– Чем раньше, чем лучше… Если сразу после рождения, то это – милосердие.
– Так что же – вновь проскрипционные списки?
– У нас есть Сулла…
Запись на этом прервалась.
– Ну и что? – спросил Флакк. – Что мы можем почерпнуть из этого разговора?
– Во-первых, что они хотят лишать патрициев памяти сразу после рождения. Плебеям это кажется милосердным… Они всего лишь уравняют всех лацийцев в способностях. Это не геногаз озерников, который удушает всех родственников до седьмого колена. Девиз “очистителей” не “убийство”, а “справедливость”. То есть идеологически очень верный посыл. Похитителям не в чем себя упрекнуть. И второе…
– Они составили проскрипционные списки, – перебил Флакк. – Но это мы знаем. Как и то, что у них есть вожак…
– Его кличка “Сулла”. Информации слишком мало. Но эта запись чем-то замечательна… К сожалению, пока я не могу понять – чем…
Они уже подлетали. Больница при взгляде сверху напоминала богатую загородную виллу. Больничные корпуса были выкрашены в веселенькие безыскусные цвета: тот ярко-голубой, то желтый, как желток поджаренной с одной стороны глазуньи. А вокруг сады с бассейнами, фонтанами и бесчисленными скульптурами. Высоко в небе ласточки чертили замысловатые узоры: день выдался на редкость погожим. С земли доносилась протяжная, но вовсе не заунывная песня: то сборщики винограда подбадривали себя за работой. Виноград на Лации в основном собирали вручную. Это не было прихотью реконструкторов или какой-то мелкой выгодой. Отнюдь. Просто считалось добрым знаком принять участие в сборе винограда. Чтобы потом дегустировать молодое вино на Вакханалиях, бесшабашных и не всегда безобидных.
Флакк посадил машину и первым выпрыгнул на площадку. Огляделся. Только после этого сделал знак Марку: выходи. Следом за ними на краю площадки опустился военный флайер: легионеры-патриции охраняли префекта по особо важным делам. Он, Марк, сейчас – последняя надежда всех аристократов Лация. Самое смешное, что аристократов должен спасать бывший раб.
“Нет тут ничего смешного, нет, нет, нет…” – поскрипывали под кальцеями камешки, пока патриции шагали в тени пропилей, направляясь к дальнему корпусу.
Впрочем, летняя жара уже отступила. Звезда Фидес одаривала Лаций, свою любимую планету, ласковым теплом середины осени.
Медичка, что встретила их в просторном атрии больничного корпуса, была дочерью Манлия Торквата, лишенной ноши патрициев. То есть происхождением – патрицианка, по званию – плебейка. Будто в насмешку девочке дали имя Мнемосина.
Кому дочь Манлия сочувствует сейчас? Отцу и братьям, с которыми связывает кровное родство, или плебеям, к которым ее толкнул бездушный выбор отца?
– Мой брат чувствует себя неплохо, – сообщила Мнемосина, мельком бросив взгляд на темные тоги мужчин. – Вы можете с ним поговорить.
Она знала, откуда они явились. Однако не сказала ничего. Впрочем, в эти дни многие не находили слов.
Смятение – единственное, что читалось на лицах тех, кого горе не коснулось лично.
Мужчины прошли в палату. Мальчик сидел на кровати и читал. На голове – диагностирующий обруч, такие же обручи на запястьях. Лицо желтоватое с зеленым синяком под глазом. Читая, юный Манлий Торкват водил пальцем по бумажной странице большой и роскошной книги. Шевелил губами. Теперь это был единственный сын сенатора. Наследника Торкват потерял два года назад – его тоже убили сектанты. Демонстративно подкинули труп, оставив на теле несколько бумажных страниц со своими требованиями. Убийцу вигилы выследили, но негодяй погиб во время задержания. Никто не мог соперничать с Манлиями в консерватизме. На все предложения даровать плебеям больше прав, Манлии неизменно отвечали “нет”. Два года назад убийство наследника выглядело как предупреждение. Но сенатора Манлия Торквата ничем нельзя было запугать. Тогда “очистители” не посмели идти дальше. Теперь решились.
Марк придвинул стул и сел рядом с кроватью. Маленький Торкват поднял голову и посмотрел на него. Ничего не спросил. Лишь шевельнул губами. В нем не было детской живости и беззаботности.
– Ты что-нибудь помнишь? – спросил Корвин.
Мальчик подумал, насупив темные брови. И тоже спросил:
– Где?
– В чужом доме. Тебя долго держали чужие люди в чужом доме.
– Холодно… – Малыш передернул плечами.
– Люди… их лица… Волосы… белые… черные…
Юный Торкват пошевелил губами. Но ничего не сказал.
– Женщины… мужчины… – подсказывал Марк.
– Женщина… – Торкват перевернул страницу и показал Марку изображение Цирцеи. Волшебница на объемной картинке превращала спутников Одиссея в свиней.
– Он ничего не помнит, – сказала Мнемосина. – Медики проверяли.
Мальчик перевернул страницу с изображением Цирцеи и вновь зашевелил губами. Только тут Марк догадался, что юный Торкват заново учится читать.
Корвин закусил губу.
Трое взрослых вышли из палаты.
– А второй? – спросил Марк. – Сын Камилла…
– Малыш потерял дар речи, мочится под себя, – ответила Мнемосина. – Он вновь младенец в подгузниках. И мать не отходит от него ни на секунду.
– Мерд! Мерд! Мерд! – Марк был почти готов понять, что такое “бешеная ярость”. – Мы можем просканировать мозг Камилла?
– Это ничего не даст…
– Как его лишили памяти? Стирание личности?
– Не похоже. Нигде на голове нет следов от электродов. А при стирании личности такие следы остаются. И потом Торкват… Не похоже, чтобы маленького Торквата подвергли подобной процедуре.
“В самом деле, не похоже”, – согласился голос.
– Тогда эликсир правды? Он разрушает генетическую память патрициев…
– Возможно… – не слишком уверенно произнесла Мнемосина.
– Анализы крови? Данные обследования? – не оставлял попыток выяснить истину Корвин.
– Не можем определить, – вздохнула девушка. – Скорее всего, детям дали сильнодействующий препарат. Но отпустили только через несколько дней. Мы обнаружили у Камилла в крови следы какого-то неизвестного вещества… А у Торквата – все чисто.
– Если выясните что-нибудь новое, сообщите мне, – это все, что мог сказать Мнемосине Корвин.
Флакк первым вышел из корпуса, огляделся. И только после этого позволил выйти следователю.
Юноша остановился на ступенях, глядя на раскинувшийся вокруг парк. Корвин почти физически ощутил невыносимую тяжесть на плечах. Как ему хотелось послать все немедля в Тартар, позабыть обо всем. Бежать… Сесть на первый попавшийся челнок. Он не выдержит больше! Не сможет. “Отвяжитесь от меня!” “Оставьте меня в покое!” – хотелось крикнуть ему, как мальчишке-подростку. Сесть на ступени, разрыдаться… От перенапряжения он весь дрожал.
Флакк положил ему ладонь на плечо:
– Ты устал, Марк. Как только все кончится, отправляйся на Капри. На острове у меня есть отличная вилла. Море, пещеры, горы… Выбирай что хочешь.
– Я хочу на Капри сейчас! – У Марка внезапно брызнули из глаз слезы. – Пусть консулы следят… как им поручили… пусть делают, что хотят. Составляют свои проскрипционные списки. Как Сулла…
“Сулла – это не вожак!” – шепнул голос предков.
Марк оцепенел. О, боги! Как он сразу не догадался!
Корвин бегом кинулся назад к посадочной площадке. Трибун – за ним.
– Куда ты так бежишь? – изумился Флакк. – Можно подумать, ты только что узнал, кто стоит во главе секты.
– Мы отправляемся в гости к Сулле. Луций Корнелий Сулла… Где он сейчас?
– В своем имении, надо полагать. Он давно уже не появлялся на людях. Ты что, считаешь, что патриций Луций Сулла стоит во главе секты? – изумился Флакк.
– “Сулла” – это не вожак.
Один из предков ныне здравствующего патриция решил взять это имя, чтобы поразить остальных своей дерзостью и своими претензиями. Впрочем, все Корнелии были заносчивы. Новый Сулла не оправдал ожиданий. Он не был хорошим полководцем и не претендовал как лавры тирана, как его тезка. Ни он, ни его потомки не отличались безобразием, как знаменитый диктатор. Вполне заурядная внешность, в меру подправленная умелыми стилистами. Чем славились потомки первого Суллы, причем, от поколения к поколению все больше и больше – так это тягой к прекрасному полу, вину, диким забавам, и политическим интригам. “Дерзость всегда и везде” – стало их девизом. Дерзали они с поразительной настойчивостью. Казалось, они мечтали об одном – удивлять соплеменников. Скользкая эта дорожка заводила их в неведомые дебри.
Дом нынешнего наследника безумного рода успел изрядно обветшать и состариться. Но огромное строение, выкрашенное в темно-вишневый цвет, по-прежнему подавляло своим мрачным великолепием. Атрий был отделан черным мрамором, вместо отверстия в потолке – ночной небесный свод, усыпанный искусственными звездами. В двух огромных чашах пылал настоящий огонь. Пахло дымом, горелым маслом, пряными травами. Корвин глянул под ноги и оторопел: на полу извивались сотни змей. Огромные черно-зеленые твари сворачивались в клубки, вскидывали головы, разевали бледно-розовые пасти. У Марка мороз пробежал по коже, рука сама рванулась к рукояти бластера.
– Не надо, – сказал Флакк. – Это же иллюзия. Они не шипят… Да и пол совершенно гладкий…
Марк судорожно сглотнул.
– Глупая шутка. В стиле Суллы.
– Дорогие гости, я в таблине, – раздался насмешливый голос под потолком. – Это прямо. Дверь с черепом.
Хозяин называл свой кабинет на римский манер. Кое-кто из обитателей Лация отказывался изучать всеобщий и предпочитал говорить на латыни, языком отгораживаясь от остального мира. Есть китежане, которые признают только русский, на Колеснице “Дети мадам де Сталь” говорят исключительно по-французски. Одна Нерония болтает только на всеобщем, хотя и имеет свою реконструкцию.
Корвин и Флакк обогнули неглубокий бассейн со светящейся водой: на дне можно было различить тело прекрасной женщины. Совершенные черты лица, открытые голубые глаза. Волос на голове не было – гладко выбритый череп облепили мелкие пузырьки воздуха.
– Зачем все это? – спросил Марк. – Сулла нормален?