнился оптимизма, хотя свеча и догорела, а официантка Молли метала на него сердитые взгляды. Не довольствуясь одной запиской, решил Майлз, он соберет достаточно улик, составит против Вона основательное дело и выявит его сообщников, внедренных им по всему городу.
Той одной записки, если б ему удалось стащить нужную, вполне хватило бы для обвинения Вона — тут Майлз с тоской прищурился на уровень джина в своем стакане и сделал еще глоток, — но она никак не помогла бы выкурить сообщников Вона из их убежища. Где один таинственный человек в плаще с капюшоном, там обязательно есть и другие; шпионы обычно творят свои подлые делишки с помощью разветвленной сети.
К тому моменту, когда стакан опустел, Майлз составил план и попытался бы привести его в исполнение немедленно, если бы не подрастерял немножко форму. Он не был пьян, не с одного же стакана этой гадости… или их было три? Вспомнить он не мог. Во всяком случае, он немножко… устал. Точно. Устал.
Трудности с нащупыванием дверной ручки при выходе из таверны убедили Майлза, что ночью лучше еще подумать над планом и во всей полноте осуществить его на следующий день. Когда он снова сможет идти ровно. И потом, ему нужен помощник, и он знал, где его найти.
Выйдя теперь на Сент-Джеймс-стрит и по пути увернувшись от фаэтона с никудышным кучером, Майлз энергично зашагал в «Уайтс» — на поиски хорошей порции бренди и сообщника по преступлению.
Именно в такие моменты Майлзу не хватало Ричарда. Он никогда не признается — по крайней мере вслух, — но в «Уайтсе» стало как-то странно пусто без его старинного друга. На подобное дело логичнее всего было бы пригласить Ричарда; еще в школьные годы они даже разработали собственный шифр, оказавшийся не по зубам самым дотошным французским агентам. Так нет, Ричарду приспичило влюбиться. Несколько опрометчиво с его стороны.
Не то чтобы Майлзу не нравилась Амели. Она казалась довольно милой. Достаточно красивой, умной, явно преданной Ричарду. Не во вкусе Майлза, но это, вероятно, и хорошо, поскольку в его представлении мало что выводит из равновесия и бесчестит так, как преступная страсть к жене лучшего друга… за исключением, возможно, преступной страсти к сестре лучшего друга. Поэтому Май