ѣ и не позволить ему уѣхать, какъ до этого задержала на Финляндскомъ вокзалѣ бывшаго министра иностранныхъ дѣлъ С.Д.Сазонова, назначеннаго россiйскимъ посломъ въ Лондонъ… Сазоновъ такъ и не поѣхалъ въ Лондонъ. Маклаковъ использовалъ его печальный опытъ и уѣхалъ инкогнито.
«Ни одного человѣка, который избѣгнулъ бы въ будущемъ страданiй», повторялъ я слова моего друга. И подумалъ тогда, какъ думаю сейчасъ: зачѣмъ же нужна была революцiя?..
Зачѣмъ же нужна была революцiя? Но въ томъ то и дѣло, что революцiя никого и ни о чѣмъ не спрашиваетъ. Получивъ толчокъ, она претъ, когда ей вздумается.
Одѣтый въ богатую порфировую мантiю, со скипетромъ въ рукахъ, съ короной испанскаго короля Филиппа на головѣ, я выхожу изъ собора на площадь, гдѣ еще разъ подтверждаю моему народу, что еретики будутъ сожжены, что корону надѣлъ на мою голову самъ Богъ, и что я вообще единственный стоющiй владыка на землѣ. Въ эту минуту на Невѣ, по близости отъ Народнаго Дома, раздается внезапно пушечный выстрѣлъ. Въ качествѣ короля, не терпящаго возраженiй, я сурово прислушиваюсь — не реплика ли это мнѣ? Выстрѣлъ повторяется. Съ высоты ступеней собора я замѣчаю, что народъ мой дрогнулъ. Третiй выстрѣлъ и четвертый — одинъ за другимъ. Площадь моя стала пустѣть. Хористы и статисты двинулись къ кулисамъ и, забывъ про еретиковъ, стали громко обсуждать, въ какую сторону имъ бѣжать. Не мало труда стоило королю Филиппу II Испанскому убѣдить своихъ робкихъ подданныхъ, что бѣжать некуда, ибо совершенно невозможно опредѣлить, куда будутъ сыпаться снаряды. Черезъ минуту за кулисы прибѣжали люди и сообщили, что снаряды летятъ въ противоположную сторону, и что опасаться нечего. Мы остались на сценѣ и продолжали дѣйствiе. Осталась и публика въ залѣ, также не знавшая, въ какую сторону бѣжать, и поэтому рѣшившая сидѣть на мѣстѣ.
— Почему же пушки? — спрашивали мы вѣстовыхъ.
— А это, видите ли, крейсеръ «Аврора» обстрѣливаеть Зимнiй Дворецъ, въ которомъ засѣдаетъ Временное Правительство.
Къ концу спектакля выстрѣлы замолкли. Но путь мой домой не былъ особенно прiятнымъ. Шелъ дождь со снѣгомъ, какъ бываетъ въ Петербургѣ глубокой осенью. Слякоть. Выйдя съ Марiей Валентиновной, я не нашелъ извозчика. Пошли пѣшкомъ. Повернули на Каменноостровокiй проспектъ, идемъ, и вдругъ — посыпался горохъ по мокрому воздуху. Поднялась какая то стрѣльба. Звякнули и пули. Если моя храбрость поколебалась, то можете себѣ представить, что случилось съ моей женой? Въ темнотѣ — фонари не горели — перебѣгая отъ крыльца къ крыльцу и прячась у дверей, мы кое какъ добрались домой. Невредимо, хотѣлъ я сказатъ. Но вспомнилъ, что Марiя Валентиновна въ эту ночь отъ потрясенiя и испуга слегла и была больна съ мѣсяцъ. — Если бы я въ эту ночь спалъ, я бы сказалъ, что проснулся я уже въ соцiалистическомъ туманѣ.
II. Подъ большевиками
Временное правительство свергнуто. Министры арестованы. Торжественно въѣзжаетъ въ покоренную столицу Владимiръ Ильичъ Ленинъ.
О людяхъ, ставшихъ съ ночи на утро властителями Россiи, я имѣлъ весьма слабое понятiе. Въ частности, я не зналъ, что такое Ленинъ. Мнѣ вообще кажется, что историческiя «фигуры» складываются либо тогда, когда ихъ везутъ на эшафотъ, либо тогда, когда они посылаютъ на эшафотъ другихъ людей. Въ то время разстрѣлы производились еще въ частномъ порядкѣ, такъ что генiй Ленина былъ мнѣ, абсолютно невежественному политику, мало еще замѣтенъ. Уже о Троцкомъ я зналъ больше. Онъ ходилъ по театрамъ, и то съ галерки, то изъ ложи грозилъ кулаками и говорилъ публики презрительнымъ тономъ: «На улицахъ льется народная кровь, а вы, безчувственные буржуи, ведете себя такъ низко, что слушаете ничтожныя пошлости, которыя вамъ выплевываютъ бездарные актеришки»… Насчетъ Ленина же я былъ совершенно невѣжествененъ, и потому встрѣчать его на Финляндскiй вокзалъ я не поѣхалъ, хотя его встрѣчалъ и Горькiй, который въ то время относился къ большевикамъ, кажется, враждебно.
238 Первымъ божьимъ наказанiемъ мнѣ — вѣроятно, именно за этотъ поступокъ — была реквизицiя какими то молодыми людьми моего автомобиля. Зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, нужна россiйскому гражданину машина, если онъ не воспользовался ею для вѣрноподданнаго акта встрѣчи вождя мiрового пролетарiата? Я разсудилъ, что мой автомобиль нуженъ «народу», и весьма легко утѣшился. Въ эти первые дни господства новыхъ людей столица еще не отдавала себѣ яснаго отчета въ томъ, чѣмъ на практикѣ будетъ для Россiи большевистскiй режимъ. И вотъ — первое страшное потрясенiе. Въ госпиталѣ звѣрскимъ образомъ матросами убиты «враги народа» — больные Кокошкинъ и Шингаревъ, арестованные министры Временнаго Правительства, лучшiе представители либеральной интеллигенцiи.
Я помню, какъ послѣ этого убiйства потрясенный Горькiй предложилъ мнѣ пойти съ нимъ въ министерство юстицiи хлопотать объ освобожденiи другихъ арестованиыхъ членовъ Временнаго Правительства. Мы прошли въ какой то второй этажъ большого дома, гдѣ то на Конюшенной, кажется, около Невы. Здѣсь насъ принялъ человѣкъ въ очкахъ и въ шевелюрѣ. Это былъ министръ юстицiи Штейнбергъ. Въ начавшейся бесѣдѣ я занималъ скромную позицiю манекена — говорилъ одинъ Горькiй. Взволнованный, бледный, онъ говорилъ, что такое отношенiе къ людямъ омерзительно. «Я настаиваю на томъ, чтобы члены Временнаго Правительства были выпущены на свободу немедленно. А то съ ними случится то, что случилось съ Шингаревымъ и Кокошкинымъ. Это позоръ для революцiи». Штейнбергъ отнесся къ словамъ Горькаго очень сочувственно и обѣщалъ сдѣлать все, что можетъ, возможно скорѣе. Помимо насъ, съ подобными настоянiями обращались къ власти, кажется, и другiя лица, возглавлявшiя политическiй Красный Крестъ. Черезъ нѣкоторое время министры были освобождены.
Въ роли заступника за невинно-арестовываемыхъ, Горькiй выступалъ въ то время очень часто. Я бы даже, сказалъ, что это было главнымъ смысломъ его жизни въ первый перiодъ большевизма. Я встрѣчался съ нимъ часто и замѣчалъ въ немъ очень много нежности къ тому классу, которому угрожала гибель. По ласковости сердца онъ не только освобождалъ арестованныхъ, но даже давалъ деньги, чтобы помочь тому или другому человѣку спастись отъ неистовствовавшей тогда невежественной и грубой силы и бѣжать заграницу.
Горькiй не скрывалъ своихъ чувствъ и открыто порицалъ большевистскую демагогiю. Помню его рѣчь въ Михайловскомъ театрѣ. Революцiя — говорилъ онъ — не дебошъ, а благородная сила, сосредоточенная въ рукахъ трудящагося народа. Это торжество труда, стимула, двигающаго мiръ. Какъ эти благородныя соображенiя разнились отъ тѣхъ рѣчей, которыя раздавались въ томъ же Михайловскомъ театрѣ, на площадяхъ и улицахъ, — отъ кровожадныхъ призывовъ къ разгромамъ! Я очень скоро почувствовалъ, какъ разочарованно смотрѣлъ Горькiй на развиваюиияся событiя и на выдвигающихся новыхъ дѣятелей революцiи.
Опять таки, не въ первый и не въ послѣднiй разъ, долженъ сказать, что чрезвычайно мало понятна мнѣ и странна россiйская дѣйствительность. Кто нибудь скажетъ: такой то — подлецъ, и пошла писать губернiя. Каждый охотно повторяетъ «подлецъ» и легко держитъ во рту это слово, какъ дешевую конфетку. Такъ было въ то время съ Горькимъ. Онъ глубоко страдалъ и душу свою, смѣю сказать, отдавалъ жертвамъ революцiи, а какiе то водовозы морали распространяли слухи, что Горькiй только о томъ и думаетъ, какъ бы пополнить свои художественныя коллекцiи, на которыя, дескать, тратитъ огромныя деньги. Другiе говорили еще лучше: пользуясь бедою и несчастьемъ ограбленныхъ аристократовъ и богатыхъ людей, Горькiй за гроши скупаетъ у нихъ драгоцѣнныя произведенiя искусства. Горькiй, дѣйствительно, увлекался коллекцiонированiемъ. Но что это было за коллекцюнированiе! То онъ собиралъ старыя ружья, какiя то китайскiя пуговицы, то испанскiя гребенки и, вообще, всякiй брикъ-а-бракъ. Для него это были «произведенiя человеческаго духа». За чаемъ онъ показывалъ намъ такую замѣчательную пуговицу и говорилъ: вотъ это сработано человѣкомъ! Какихъ высотъ можетъ достигнуть человѣческiй духъ! Онъ создалъ такую пуговицу, какъ будто ни на что не нужную! Понимаете ли вы, какъ надо человѣка уважать, какъ надо любить человѣческую личность?..
Намъ, его слушателямъ, черезъ обыкновенную пуговицу, но съ китайской рѣзьбой, дѣлалось совершенно ясно, что человѣкъ — прекрасное творенiе Божье…
Но не совсѣмъ такъ смотрѣли на человѣка люди, державшiе въ своихъ рукахъ власть. Тамъ уже застегивали и разстегивали, пришивали и отшивали другiя «пуговицы».
Революцiя шла полнымъ ходомъ…
Обычная наша театральная публика, состоявшая изъ богатыхъ, зажиточныхъ и интеллигентныхъ людей, постепенно исчезла. Залы наполнялись новой публикой. Перемена эта произошла не сразу, но скоро солдаты, рабочiе и простонародье уже господствовали въ составе театральныхъ залъ. Тому, чтобы простые люди имѣли возможность насладиться искусствомъ наравнѣ съ богатыми, можно, конечно, только сочувствовать. Этому, въ частности, должны содѣйствовать нацiональные театры. И въ томъ, что столичные русскiе театры во время революцiи стали доступны широкимъ массамъ, нельзя, въ принципѣ, видѣть ничего, кромѣ хорошаго. Но напрасно думаютъ и утверждаютъ, что до седьмого пота будто бы добивался русскiй народъ театральныхъ радостей, которыхъ его раньше лишали, и что революцiя открыла для народа двери театра, въ которыя онъ раньше безнадежно стучался. Правда то, что народъ въ театръ не шелъ и не бѣжалъ по собственной охотѣ, а былъ подталкиваемъ либо партiйными, либо военными ячейками. шелъ онъ въ театръ «по наряду». То въ театръ нарядятъ такую то фабрику, то погонятъ такiя то роты. Да и то сказать: скучно же очень какому нибудь фельдфебелю слушать Бетховена въ то время, когда всѣ сады частныхъ домовъ объявлены общественными, и когда въ этихъ садахъ освобожденная прислуга, подъ гармонику славнаго Яшки Изумрудова, откалываетъ кадриль!.. Я понимаю милаго фельдфебеля. Я понимаю его. Вѣдь, когда онъ танцуетъ съ Олимпiадой Акакiевной и въ азарт