Митяй сжал мою руку и отвернулся. Увы, он тоже не понимал происходящее.
— Борис Натанович, — вмешалась я. — На вас вся надежда. Давайте подумаем, где могли заразиться ваши актрисы и ваш помощник?
— Девушка, милая, как вас зовут? — ласково спросил режиссер.
— Лена.
— Леночка, я только об этом и думаю последние дни. — тяжело вздохнул он. — Уже после смерти Оленьки думать начал. Она ж молоденькая была совсем, ее двадцать пятый год рождения мы две недели назад всем театром справляли. Такая пышечка веселая. И никогда не болела.
— И тем не менее… — развел руками Митяй.
— Да… — режиссер опустил голову. — Не уследили.
— Борис Натанович, расскажи все, что только можете вспомнить про последние дни Ольги Кореневой и Евгении Голдышевой. — вежливо, но твердо попросил Митяй. — Ведь второй актрисе тоже было не больше тридцати?
— Женечке? Ей было 28. — режиссер отвернулся от нас, но тут же взял себя в руки. — Ребята, если бы я мог знать заранее…
Две недели назад ТЮЗ был ярко освещен и украшен мягкими плюшевыми игрушками, шариками и гирляндами. На стенах висели детские рисунки, а из динамиков лились задорные детские песенки. Театр всем составом отмечал день рождения молодой актрисы Ольги Кореневой. Она лишь недавно вышла из декрета, оставив годовалого ребенка с мамой, и очень сокрушалась, что во время беременности сильно поправилась, и теперь вот-вот проломит своим весом сцену, и вообще, ей теперь только детей пугать в роли злой колдуньи. Впрочем, Натан Борисович считал эти заявления всего лишь шутками — Олечка казалась ему воплощением молодости и здоровья, и уж напугать детей своим милым румяным личиком точно не могла.
Он первым поздравил именинницу, за ним обнимать и целовать девушку бросились остальные актрисы, и несколько приглашенных журналистов. Щелкали фотовспышки, под разноцветными прожекторами белоснежное платье Ольги переливалось всеми цветами радуги, и все казались такими счастливыми…
— А потом, на банкете, актрисы решили сделать Олечке сюрприз. — с трудом, словно через силу, произнес Борис Натанович. — Они смонтировали фильм — как провожали ее в декрет, как потом встретили… Такой милый ролик на пару минут. Показывали через проектор на задник сцены. Красиво так смотрелось — девушка уходит со сцены с большим животом, а потом она же появляется без животика… А Олечка вдруг разревелась. Горько так, как ребенок обиженный. Мы все ее утешать бросились, но…
Но помочь горю девушки подруги не могли. Она оплакивала свою потерянную фигуру. Никогда не отличавшаяся особой стройностью, за последние месяцы беременности она набрала сразу 29 кило, которые почти не ушли после родов. Наоборот, похоже, пару килограммов за год декрета еще и прибавились. И в результате на тех кадрах, где она была заснята с большим животом, девушка выглядела стройнее, чем во время выхода из декрета.
— И вот из-за этого она плакала. — с тоской проговорил режиссер. — Понимаете вы меня, Леночка? У нее была молодость, здоровье, ребеночек чудесный… А она рыдала из-за пары лишних кило! Мне никогда этого не понять, нет.
Режиссер сбегал в свой кабинет и принес подаренную кем-то большую бутылку «Хенесси», и бедную актрису начали просто отпаивать коньяком. Потом девушки в сопровождении журналистов куда-то убежали, мигом примчались обратно с костюмами разных героев, и и начали быстро забегать за кулисы и переодеваться, а потом устроили фотоссесию, пообещав, что снимки появятся во всех газетах и журналах. Олечка сначала не хотела сниматься, но тут ее ближайшая подруга Евгения Голдышева обняла ее и что-то горячо зашептала на ухо. Шептала она долго, и слезы на глазах именинницы потихоньку высохли, и скорбное выражение лица стало немного бодрее.
Через некоторое время Ольга как-то незаметно для окружающих покинула зал вместе с подругой, а когда вернулась, умывшаяся и посвежевшая, уже не плакала, а бурно радовалась празднику.
— Я так хотел узнать, что сказала ей Женечка. — доверчиво признался режиссер. — Поймите правильно, простое человеческое любопытство, конечно. Но я не узнал этого. Ни Женечка, ни Олечка мне ничего не сказали.
Он ненадолго задумался, потом продолжал рассказ.
Примерно неделю после дня рождения Ольга была в приподнятом настроении. Они с Евгенией постоянно о чем-то шушукались, весело смеялись, но не делились своим весельем ни с режиссерами, ни с другими актрисами. Даже их ближайшая подружка Тамара Рыкова пару дней злилась на секретничающих девушек. Но потом то ли ее посвятили в тайну, то ли она перестала ей интересоваться, но обида прошла, и троица вновь стала неразлучной.
Единственный же человек со стороны, который удостоился из доверия молодых актрис, был помощник главного режиссера Федор Иванычев. Этот немолодой грузный мужчина вообще пользовался любовью у молодых актрис, правда, лишь в роли доброго дедушки. Он приносил в театр целые сумки испеченных женой пирожков, вытирал слезы девушкам, которые ссорились с возлюбленными или с подругами, всегда заступался за них перед режиссерами, вытирал им носы и даже сопровождал на первые «свидания вслепую», так модные в век Интернета.
И на сей раз он явно был в курсе невинного женского секрета, но, как водится, не выдавал его, лишь хитро усмехаясь в седые усы.
— Как же не выдавал? — не выдержала я. — Даже после смерти Ольги?
Но никто не думал… — растерялся Борис Натанович. — У нее не было никаких болезней. Я спрашивал Федора об этом, и он поклялся, что Олечка не болела ничем. А назавтра Женечка умерла, прямо на сцене…
— И вы опять ничего не заподозрили?
— Леночка, да мы все подозревали все самое страшное. Федор почернел прямо. Но что мы знали?
Он вдруг прервался и, буквально делаясь ниже ростом, сказал:
— А ведь Федор сказал мне что-то… после женечкиной смерти. Что-то… дай Бог памяти… — он зажмурился, потом тихо произнес:
— «Если бы оно было опасно, я бы тоже умер. Я обещал не говорить, но теперь… Мне надо спросить.» И все. Я после смерти девочек еще не опомнился, и не обратил внимания на его слова…. А если бы обратил… Митенька, вы что-то знаете об этом деле? Если бы обратил внимание, Федора можно было бы спасти?
Он все всматривался в Митяя, ожидая ответа. Но тот молчал, опустив глаза. Я молчала тоже. Можно ли было спасти Федора? Увы, пока мы не знали ответа на этот вопрос.
— Борис Натанович, а с Тамарой Рыковой… все в порядке? — после неловкой паузы осторожно спросил Митяй.
— Слава Богу, вроде да. — всполошился режиссер. — Она после гибели девочек сразу заявление подала. Сказал, что не может здесь больше оставаться, в этих стенах. Я ее понимаю, ох, как понимаю! Театр — он же живой. У нас всех корневая система одна, она переплетена, спутана между собой. Как можно вырвать пару цветков и ждать, что сад не погибнет? А девочка молодая совсем, зачем ей находиться там, где началось умирание…
Митяй записал в мобильник телефон Тамары, и мы попрощались с погруженным в депрессию главным режиссером. На улицу мы вышли в самом мрачном расположении духа. Нам казалось, что театр в самом деле тяжко заболел и теперь умирает вслед за актрисами, вместе с потерявшим бодрость духа главным режиссером.
— Ну нет, мы найдем гада! — неизвестно кому погрозил кулаком Митяй.
— Кого? — тоскливо спросила я. — Зловредный микроб?
— Этот микроб кто-то выпустил в свет. Вот он и ответит.
В редакции на этот раз было немноголюдно. Дагния Лебедева, как обычно сидела на месте, но Дениса не было, и дверь редакторского кабинета была заперта.
— Лена, давай, дописывай про похищение Спиридонова, а я быстро сделаю текст про ТЮЗовских актрис. — скомандовал Митяй.
— А что там еще случилось? — заволновалась Дагния.
— Ты не знаешь, что случилось в ТЮЗе? — презрительно фыркнул Золотухин. — А еще уверяла, что дружишь с актерами, репорты с их мероприятий делала. Хороший же ты журналист.
— Я знаю о том, что две актрисы погибли! — вспыхнула Дагния. — Но это было давно, а что случилось сегодня?
— Уволились последние, оставшиеся в живых — мрачно сказал Митяй. — И выяснилось, что у погибших актрис и помрежа была какая-то общая страшная тайна.
— Ты еще хохмишь? — гневно воскликнула Дагния. — Для тебя гибель девушек — повод для тупых шуток?
— Какие уж тут шутки. — пожал плечами Митяй. — Была у них тайна, и нам надо узнать, что они скрывали. Вот у их общей подруги и узнаем.
Он набрал номер, который нам дал главреж. Долгое время из телефона раздавались лишь длинные гудки, затем откликнулся высокий девичий голосок:
— Слушаю!
— Тамара? — приятным низким голосом спросил Митяй. Когда он хотел, умел говорить очень даже вежливо. — Это Митяй Золотухин, вы ведь меня помните?
Девушка что-то быстро заговорила. Полностью расслышать ее речь я не могла, но вычленила главное — Митяя она помнила отлично.
— Да, я пишу серию материалов, вы правы… Нам надо встретиться. Да-да, я знаю, что в театре вы больше не работаете. Но я хотел поговорить с вами об Оле и Жене. Да, я знаю, их больше нет. Но поговорить надо! — он невольно повысил тон, но тут же сбавил обороты. — Ну что вы, Томочка, я на вас и не думал наезжать! Да, конечно, когда вам удобно, в любое время дня и ночи! Да, завтра, согласен. Да, приду, разумеется!
Он нажал отбой и вытер пот со лба.
— Ох, огонь-девчонка. Ладно, главное, она согласилась на встречу. Позвоню сейчас Стройкину, узнаю последние новости по врачу, и мы свободны.
Он набрал номер следователя и жизнерадостно спросил:
— Валера, есть новости по Спиридонову? Погоди, ты рядом? Ну конечно, заходи.
— Вот так, Ленка! — громко сказал он, с вызовом глядя на гордо выпрямленную спину Дагнии. — Ко мне следователь сам в редакцию приезжает, чтобы интервью дать. Не то, что некоторые, которые последних новостей не знают.
Следователь приехал буквально через пару минут. В кабинет он заходить не стал, лишь просунул голову в дверь и молча поманил Митяя пальцем. Тот неторопливо поднялся и вышел в коридор. Изнемогая от любопытства, я выскочила следом.