хочет. Не говоря уже о том, что очень немногие мужчины способны непринужденно беседовать об английских монархах. Для меня это опаснее любой мускулатуры».
Бога ради! Я, кажется, заражаюсь настроением Генриетты. Пока, за то ограниченное время, что я знакома с Колином Селвиком, он был невозможно груб в письме, еще более невыносим лично, и только за минувший день или около того он перешел к нормальному человеческому поведению.
Кроме того, даже если теплый, приветливый, расслабленный Колин был настоящим, идея закрутить роман с человеком, чьим архивом я пользуюсь, ужасна. Хуже даже служебного романа. Что, если у нас что-то начнется (я вернула свой непослушный разум назад, прежде чем он чересчур подробно начнет размышлять, чем бы это что-то могло быть, и завершит диалогом), быстро закончится, а мне еще останется изучить несколько тысяч страниц? В лучшем случае возникнет крайняя неловкость. В худшем — это может означать конец моего доступа в его библиотеку. Мужчины приходят и уходят, а рукописи остаются. Или что-то в этом роде.
Но были же эти взгляды исподтишка…
Я затопала по коридору в библиотеку, словно выбиваемая каблуками дробь могла вытеснить раздражающее гудение моих мыслей. Уже берясь за рукописи, я помедлила. В таком состоянии я могу полчаса пялиться на страницу, не видя на ней ни слова. Да и общение с предками Колина не лучший, пожалуй, способ не думать о нем.
Пытаясь отвлечься, я извлекла из кармана мобильник. Я нуждалась в голосах — милых, современных человеческих голосах. Например моей младшей сестры Джиллиан. Она быстро вправит мне мозги. Но — сверилась я с часами — в Штатах сейчас только полдесятого утра, и Джилли не понравится, что в субботу ее разбудили до полудня. Как, кстати сказать, и живущим с ней девушкам, отсыпающимся после пятничных ночных кутежей. Последний выход к бранчу в столовой в час дня, так зачем вставать раньше 12.45? Ах, колледж.
Что ж, я всегда могу позвонить Пэмми. Я прокрутила список номеров. Хотя в ситуациях эмоционального кризиса, требующих деликатного подхода, проку от Пэмми мало, она великолепно умеет объяснить мне, что я веду себя по-идиотски.
Глядя в окно, я нажала на кнопку.
— Элли! — заверещала Пэмми. Уменьшительными именами мы пользуемся, поскольку знаем друг дружку с пяти лет наряду с отвратительным количеством шокирующих личных сведений. — Как Суссекс?
— Я полная кретинка, — сказала я, кося одним глазом в окно.
— Что ты сделала?
— Ничего… пока. — Не зеленая ли куртка мелькнула на краю парка? Нет. Какое-то растение. В парках они встречаются, напомнила себе я. — Я, кажется, прикидываю, как бы подцепить Колина. Глупо, да?
— А почему бы и нет? — закричала Пэмми. — Он симпатичный. Ты — одинокая. Вперед!
— Ты должна бы сказать мне, что я веду себя смешно!
— Когда ты в последний раз ходила на свидание? — многозначительно спросила Пэмми.
Я быстренько мысленно прикинула. Свидание вслепую в марте не считается, как и ужин с коллегой в июне, предположительно платонический до того момента, когда парень принялся тискать меня в такси на обратной дороге. Хороший удар по нахальной руке убедил того типа в ошибочности его умозаключений. По правде говоря, я просто не встретила никого, на свидание с кем стоило бы потратить время и силы. В списке мест, где можно встретить достойного мужчину, университетский кампус стоит ненамного выше женских монастырей и концертов фольклорной музыки. А с тех пор как я приехала в Лондон… ну, предлог-то всегда найти можно, не так ли?
— В декабре прошлого года, — пробормотала я. Дата моего преданного самой широкой огласке и неприятного разрыва с Грантом.
— Жалкая картина!
— Я тоже тебя люблю, Пэмс.
— Слушай, в «Космо» за этот месяц была статья… — До меня донеслось шуршание страниц — Пэмми рылась в своем обширном собрании журналов. — Вот она! «Десять простых способов, как очутиться в его постели».
— Но я не хочу…
Пэмми на всех парах неслась вперед.
— Надень сегодня вечером что-нибудь сексуальное. Никакого твида. У тебя есть бюстье?
— Нет! — взвизгнула я.
— О, я одолжила бы тебе свое, но ты в Суссексе — вот в чем проблема. А как насчет…
— Даже не думай, — мрачно отрезала я.
Пэмми ошивается на окраинах мира моды. Соедините это с полным отсутствием а) вкуса и б) стыда, и вы получите красное кожаное бюстье, платье из разноцветных перьев и ярко-розовые брюки под змеиную кожу. В четверг вечером она пыталась уговорить меня надеть наряд, состоявший исключительно из двух носовых платков.
Меня спасла настойчивая трель домофона Пэмми.
— Ой! Я должна идти. Удачи тебе сегодня! Завтра жду от тебя рассказа во всех пикантных подробностях, я серьезно — во всех! Мяу!
— Не будет никаких… — Связь оборвалась.
Вот тебе и вразумление от Пэмми. Ну и ладно! Я сунула телефон назад в карман и собралась вернуться в девятнадцатый век, где по крайней мере никто не печатал статей про то, как затащить в постель идиотов-мужиков, которые не хотят, чтобы их туда тащили, даже и при наличии у тебя бюстье, которого у меня не было.
Может, воспользоваться все же предложением Колина и совершить набег на гардероб Серены? Она чуть похудее и немного повыше меня, но с платьем для коктейлей это большого значения не имеет, верно? А если оно и будет немного внатяг и короче, чем задумывалось, что ж…
Фу какая гадость: я не собираюсь предлагать себя как уличная девка, и соблазнять никого не хочу, и дрожи в коленях из-за высоких скул и непринужденных ссылок на Карла II не хочу. В ту сторону пойдешь — с ума сойдешь, да еще и огромный предостерегающий знак найдешь: «Здесь водятся драконы». Один уж точно. Склонный к внезапным вспышкам. Возможно, сожравший в свободное время случайно встреченную деревенскую девицу, оставив от нее только резиновые сапоги.
Вытащив коробку, с которой работала, я развязала тесемки и заставила мозг обратиться к более важным делам, как то: давно умершие французские шпионы.
Если вечеринка из преисподней не начнется раньше семи тридцати, а сейчас только два тридцать, то я все еще смогу провести за работой несколько часов. Одеться не займет у меня много времени, твердо сказала я себе. Нет причин прикладывать к этому особое старание, и есть все основания подольше задержаться в библиотеке. Я по-прежнему не догадывалась о личности Черного Тюльпана, хотя ради Генриетты не возражала бы, чтобы им оказалась маркиза де Монтваль.
Разумеется, оставалось таинственное поведение Вона, с которым приходилось считаться, и человек, напавший в ночи на Майлза. Я трижды прочла его письмо к Ричарду с описанием инцидента — вдруг что-то проглядела: примечание или постскриптум с намеком на внешность человека, набросившегося на него с тростью, но ничего такого не обнаружилось. В отличие от театральной афишки, о которой он распространялся на протяжении нескольких абзацев во все более восторженном тоне. По моему мнению, он придавал слишком уж большое значение закладке в книге: я, например, использую любую бумажку, какая попадется под руку — старый билет в кино, счет за телефон, почтовые открытки, — и сую между страницами.
Что касается оперной певицы… как и Майлзу, имя показалось мне знакомым. Я знала — нечто подобное уже мне встречалось, когда я собирала материал для диссертации еще до приезда в Англию, и читала все, что могла найти в библиотеках Гарварда — от старой периодики, сохраненной в микрофильмах, до всего, что современная наука превратила в академические издания. Кое-что про оперную певицу, припомнила я с нарастающим волнением. Слухи о связи с Наполеоном. Обвинения в шпионаже. И ее имя оканчивалось на «а».
Как у любой существующей певицы, сухо напомнила себе я.
Вот невезуха. Я прямо-таки видела перед собой страницу, прокручивающуюся на темном экране для просмотра микрофильмов в цокольном этаже Ламонта. Это была своего рода колонка сплетен… и в ней фигурировала оперная певица, обвиняемая в шпионаже. Или ее муж? Конечно, проще всего открыть ноутбук и найти соответствующее место в моих записях, но нет, это было бы слишком легко. Я вступила в личную схватку со своей памятью.
Каталани. Да, именно так ее звали. Отлично, значит, имя все-таки заканчивается не на «а». Но — на гласную, и в нем есть три «а», так что более чем понятная ошибка.
Проклятие. Как было бы удобно, если б означенная оперная певица являлась мадам Фьорилой.
И если вдуматься, то и случился данный инцидент много позже — не раньше… тысяча восемьсот седьмого? Тысяча восемьсот восьмого года?
Может, лихорадочно соображала я, существовала целая шпионская сеть, состоявшая исключительно из оперных певиц!
Или же я делаю абсолютно нелепые предположения.
Определенно — второе.
Состроив гримаску собственной глупости, я забралась в свое любимое кресло и сняла резинку с бумажной коробки, где лежал дневник Генриетты и переписка за 1803 год. Я надеялась, что размышления Генриетты окажутся более плодотворными, чем мои.
Она по крайней мере не тратила попусту время, таращась в сад в надежде разглядеть мелькнувшего в кустах некоего человека! Рукописи, твердо напомнила я себе. Я здесь ради рукописей, а не ради мужчин.
И, получив полезный нагоняй, я оторвала взор от окна и решительным образом устремила его на густо исписанные страницы дневника Генриетты.
Глава четырнадцатая
Книжный магазин: гнездо шпионажа, интриг и мятежа.
— Вот! — объявила Пенелопа. — Ты снова сделала это.
Генриетта, просматривавшая новые поступления в книжном магазине Хетчердса, очнулась от грезы, участниками которой были Майлз, белый конь и она сама в прелестном, ниспадающем свободными складками платье.
— Сделала что?
Она оторвалась от книг, которые перебирала, и посмотрела на подругу, взиравшую на выставленные романы, словно коварная сводная сестра, сошедшая с их страниц. В двух шагах от них Шарлотта углубилась в новинки из Франции, обещавшие эффектные истории о любви и интригах. Хм, любовь. Интриги. Майлз. Губы Генриетты изогнулись в тайной ухмылке.