тью реконструкторов или какой-то мелкой выгодой. Отнюдь. Просто считалось добрым знаком принять участие в сборе винограда. Чтобы потом дегустировать молодое вино на Вакханалиях, бесшабашных и не всегда безобидных.
Флакк посадил машину и первым выпрыгнул на площадку. Огляделся. Только после этого сделал знак Марку: выходи. Следом за ними на краю площадки опустился военный флайер: легионеры-патриции охраняли префекта по особо важным делам. Он, Марк, сейчас — последняя надежда всех аристократов Лация. Самое смешное, что аристократов должен спасать бывший раб.
«Нет тут ничего смешного, нет, нет, нет…» — поскрипывали под кальцеями камешки, пока патриции шагали в тени пропилей, направляясь к дальнему корпусу.
Впрочем, летняя жара уже отступила. Звезда Фидес одаривала Лаций, свою любимую планету, ласковым теплом середины осени.
Медичка, что встретила их в просторном атрии больничного корпуса, была дочерью Манлия Торквата, лишенной ноши патрициев. То есть происхождением — патрицианка, по званию — плебейка. Будто в насмешку девочке дали имя Мнемосина.
Кому дочь Манлия сочувствует сейчас? Отцу и братьям, с которыми связывает кровное родство, или плебеям, к которым ее толкнул бездушный выбор отца?
— Мой брат чувствует себя неплохо, — сообщила Мнемосина, мельком бросив взгляд на темные тоги мужчин. — Вы можете с ним поговорить.
Она знала, откуда они явились. Однако не сказала ничего. Впрочем, в эти дни многие не находили слов.
Смятение — единственное, что читалось на лицах тех, кого горе не коснулось лично.
Мужчины прошли в палату. Мальчик сидел на кровати и читал. На голове — диагностирующий обруч, такие же обручи на запястьях. Лицо желтоватое с зеленым синяком под глазом. Читая, юный Манлий Торкват водил пальцем по бумажной странице большой и роскошной книги. Шевелил губами. Теперь это был единственный сын сенатора. Наследника Торкват потерял два года назад — его тоже убили сектанты. Демонстративно подкинули труп, оставив на теле несколько бумажных страниц со своими требованиями. Убийцу вигилы выследили, ни негодяй погиб во время задержания. На все предложения даровать плебеям больше прав, Манлии неизменно отвечали «нет». Два года назад убийство наследника выглядело как предупреждение. Но сенатора Манлия Торквата ничем нельзя было запугать, никто не мог соперничать с Манлиями в консерватизме. Тогда «очистители» не посмели идти дальше. Теперь решились.
Марк придвинул стул и сел рядом с кроватью. Маленький Торкват поднял голову и посмотрел на него. Ничего не спросил. Лишь шевельнул губами. В нём не было детской живости и беззаботности.
— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Корвин.
Мальчик подумал, насупив темные брови. И тоже спросил:
— Где?
— В чужом доме. Тебя долго держали чужие
люди в чужом доме.
— Холодно… — Малыш передернул плечами.
— Люди… их лица… Волосы… белые… черные…
Юный Торкват пошевелил губами. Но ничего не сказал.
— Женщины… мужчины… — подсказывал Марк.
— Женщина… — Торкват перевернул страницу и показал Марку изображение Цирцеи. Волшебница на объемной картинке превращала спутников Одиссея в свиней.
— Он ничего не помнит, — сказала Мнемосина. — Медики проверяли.
Мальчик перевернул страницу с изображением Цирцеи и вновь зашевелил губами. Только тут Марк догадался, что юный Торкват заново учится читать.
Корвин закусил губу.
Трое взрослых вышли из палаты.
— А второй? — спросил Марк. — Сын Камилла…
— Малыш потерял дар речи, мочится под себя, — ответила Мнемосина. — Он вновь младенец в подгузниках. И мать не отходит от него ни на секунду.
— Мерд! Мерд! Мерд! — Марк был почти готов понять, что такое «бешеная ярость». — Мы можем просканировать мозг Камилла?
— Это ничего не даст…
— Как его лишили памяти? Стирание личности?
— Не похоже. Нигде на голове нет следов от электродов. А при стирании личности такие следы остаются. И потом Торкват… Не похоже, чтобы маленького Торквата подвергли подобной процедуре.
«В самом деле, не похоже», — согласился голос.
— Тогда эликсир правды? Он разрушает генетическую память патрициев…
— Возможно… — не слишком уверенно произнесла Мнемосина.
— Анализы крови? Данные обследования? — не оставлял попыток выяснить истину Корвин.
— Не можем определить, — вздохнула девушка. — Скорее всего, детям дали сильнодействующий препарат. Но отпустили только через несколько дней. Мы обнаружили у Камилла в крови следы какого-то неизвестного вещества… А у Торквата — все чисто.
— Если выясните что-нибудь новое, сообщите мне, — это все, что мог сказать Мнемосине Корвин.
Флакк первым вышел из корпуса, огляделся. И только после этого позволил выйти следователю.
Юноша остановился на ступенях, глядя на раскинувшийся вокруг парк. Корвин почти физически ощутил невыносимую тяжесть на плечах. Как ему хотелось послать все немедля в Тартар, позабыть обо всем. Бежать… Сесть на первый попавшийся челнок и мчаться прочь с этой планеты. Он не выдержит больше! Не сможет. «Отвяжитесь от меня!» «Оставьте меня в покое!» — хотелось крикнуть ему, как мальчишке-подростку. Сесть на ступени, разрыдаться… От перенапряжения он весь дрожал.
Флакк положил ему ладонь на плечо:
— Ты устал, Марк. Как только все кончится, отправляйся на Капри. На острове у меня есть отличная вилла. Море, пещеры, горы… Выбирай что хочешь.
— Я хочу на Капри сейчас! — У Марка внезапно брызнули из глаз слезы. — Пусть консулы следят… как им поручили… пусть делают, что хотят. Составляют свои проскрипционные списки. Как Сулла…
«Сулла — это не вожак!» — шепнул голос предков.
Марк оцепенел. О боги! Как он сразу не догадался!
Корвин бегом кинулся назад к посадочной площадке. Трибун — за ним.
— Куда ты так бежишь? — изумился Флакк. — Можно подумать, ты только что узнал, кто стоит во главе секты.
— Мы отправляемся в гости к Сулле. Луций Корнелий Сулла… Где он сейчас?
— В своем имении, надо полагать. Он давно уже не появлялся на людях. Ты что, считаешь, что патриций Луций Сулла стоит во главе секты? — изумился Флакк.
— «Сулла» — это не вожак.
Один из предков ныне здравствующего патриция решил взять это имя, чтобы поразить остальных своей дерзостью и своими претензиями. Впрочем, все Корнелии были заносчивы. Новый Сулла не оправдал ожиданий. Он не был хорошим полководцем и не претендовал на лавры тирана, как его тезка. Ни он, ни его потомки не отличались безобразием, как знаменитый диктатор. Вполне заурядная внешность, в меру подправленная умелыми стилистами. Чем славились потомки первого Суллы, причем, от поколения к поколению все больше и больше, — так это тягой к прекрасному полу, вину, диким забавам и политическим интригам. «Дерзость всегда и везде» — стало их девизом. Дерзали они с поразительной настойчивостью. Казалось, они мечтали об одном — удивлять соплеменников. Скользкая эта дорожка заводила их в неведомые дебри.
Дом нынешнего наследника безумного рода успел изрядно обветшать и состариться. Но огромное строение, выкрашенное в темно-вишневый цвет, по-прежнему подавляло своим мрачным великолепием. Атрий был отделан черным мрамором, вместо отверстия в потолке — ночной свод небес, усыпанный искусственными звездами. В двух огромных чашах пылал настоящий огонь. Пахло дымом, горелым маслом, пряными травами. Корвин глянул под ноги и оторопел: на полу извивались сотни змей. Огромные черно-зеленые твари сворачивались в клубки, вскидывали головы, разевали бледно-розовые пасти. У Марка мороз пробежал по коже, рука сама рванулась к рукояти бластера.
— Не надо, — сказал Флакк. — Это же иллюзия. Они не шипят… Да и пол совершенно гладкий…
Марк судорожно сглотнул.
— Глупая шутка. В стиле Суллы.
— Дорогие гости, я в таблине, — раздался насмешливый голос под потолком. — Это прямо. Дверь с черепом.
Хозяин называл свой кабинет на римский манер. Кое-кто из обитателей Лация отказывался изучать всеобщий и предпочитал говорить на латыни, языком отгораживаясь от остального мира. Есть китежане, которые признают только русский, на Колеснице «Дети мадам де Сталь » говорят исключительно по-французски. Одна Нерония болтает только на всеобщем, хотя имеет свою реконструкцию.
Корвин и Флакк обогнули неглубокий бассейн со светящейся водой: на дне можно было различить тело прекрасной женщины. Совершенные черты лица, открытые голубые глаза. Волос на голове не было — гладко выбритый череп облепили мелкие пузырьки воздуха.
— Зачем все это? — спросил Марк. — Сулла нормален?
— Вполне. Видимо, ему скучно.
Хозяин не удосужился подняться гостям навстречу. Он возлежал за застланном тигриными шкурами ложе, подперев тонким запястьем голову. На одноногом столике в вазе пестрели грозди винограда: одни — почти черные, тронутые седым налетом, другие — янтарно-прозрачные, просвечивающие насквозь, готовые брызнуть липким соком, третьи — едко-зеленые, бусинно-мелкие, тесно лепящиеся друг к другу.
— Корвин… Почему-то я смертельно не хочу тебя видеть. С чего бы это? — проговорил хозяин, протягивая руку к вазе и перебирая ягоды, однако так ни одной и не отщипнув.
Его узкое лицо с тонким носом не имело возраста. Гладкая кожа двадцатилетнего юноши, по-стариковски презрительно сложенные губы, упрямый подбородок сорокалетнего мужчины. Высокий лоб мыслителя и зеленые кошачьи глаза. Даже зрачки у него были вертикальными — такую операцию мог сделать себе любой оригинал за пару кредитов, но подобным занимались в основном подростки-плебеи. Волосы, темные и слегка вьющиеся, Сулла носил куда длиннее, чем положено римлянину.
— Так с чем ты пожаловал, Корвин? — Он все же оторвал одну янтарную ягоду и положил в рот. Но жевать не спешил, катал, будто камешек, по губам, испытывая: лопнет? Нет?
— Допросить тебя. — Развязный тон хозяина делал нелепым почтительное «вы» в разговоре. Марк, не дождавшись приглашения, сам пододвинул стул и сел. Флакк остался стоять у стены, памятуя о том, что должен охранять префекта.