СЛЕД КТУЛХУ[58]
Дом на Кервен-стрит[59]Рукопись Эндрю Фелана[60](Перевод С. Теремязевой)
1
Человечество должно воспринять предупреждающий знак, поданный нам таинственными силами Вселенной, и отказаться от непомерных амбиций, осознав ничтожность собственного бытия в кипящем водовороте времени. Ему также следует быть готовым к встрече с доселе неведомой опасностью, которая, даже не будучи в состоянии охватить целиком всю нашу расу, может обернуться чудовищными и непредсказуемыми последствиями для многих наиболее смелых и любознательных ее представителей.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что история эта началась с рекламного объявления, которое я вычитал в «Сэтердей ревью» и которое привлекло мое внимание своей неординарностью. Это случилось в тот день, когда я ломал голову над вопросом, чем заплатить за жилье и стол; объявление было самое простое, и все же был в нем какой-то вызов, который я не смог не принять. Итак, просмотрев до конца колонку, я вернулся к этому объявлению.
«Требуется крепкий молодой человек с хорошими мозгами и не слишком буйным воображением. Если вы, кроме того, имеете какое-то представление о работе секретаря, обращайтесь по адресу: Аркхем, Масс., Кервен-стрит, 93. Возможен хороший заработок».
Аркхем находится всего в нескольких часах езды от Бостона. Это старинный городок, под чьими теснящимися друг к другу мансардными крышами когда-то скрывались ведьмы и колдуны; чья неизменяемость с годами сама по себе способствует живучести старых преданий и легенд; чьи узкие улочки, тянущиеся вдоль реки Мискатоник, пропитаны духом столетий и еще хранят воспоминания о людях, которые когда-то жили здесь и давным-давно превратились в прах. Как будет приятно очутиться там тихим июньским вечером! Пребывая в этаком философском состоянии духа, я тщательно отбирал и упаковывал вещи, которые могли мне понадобиться в случае приема на работу, пока наконец не решил, что полностью экипирован; все это я засунул в один большой чемодан, который по прибытии на место оставил в камере хранения аркхемской автобусной станции. Затем, наскоро перекусив, я разыскал справочное бюро, где попросил дать мне информацию об обитателе дома № 93 на Кервен-стрит. Мне ответили, что его зовут доктор Лабан Шрусбери и что он работает в Мискатоникском университете.
Интуитивно почувствовав, что встреча с этим доктором может иметь для меня самые неожиданные последствия, я отправился в Мискатоникский университет, где попытался навести о нем справки. В результате я получил не только подробную информацию об этом человеке, но и его книгу, изданную два года назад. В частности, я узнал, что доктор Шрусбери изучает оккультные науки, увлекается мистикой, читает лекции по оккультизму, преподает философию и является признанным авторитетом в области мифов и религиозных верований древних народов. К сожалению, его книга оказалась выше моего понимания. Название — «Мифы современных первобытных народов в свете “Текста Р’льеха”» — и беглый просмотр страниц ничего толком не прояснили, но, по крайней мере, я получил некоторое представление об исследованиях, которыми занимался мой возможный работодатель. Итак, вооруженный полученной информацией, я отправился на Кервен-стрит.
Дом доктора Шрусбери мало чем отличался от соседних домов. У меня вообще сложилось впечатление, что все здания, расположенные на этой улице, проектировал один архитектор и строили одни и те же строители. Дом был большим, но не громоздким, со ставнями на окошках, множеством фронтонов, ветхой крышей и облупленными стенами, отчаянно нуждавшимися в покраске. По обеим сторонам дома высились корявые старые деревья — вероятно, еще более старые, чем дом, от которого веяло самой древностью. Был уже поздний вечер, когда густые сумерки, словно плотный туман, опускаются на проселочные дороги и городские улицы; и в облике дома мне почудилось что-то зловещее, однако я счел это обычной игрой света и тени.
Ни в одном окне не горел свет, и я уже было подумал, что выбрал неудачное время для встречи со своим будущим нанимателем. Однако не успел я поднять руку, чтобы постучать, как дверь распахнулась и я оказался лицом к лицу с пожилым господином с длинными белыми волосами и гладким, чисто выбритым лицом, на котором выделялись четко очерченный, выступающий подбородок, крепко сжатые губы и прямой римский нос. Его глаза полностью скрывались за очками с глухими темными стеклами, закрывающими их даже сбоку.
— Доктор Шрусбери?
— Да. Чем могу служить?
— Меня зовут Эндрю Фелан. Я пришел по вашему объявлению в «Сэтердей ревью».
— Ах да. Входите. Вы пришли вовремя.
Я не придал значения этому замечанию, решив, что доктор, по-видимому, кого-то ждал — как позже выяснилось, так и было — и просто хотел сказать, что я выбрал подходящее время для встречи, то есть что мы успеем переговорить до того, как придет его ожидаемый посетитель. Мы прошли в полутемный холл, где мне пришлось двигаться чуть ли не на ощупь, и вскоре оказались в кабинете — большой комнате с высоким потолком и множеством книг, не только расставленных на полках, но и разбросанных на полу, на стульях и письменном столе. Жестом предложив мне сесть, профессор уселся за письменный стол. И немедленно начал засыпать меня вопросами.
Читаю ли я на латыни? А по-французски? Да, читаю вполне свободно. Умею ли я боксировать? А как насчет приемов джиу-джитсу? К счастью, я умел и то и другое. Особое внимание профессор уделил моему воображению — он несколько раз задал мне вопросы, которые, судя по всему, позволяли выяснить, легко ли меня напугать. Профессор объяснил это тем, что ему случается предпринимать экспедиции в странные, труднодоступные места, где легко можно стать жертвой какого-нибудь бродяги или убийцы, поэтому ему требуется не только секретарь, но и личный телохранитель на тот случай, если вдруг — что, впрочем, маловероятно — возникнет такая необходимость. Умею ли я стенографировать? Я ответил, что да, довольно хорошо. Профессор выразил надежду, что я также имею представление о том, что такое диалекты, и был весьма доволен, когда я ответил, что изучал филологию в Гарварде.
— Вас, вероятно, удивляет, — сказал он, — что я придаю такое значение вашему воображению. Видите ли, мои исследования и эксперименты носят настолько необычный характер, что мне требуется помощник без воображения, дабы он не начал строить самые невероятные догадки относительно будущих результатов. Честно говоря, мне бы этого очень не хотелось.
Через некоторое время что-то в поведении доктора Шрусбери начало меня настораживать, хотя что именно, я не понимал. Возможно, это ощущение возникло у меня потому, что я не видел его глаз; и в самом деле, трудно говорить с человеком, глядя в черные глухие стекла, за которыми ничего не видно. Впрочем, нет, дело было не в очках, а скорее в моем психическом состоянии. Если бы тогда я послушался своего внутреннего голоса, то немедленно покинул бы дом профессора. В нем царила какая-то странная атмосфера, и не нужно было обладать богатым воображением, чтобы это понять; в комнате, где мы сидели, витала гнетущая аура страха, странно контрастирующая с запахом книг и старых бумаг, и меня не покидало ощущение того, что я оказался где-то в другом мире, далеком от мира людей, как будто я попал в дом с привидениями, стоящий в глухом лесу, или в неопределенное пространство на границе света и тьмы, а не сижу в старом ветхом доме на одной из улочек старинного Аркхема.
Словно угадав мои мысли, профессор сразу сменил тему и завел серьезный разговор о своей работе, словно мы уже стали союзниками в борьбе против чуждого всем истинным ученым докучливо-любопытного мира, который жадно набрасывается на начинающих или уже известных ученых, опутывая их труд и мысли липкой сетью недоверия и унижений. Именно поэтому, сказал профессор, он предпочитает работать с такими, как я, — людьми, свободными от всяких предрассудков.
— Многие из нас, — сказал он, — занимаются исследованиями в странных местах и ищут странные вещи, поскольку в жизни встречается еще много такого, о чем не осмеливаются думать даже величайшие умы нашего времени. Эйнштейн и Шредингер подошли к этому совсем близко, а недавно умерший писатель Лавкрафт еще ближе. — Он пожал плечами. — Впрочем, перейдем к делу.
И тут же предложил мне такие условия, не принять которые мог только полный идиот; разумеется, я их принял. Покончив с этим вопросом, профессор сразу же предупредил: никому и ни при каких обстоятельствах я не должен рассказывать о происходящем в его доме. «Ибо некоторые явления — совсем не то, чем кажутся», — загадочно пояснил он. Кроме того, я не должен ничего бояться, даже если будет происходить такое, чего я не смогу объяснить. Жить я буду в этом доме, где у меня будет своя комната. В заключение профессор предложил мне приступить к работе прямо сейчас — тогда как он распорядится о доставке моего багажа из камеры хранения, — поскольку с минуты на минуту к нему должен зайти один человек, беседу с которым надо застенографировать. Запись следует проводить в соседней комнате или ином месте, но так, чтобы меня не было видно, поскольку профессор не уверен, что его посетитель захочет беседовать при постороннем, а ему стоило больших трудов уговорить этого человека приехать для встречи из Инсмута в Аркхем.
Не тратя времени на дальнейшие разговоры, профессор вручил мне бумагу и карандаши и показал, где спрятаться — за одним из книжных шкафов, в стенке которого было проделано небольшое, тщательно замаскированное отверстие. Затем он отвел меня наверх и продемонстрировал крохотную комнатку в мансарде, которой на ближайшее время предстояло стать моим жилищем. Интересно заметить, что к этому времени он называл меня уже не секретарем, а ассистентом, однако размышлять об этом мне было некогда, поскольку уже настало время, назначенное для визита. Едва профессор об этом сообщил, как кто-то тяжело стукнул в дверь, и профессор, знаком велев мне спрятаться, пошел встречать ночного гостя.
Когда доктор Шрусбери говорил о своем посетителе, я представлял себе такого же ученого, как и он, а потому был несказанно удивлен, увидев через отверстие совсем не того, кто мог бы, по моему мнению, зайти к профессору. Это был мужчина средних лет, хотя определить его возраст мне удалось не сразу, поскольку он был таким смуглым, что сначала я принял его за индийца; когда же он заговорил, я опознал уроженца Южной Америки. Судя по одежде, это был моряк, а по тому, как он держался, я понял, что с профессором он встречается не в первый раз, хотя в дом на Кервен-стрит пришел, видимо, впервые.
Моряк и профессор о чем-то тихо поговорили; о чем именно, я не расслышал, — видимо, это не предназначалось для моих ушей. Затем, когда оба удобно расположились в кабинете, доктор Шрусбери заговорил громче, как и его посетитель. Вот что я записал.
— Мне бы хотелось, сеньор Фернандес, чтобы вы рассказали мне все по порядку с самого начала. Итак, что случилось прошлым летом?
Проигнорировав слова профессора, моряк начал рассказывать откуда-то с середины, очевидно, продолжая ранее начатый разговор и то и дело вставляя в свою речь испанские слова.
— Была ночь, очень черная. Я потерял остальных и все время шел, шел, сам не знаю куда…
— Судя по вашей карте, вы находились где-то в районе Мачу-Пикчу[62]?
— Si. Я точно не знаю где, а потом мы этого места найти не смогли. Шел дождь. Я шел и шел под дождем, а потом вроде как услышал музыку. Странную такую. Похоже на индейскую. Вы же знаете, там когда-то жили инки, и они…
— Да-да, я знаю. Об инках я знаю все. Расскажите, что вы видели, сеньор Фернандес.
— Так вот, я все шел и шел, не помню куда. Музыка становилась все громче, и я уже подумал, что она совсем рядом, но никого не было, а я наткнулся на какую-то стену. Я ее потрогал — твердая, вроде как каменная. Я и пошел вдоль нее, но тут сверкнула молния, смотрю — а это высокий холм. Тут все и случилось. Не знаю, как сказать. Вдруг тот холм куда-то пропал или я куда-то улетел; клянусь, я в тот день капли в рот не брал! И болен не был. Я на что-то упал; встал, смотрю — и вижу что-то вроде прохода, понимаете, камни сложены так, что образуют вход куда-то. Внизу — черная вода, а возле нее индейцы сидят полуголые — вроде того, как они одевались до прихода конкистадоров, — и в том озере что-то плавает. Вот оттуда музыка и звучала.
— Из озера?
— Si, сеньор. Из-под воды и с поверхности. Музыка была двух видов. Одна — как опиум, сладкая такая, завораживающая, а вторая — индейская, они ее на дудках играли, пронзительная, слушать противно.
— Вы можете описать, что вы видели в озере?
— Что-то большое. — Моряк сделал паузу и нахмурился, припоминая. — Такое большое, прямо не знаю, как сказать. Как холм, только это был не холм, и трясучее, как медуза. И все время оно меняло форму — то высокое, то квадратное, то круглое со щупальцами. И шипело, и свистело или булькало. Не знаю, что с ним делали индейцы.
— Они ему кланялись?
— Si, si, кланялись. — Моряк оживился. — Но я не знаю, что это было.
— Вы бывали там позднее?
— Нет. Мне казалось, что меня кто-то преследует. Мне это до сих пор кажется. Мы на другой день искали то место. Не помню, как я вернулся в лагерь, но того холма мы так и не нашли.
— Вы говорите, что вас преследуют. Кто?
— Один из тех индейцев. — Он задумчиво покачал головой. — Словно тень какая-то. Не знаю. Может быть, никого и нет.
— Когда вы наблюдали за индейцами, вы слышали, о чем они говорили?
— Si, но я ничего не понял. Они говорили вроде бы на своем языке, только в нем было много странных, непонятных слов. Одно слово часто повторялось, кажется, чье-то имя…
— Вот как? Продолжайте.
— Шулуу.
— Ктулху!
— Si, si! — Моряк энергично закивал. — Больше я ничего не понял — индейцы только вопили и визжали.
— А то существо, что вы видели в озере… Сеньор Фернандес, вы знаете, как выглядит бог океанских глубин, повелитель землетрясений, Кон, которому поклонялись предки инков?
— Si.
— Существо в озере было на него похоже?
— Не думаю. У Кона множество обличий, но такого я никогда не видел.
— Может быть, это был Пожиратель, бог войны народа кечуа? Полагаю, вам приходилось видеть Чавинский камень[63]?
— Мы все его хорошенько рассмотрели, прежде чем отправиться в страну инков. Он находится в Национальном музее в Лиме. Из Лимы мы поехали в Абанкай, потом в Анды, в Куско, оттуда — в Кордильера-де-Вильканота, потом — в Оллантайтамбо. А оттуда — в Мачу-Пикчу.
— Если вы его рассмотрели, значит, должны были заметить, что из тела Пожирателя торчат змеи. А теперь скажите, на теле той твари из подземного озера были какие-нибудь отростки?
— Были, но не змеи, сеньор. Виракоча[64] редко изображается в подобном виде. Но он живет в море, как и та тварь, как и Кон. Люди говорят, что «виракоча» означает «белая морская пена».
— Но на его теле были выросты? Мне очень нужно это знать.
— Si!
— Когда все это случилось, вы находились неподалеку от крепости Салапунко?
— Мы ее миновали. Вы же знаете, какой там рельеф. Крепость стоит на правом берегу реки. Она очень большая, только построена как-то чудно — сложена из огромных гранитных блоков; сначала идут большие, потом поменьше и так далее, и уложены они так ровно и плотно, что скреплять их раствором не потребовалось. Крепостной вал имеет примерно пятнадцать футов в высоту, расположен со стороны реки. Течет она по узкому и глубокому ущелью среди высоких гранитных гор, где некогда жил народ кечуа-айар, построивший ныне пустой город Мачу-Пикчу на вершине скалистого мыса, в изгибе реки. Почти со всех сторон город окружен глубокими каньонами. На подходе к нему мы сделали первый привал. Двое из нашего отряда не хотели идти в тот город, еще один предлагал направиться в Саксайуаман[65]. Однако большинство решило двигаться в сторону Мачу-Пикчу.
— Как близко вы были от крепости Салапунко?
— В миле, может быть двух. Мы остановились у скалистой гряды, среди деревьев и густого кустарника.
Беседа профессора и моряка закончилась весьма странным и неожиданным образом. Доктор Шрусбери уже открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как вдруг дернул головой и начал прислушиваться, крепко сжав губы, а затем резко поднялся и попросил своего гостя немедленно покинуть дом и отправляться обратно в Инсмут, особо подчеркнув, чтобы он никому не говорил, куда ездил и зачем; с этими словами доктор поспешно проводил моряка к задней двери. Едва она захлопнулась, как доктор Шрусбери вернулся в кабинет и обратился ко мне:
— Мистер Фелан, сейчас к нам зайдет один джентльмен и спросит о сеньоре Фернандесе. Когда услышите стук дверного молотка, откройте дверь и скажите этому человеку, что не знаете никакого Фернандеса.
Спрашивать, что происходит, не было времени, да и не мое это дело; не успел я отдать доктору запись его беседы с моряком, как раздался стук дверного молотка. Доктор быстро кивнул, и я пошел открывать дверь.
Никогда не испытывал я такого отвращения, как при виде стоящего на пороге человека. Уличных фонарей поблизости не было, поэтому его освещал лишь тусклый свет, падающий на крыльцо из нашего холла, но я готов поклясться, что меня поразили не столько жуткие, уродливые черты его лица, сильно смахивающего на морду лягушки — на память пришли иллюстрации Джона Тенниела к «Алисе в Стране чудес», в частности образ лакея Герцогини, — сколько его рука, которой он держался за перила: на ней были перепонки! Более того, от незнакомца исходил сильный запах моря, причем не такой, каким пахнет от рыбаков и матросов, а тяжелый запах морских глубин. Глядя на его широкий рот, я ждал, что сейчас из него польются какие-нибудь отвратительные звуки, но нет — незнакомец заговорил на чистейшем английском, с подчеркнутой учтивостью поинтересовавшись, не заходил ли сюда его друг по имени сеньор Тимото Фернандес.
— Я не знаю никакого сеньора Фернандеса, — ответил я.
Незнакомец на секунду застыл, бросив на меня такой взгляд, что будь я более впечатлителен, то похолодел бы от ужаса; затем кивнул, поблагодарил и, пожелав мне спокойной ночи, пошел прочь, сразу растворившись в густом тумане.
Я вернулся в кабинет. Не отрываясь от чтения моих записей, доктор Шрусбери попросил описать нашего неожиданного посетителя. Что я и сделал, не забыв упомянуть детали его одежды, которые сумел разглядеть в полумраке, и то отвращение, которое вызвали у меня его лицо и руки.
Доктор кивнул, мрачно улыбнувшись.
— Они повсюду, эти создания, — загадочно произнес он.
Однако не стал мне ничего объяснять, а перевел разговор на моряка по имени Фернандес.
По словам доктора, этот моряк сразу привлек к себе его внимание. Давно установлено, что существует определенная связь между некоторыми формами идолопоклонничества, встречающимися у жителей огромных плато в Центральной Азии, в частности далекого и загадочного плато Ленг, и древними, более примитивными цивилизациями других континентов, иные из которых дожили до наших дней.
— Так, например, Киммих задает вопрос: где могла зародиться цивилизация чиму[66], как не в отдаленных районах современного Китая? А дравиды, вытесненные с территории Индии ариями и переселившиеся в районы Малайзии и Полинезии, где позднее смешались с более светлокожим населением, а затем двинулись на восток, вплоть до острова Пасхи и Перу, привезя туда своих странных богов и ритуалы? Я пришел к выводу, что многие древние культуры и религиозные верования, о которых мы сейчас мало что знаем, тесно связаны между собой. В настоящее время меня занимает следующий вопрос: не может ли бог войны индейцев кечуа-айар, которого они называют Пожиратель, быть одним из доисторических монстров, водной тварью по имени Ктулху, которого до сих пор почитают некоторые религиозные секты, причем делают это весьма скрытно, ибо считают, что не пришло еще время для возвращения Ктулху в наш мир.
Он еще какое-то время распространялся на эту тему; большая часть того, что я услышал, была мне непонятна. Вероятно, доктор об этом догадывался, однако пользоваться более простыми и ясными понятиями не стал, а продолжал терпеливо объяснять, что его интерес к моряку по имени Фернандес вызван тем, что этот человек прекрасно разбирается в культуре и традициях последователей различных культов, одним из которых, судя по всему (доктор Шрусбери этого прямо не сказал), был последний визитер. Монолог доктора, при всей туманности и сложности его объяснений, вызвал у меня странную тревогу, поскольку передо мной открывались понятия и теории невероятной глубины и воистину космических масштабов, включая культы древних, доисторических существ и жуткие легенды, которые о них повествуют. То, что профессор опасался за жизнь моряка, мне было уже ясно; он не говорил об этом открыто, однако не без умысла рассказал о молодом ученом из Лондона по имени Фоллексон, который при неясных обстоятельствах утонул в Темзе неподалеку от Лаймхауса вскоре после того, как объявил, что сделал несколько важных открытий, касающихся одного древнего народа в Ост-Индии. Упомянул он и о внезапной смерти — якобы в результате несчастного случая — известного археолога, сэра Чивера Ворденна, которая последовала за обнаружением им в Западной Австралии загадочных черных монолитов, а также о странной болезни, которая свела в могилу — после публикации якобы вымышленных историй о культах Ктулху, Ньярлатхотепа и прочих Властителей Древности и слишком смелых откровений в повести «Хребты Безумия» насчет таинственных и чудовищных обитателей Антарктики — великого мастера литературы ужасов Г. Ф. Лавкрафта.
И все же была одна вещь, которую доктор Шрусбери упорно игнорировал в течение всего вечера, словно ее и не существовало; надо сказать, что и я вспомнил о ней только после того, как поднялся в свою комнату. Лежа на кровати, я обдумывал события прошедшего вечера, в которые так внезапно окунулся. Доктор обладал какими-то невероятными способностями; удивительно, что я не обратил на это внимания раньше. Достаточно вспомнить, как он открыл мне дверь еще до того, как я постучал. А как он почувствовал прибытие Фернандеса? Еще более странным было то, что он предсказал приход страшного человека-лягушки. Откуда доктор Шрусбери знал, что тот приближается к дому? Может быть, у него сверхострый слух, какого не бывает у простых смертных, позволяющий ему слышать шаги на большом расстоянии? Но если это так, то как он заранее узнал о цели визита второго посетителя?
Глубоко озадаченный, я обдумывал эти вопросы большую часть ночи и уснул, так и не найдя ответов; даже сквозь сон я ощущал особую атмосферу, царящую в доме, где я поселился, атмосферу тайн, старины и — смертельного ужаса.
2
Не сомневаюсь, что первый из тех странных снов, что начали мне сниться в доме на Кервен-стрит, можно было объяснить статьей, которую профессор дал мне почитать на следующий день, после того как мы в течение нескольких часов разбирали материалы его экспедиций в разные уголки земного шара. Профессор сказал, что крайне редко выходит из дома и большинство жителей Аркхема даже не догадываются о его существовании, так что мне придется время от времени выполнять разные мелкие поручения в городе. Газет он не покупал, за исключением «Нью-Йорк таймс» — суетная возня окружающего мира, включая назревание новой войны в Европе, его не интересовала; однако в тот день профессор искал какую-то конкретную информацию, найти которую можно было лишь на страницах «Инсмутского курьера» или «Ньюберипорт корреспондент».
В газете из Инсмута он и нашел нужную ему статью, которую аккуратно вырезал и велел приложить к записи беседы с моряком. В статье говорилось следующее:
«Сегодня в районе Рифа Дьявола, возле доков, разрушенных зимой 1928 года по приказу федеральных властей, было обнаружено тело моряка. Один из местных жителей уверяет, что несчастье случилось сегодня утром, когда моряк зашел в доки в сопровождении какого-то человека либо тот человек шел за ним; когда к месту происшествия сбежались люди, тот человек исчез. Россказни о том, что моряк с кем-то боролся в воде и что время от времени на поверхности мелькали перепончатые лапы, скорее всего, распространяют те, кто слишком часто общается с бутылкой. Личность погибшего установлена — это некто Тимото Фернандес, моряк с судна “Чан-Чан”, прибывшего из Трухильо».
Эта статья не предвещала нам ничего хорошего, тем не менее профессор не произнес ни слова. Очевидно, он ожидал чего-то в этом роде, поскольку все случившееся воспринял не с сожалением, а скорее с философским спокойствием; никак не прокомментировав этот случай, он и мне запретил задавать вопросы. И все-таки статья возымела эффект, поскольку он просидел более часа за изучением стенограммы беседы с моряком, а затем достал подробную карту Перу и еще около часа внимательно рассматривал Анды в том месте, где находились Мачу-Пикчу, Куско, крепость Салапунко и Кордильера-де-Вильканота, после чего очертил небольшую территорию между крепостью и Мачу-Пикчу.
Наблюдая, с каким напряженным интересом он погрузился в работу, я настолько заразился его настроением, что той же ночью увидел первый из своих невероятных снов. Закончив работу с картой, профессор, к моему великому изумлению, внезапно заявил, что нам немедленно следует лечь спать, хотя был отнюдь не поздний вечер, сумерки только-только начали сгущаться, а за окном еще галдели дневные птицы. Мало того, профессор настоял, чтобы перед сном я выпил старого меда его собственного приготовления — замечательной золотистой жидкости, которую он хранил в графине у себя в столе и подавал в крошечных бельгийских рюмочках для ликера, наливая такую маленькую порцию, что, казалось, не имело смысла подносить рюмку ко рту; и все же напиток этот обладал великолепным букетом, а его восхитительный вкус настолько превосходил лучшие сорта кьянти и шато-икем, что сравнивать их с медом доктора Шрусбери значило бы оскорбить его благородный напиток. Выпив огненной жидкости, я сразу почувствовал сонливость и, пожелав профессору спокойной ночи, отправился наверх, в свою комнату.
Утром я проснулся в том виде, в каком плюхнулся на постель, — в одежде. Сон, который я видел всю ночь, впоследствии никак не выходил у меня из головы; в конце концов, испугавшись за свой рассудок, я был вынужден обратиться к психиатру, которому во всех деталях описал мучившие меня сны.
Доктор Эйзенат Де Вото подробно записал мой рассказ, и в дальнейшем я буду излагать содержание снов в его записи:
Пациент: Эндрю Фелан, возраст — 28 лет, белый, родился в Роксбери, Масс.
Сон 1.
Профессор Шрусбери входит в мою комнату, держа в руках листки с записью своей беседы с моряком и несколько карандашей. Он будит меня и говорит: “Идем”. Профессор открывает окно моей комнаты, которое выходит на юг, и выглядывает наружу. Ночь очень темная. Профессор оборачивается и говорит: “Сейчас, одну минуту”, словно мы куда-то торопимся. Он достает из кармана причудливой формы свисток и дует в него. Раздается звук, похожий на пронзительный вой, и профессор кричит в пространство: “Йа! Йа! Хастур! Хастур кф’айак ’вулгтмм, вугтлаглн, вулгтмм! Ай! Ай! Хастур!”
Затем он берет меня за руку, подводит к окну, мы забираемся на подоконник и вместе прыгаем в темноту. Я чувствую, что на чем-то сижу; я смотрю вниз и вижу, что мы с доктором летим, сидя на спинах огромных черных чудищ, похожих на летучих мышей, летим со скоростью света. Очень скоро мы опускаемся в какой-то местности, окруженной высокими горами. Сначала мне кажется, что она необитаема, но потом выясняется, что мы находимся там, где некогда зародилась древняя цивилизация. Я вижу какое-то сооружение, сложенное из огромных гранитных блоков трапециевидной формы, с огромными колоннами. Здание окружено крепостным валом вдвое выше человеческого роста. Однако доктор Шрусбери ведет меня не к зданию, а сворачивает в сторону, и мы идем по какой-то старой дороге, мимо руин древних мегалитических сооружений; мы заходим все дальше в глубь узкого ущелья, минуем долины, раскинувшиеся среди гор, затем сходим с дороги и пробираемся по узким горным тропам, проложенным среди острых скал.
Мы продвигаемся очень быстро; впрочем, место и время не имеют для нас значения. Я совсем не ощущаю времени; я вообще ничего не ощущаю. Стоит ночь, в небе сияют звезды: я вижу Южный Крест, огромную звезду Канопус и многие другие; доктор Шрусбери, похоже, хорошо знает путь, поскольку вскоре мы приходим на место и я вижу, как доктор прижимает ладони к огромной каменной стене на берегу бурной реки, протекающей по дну ущелья.
Неожиданно кусок стены отходит в сторону, и открывается проход. Мы входим; я вижу короткий и узкий коридор, ведущий круто вниз. Доктор Шрусбери идет туда, я следую за ним; мне кажется, что мы плывем. Внезапно коридор обрывается, и мы оказываемся в огромной подземной пещере, залитой таинственным зеленым светом, какой бывает под водой; этот свет как будто струится от небольшого озера, расположенного неподалеку. Это та самая пещера, о которой рассказывал моряк Фернандес. Доктор Шрусбери подходит прямо к воде, опускает в нее палец, затем пробует ее на вкус; я делаю то же самое, не обращая внимания на полосу скользкого зеленовато-черного ила, протянувшуюся вдоль берега. Земли здесь вообще мало — лишь тонкий слой ила на камнях. Вода оказывается соленой.
— Я так и думал, — говорит доктор Шрусбери. — Вода в озеро поступает по подземным каналам из океана. Очевидно, отсюда можно попасть прямо в течение Гумбольдта.
Он велит мне записать сей факт, что я и делаю; кроме того, я подробно описываю пещеру — во всяком случае, то, что могу разглядеть при слабом свете.
— Уже второй раз я сталкиваюсь с этим течением в сходных ситуациях. Мне кажется, оно непременно должно где-то выходить к подводному городу Р’льех, — бормочет себе под нос профессор, а я быстро записываю его слова.
В это время в пещере появляется индеец. Увидев его, доктор Шрусбери немедленно подходит к нему и начинает что-то говорить по-испански; индеец молча качает головой и угрожающе поднимает дубинку, которую держит в руке. Тогда профессор достает из кармана странный камешек в виде пятиконечной звезды и показывает его индейцу. Тот сразу успокаивается и дружелюбно кивает профессору, который переходит сначала на один неизвестный мне язык, потом на другой, издавая примерно такие же ужасные звуки, какие он выкрикивал, стоя на подоконнике. Индеец начинает ему отвечать, профессор переводит его слова, чтобы я мог все записать.
— Где дверь, что ведет к Ктулху?
— Там, — отвечает индеец, показывая на озеро, — но время еще не пришло.
— Это только одна дверь. Ты знаешь, где находятся остальные?
— Нет. Я знаю эту. Это его вход.
— Сколько нас здесь?
Формулируя вопрос подобным образом, профессор как бы дает понять индейцу, что мы имеем полное право находиться в пещере. И получает ответ: в Кордильера-де-Вильканота находится около двухсот почитателей Ктулху.
В этот момент на поверхности озера появляется рябь, затем волны, и вот уже вода кипит и бурлит: поведение профессора резко меняется. Он стоит на берегу, внимательно наблюдая за бурлящей водой, затем поворачивается к индейцу и спрашивает, когда состоится следующая встреча.
— Завтра ночью. Ты пришел на день раньше.
Доктор Шрусбери направляется к выходу из пещеры, уводя меня с собой. На пороге он оборачивается, я тоже. И я вижу что-то ужасное. Не могу это описать. Из воды медленно поднимается нечто огромное и бесформенное, его очертания все время меняются. Слышится чудная, неземная музыка, в которую вплетается пронзительный свист. Профессор дергает меня за рукав, и мы покидаем пещеру. Доктор Шрусбери вновь вызывает летучих мышей, которые в мгновение ока доставляют нас на Кервен-стрит».
Самым удивительным в этом сне было не то, что я видел пещеру, описанную Фернандесом, а то, что запомнил ее до мельчайших деталей так, словно побывал в ней сам, — вот что беспокоило меня сильнее всего. И не только это. Во-первых, подозрительно быстро усыпивший меня мед доктора Шрусбери; во-вторых, странная потеря памяти — я совершенно не помнил, снимал ли я туфли перед тем, как завалиться в постель, однако утром, когда я проснулся и увидел солнечный свет, льющийся в мое окно, туфель на мне не было, из-за чего мне пришлось спускаться вниз в домашних тапочках. На мой вопрос профессор ответил, что отдал туфли в чистку; приписав этот поступок его эксцентричности, я все же остался в недоумении — неужели он заходил в мою комнату, чтобы самолично снять с меня туфли и отправить их в чистку?
Всю первую половину дня профессор читал мне лекции о языках древних зловещих культов, таких как наакаль, акло и цатхо-йо, а также цитировал отрывки из жуткой книги под названием «Некрономикон», написанной безумным арабом Абдулом Альхазредом. Особенно мне запомнились две строчки, которые, как выяснилось позднее, оказались ужасным предзнаменованием:
Не то мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает[67].
Более всего профессора интересовал р’льехский язык. В «Некрономиконе» и в необъяснимом и ужасном «Тексте Р’льеха» говорилось о приближении срока, когда Ктулху наконец-то выйдет из своего заточения; в этой связи можно вспомнить некоторые туманные предсказания Нострадамуса, написанные им на латыни, о приближении конца света; если же присоединить ко всему этому еще и рассказ моряка, то выводы напрашиваются сами собой — за последние десятилетия по всему миру наблюдается возрождение древних и весьма опасных культов.
Не имело смысла отрицать тот факт, что, каким бы искренним и заботливым человеком ни казался мне доктор Шрусбери, он делал все возможное, чтобы я знал о нем как можно меньше. О чем бы ни рассказывал мне профессор, он либо насыщал свою речь терминами, о которых я не имел ни малейшего представления, либо превращал ее в набор отдельных фраз, соединить кои в одно целое я был просто не в силах. Короче говоря, к концу дня я знал не более, чем после первого разговора с профессором, а именно: что он изучает древние языческие культы, сохранившиеся до наших дней в самых глухих уголках земли. Я выслушал ряд замечаний по поводу каких-то огромных монстров, которых он называл Властителями Древности, а также несколько цитат из книги графа д’Эрлетта «Cultes des Goules», «Пнакотикских рукописей», «Libor Ivonie» и сочинения «Unaussprechlichen Kulten» фон Юнца вкупе с туманными фразами о таких созданиях, как Ньярлатхотеп, Хастур, Ллойгор, Ктугха, Азатот, которые, подобно Ктулху, имели своих почитателей, — в общем, все это, вместе взятое, оказывалось выше моего понимания. А непонятные, наполненные каким-то жутким смыслом отрывки из древних книг, которые профессор велел мне переписывать в трех экземплярах? Должен признаться, в них я также практически ничего не понимал. Некоторые из них, неизвестно по какой причине врезавшиеся мне в память, я привожу ниже:
«Уббо-Сатла есть источник, вечное начало, откуда пришли те, кто посмел восстать против Старших Богов, правивших на Бетельгейзе, кто пошел на Старших Богов войной, это они, Властители Древности под предводительством слепого безумца, бога Азатота, и Йог-Сотота, кто Весь-в-Одном и Один-во-Всем, над коим не властны время и пространство и кому служат ’Умр Ат-Тавил и Властители, кто вечно мечтает о том времени, когда вновь воцарятся те, кому по праву принадлежит Земля и вся Вселенная, коей они часть… Великий Ктулху поднимется из Р’льеха; Хастур Невыразимый прилетит с темной звезды, что в Гиадах возле Альдебарана, сияющего, как красный бычий глаз; Ньярлатхотеп будет вечно выть во тьме; Шуб-Ниггурат породит тысячу отпрысков, кои начнут размножаться и станут повелевать всеми лесными нимфами, сатирами, лепреконами и малым народцем; Ллойгор, Зхар и Итакуа будут летать среди звезд, и народ чо-чо, что служит им, будет прославлен; Ктугха будет охранять свое царство на звезде Фомальгаут, а Цатоггуа покинет Н’каи… И будут Они ждать возле врат, ибо близок заветный день, Старшие Боги спят и видят сны, а те, кто знает слова заклятий, наложенных на Властителей Древности, знают также, как снять эти заклятия и как повелевать слугами тех, кто ждет своего часа за Пределом».
Часть этого дня профессор провел в лаборатории на первом этаже, где, кажется, проводил химические опыты, предоставив мне заниматься своими делами, а после полудня объявился, держа в руках мои сверкающие чистотой туфли, и велел отправляться в библиотеку Мискатоникского университета, чтобы переписать страницу 177 из «Некрономикона».
Обрадовавшись, что смогу вырваться из этого дома хотя бы на короткое время, я немедленно бросился исполнять поручение. Текст, написанный на латыни, принадлежал Олаусу Вормию и показался мне столь же бессмысленным, как и все предыдущие, хотя, честно говоря, в глубине души у меня уже начали зарождаться первые подозрения, в которых я боялся признаться даже самому себе, стараясь быть беспристрастным, как настоятельно советовал мне доктор Шрусбери. Текст оказался коротким, к тому же его уже переписывали — он попадался мне на глаза этим утром, — но профессор велел переписать еще раз, поскольку, по его словам, в прежней копии могли оказаться ошибки.
«Ибо в пятиконечной пещере из серого камня, в древнем Мнаре, лежит оружие против ведьм и демонов, против Глубоководных, и дхолей, и воормисов, и чо-чо, и мерзких миго, и шогготов, и валусианцев, и всех тех, кто служит Властителям Древности и их Отродью, но против самих Властителей это оружие бессильно. Тот, кто владеет пятиконечным камнем, сможет подчинить себе всех, кто ползает, плавает, ходит или летает к источнику, откуда нет возврата.
На земле Йих и в великом Р’льехе, в Й’хан-тлеи и в Йоте, на Югготе и Зотхике, в Н’каи и на К’н-йане, на Кадате в Холодной Пустыне и на озере Хали, в Каркозе и на Ибе, везде будет Его власть; но как гаснут и умирают звезды, как остывают солнца, как растет расстояние между звездами, так слабеет власть — заклятие пятиконечного камня, наложенное Старшими Богами на Властителей, и придет время, как уже было однажды, и все узнают, что
Не то мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает».
Я старательно занимался переписыванием страницы, как вдруг заметил, что за мной пристально наблюдает пожилой библиотекарь, который даже подошел ко мне поближе. Поскольку «Некрономикон» — книга весьма редкая (существует всего пять ее экземпляров), я, естественно, предположил, что старик просто следит за ценной вещью, однако вскоре понял, что его интересует не книга, а я сам; поэтому, закончив работу, я откинулся на спинку стула, предоставив себя в распоряжение старика.
Он с радостью ухватился за эту возможность и первым делом представился, назвавшись старым жителем Аркхема. Не я ли тот молодой человек, что работает у профессора Шрусбери? Я ответил, что да, тот самый. Старик сверкнул глазами; его пальцы задрожали. Видимо, сказал старик, я нездешний, поскольку о профессоре ходят весьма странные слухи.
— Где он провел последние двадцать лет? — спросил мистер Пибоди. — Он вам это говорил?
Я удивился.
— Какие двадцать лет?
— Как, вы не знаете? Что ж, теперь понятно, почему он вам ничего не сказал. Так вот, двадцать лет назад профессор Шрусбери внезапно исчез, словно в воздухе растворился. Три года назад он вернулся — ничуть не изменившись, заметьте, и с тех пор живет, как будто ничего не случилось. «Путешествовал», — вот что он отвечал на все вопросы. Но скажите, как может человек исчезнуть среди бела дня, прямо на улице? Двадцать лет о нем не было ни слуху ни духу, со своего банковского счета он не снял ни пенни, и что же? Через двадцать лет он возвращается как ни в чем не бывало, не изменившись ни на йоту — нет, сэр, в этом есть что-то противоестественное. Если он путешествовал, то на какие деньги? В то время я работал в банке и потому знаю, что говорю.
Старик произнес эту тираду так быстро, что до меня не сразу дошел смысл сказанного. Что ж, нет ничего удивительного в том, что профессор Шрусбери вызывает у местных жителей суеверный страх; старинный Аркхем с его мансардными крышами и подслеповатыми окнами, с его легендами о ведьмах и колдунах был весьма плодородной почвой для всяких слухов и домыслов, особенно если дело касалось таких ученых, как доктор Шрусбери.
— Он мне ничего не говорил, — ответил я, стараясь сохранять достоинство.
— И не скажет. Можете не спрашивать. Это, конечно, не мое дело, только вот что я вам скажу: он никогда ни с кем не общается, просто живет сам по себе, и все.
Мне показалось, что продолжать разговор о профессоре в таком тоне не стоит, поэтому я вежливо, но твердо сказал, что его поведению можно найти вполне логичное объяснение, на что старик, ответив: «Мы их уже все перебрали, и ни одно не подходит!» — отошел в сторону, я же решил ненадолго задержаться в библиотеке. Заинтригованный словами мистера Пибоди, я взял подшивки двух местных периодических изданий — «Газетт» и «Эдвертайзер».
Пибоди оказался прав: доктор Шрусбери действительно исчез, когда шел по проселочной дороге недалеко от Аркхема, где в последний раз его видели сентябрьским вечером двадцать три года назад. Причина исчезновения так и осталась неясной; дом профессора был заколочен до появления претендентов на имущество, но, поскольку таковых не оказалось, налог на собственность пришлось выплачивать адвокатам профессора. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, то есть три года назад, доктор Шрусбери не появился в городе, живой и здоровый, но при этом категорически отвергающий все расспросы на тему, где он был. Вновь поселившись в своем доме, он, как и прежде, целыми днями занимался исследованиями — с той только разницей, что они приняли несколько иное направление. Газеты ухватились за эту историю, однако вскоре были вынуждены оставить профессора в покое, поскольку он решительно пресекал все попытки заставить его рассказать о случившемся, и статьи с рассуждениями на эту тему разом исчезли с газетных полос.
Меня это все порядком удивило, хотя если разобраться — разве профессор не имеет права хранить молчание, если считает это нужным? И все же что-то здесь было не так, и после всего прочитанного у меня остался неприятный осадок. Выходило так, что я попал в очень и очень запутанную историю. По-видимому, репутация доктора Шрусбери носила довольно разноречивый характер, и, хотя до сих пор ни один человек не пытался в чем-либо его обвинить, я почувствовал, как во мне начинает расти недоверие.
Когда я вернулся в дом на Кервен-стрит, профессор сидел в своем кабинете, с величайшей осторожностью занимаясь каким-то свертком, лежавшим перед ним на столе. Как только я вошел, он небрежным жестом забрал у меня переписанную страницу и сразу дал мне следующее задание: когда я отправлюсь по магазинам, помимо продуктов купить еще кое-какие нужные ему вещи. Взглянув на список, я изумился — профессору требовались химические вещества, необходимые для получения нитроглицерина; это да еще бережность, с которой он обращался со своим свертком, говорили о том, что сфера интересов профессора могла оказаться значительно шире, чем я предполагал.
— Да-да, все правильно, это мне и нужно. Значит, я не ошибся, — бормотал профессор, внимательно изучая переписанную страницу и время от времени произнося некоторые слова вслух; надо сказать, что человек, который читает, не снимая черных очков, вызывает у меня некоторую нервозность. Через несколько секунд профессор положил листок на стол. — Сегодня я лягу спать пораньше; если хотите, можете работать в кабинете или можете тоже лечь спать. Если же вам хочется прогуляться…
— Нет, не хочется.
— Прошу ни при каких обстоятельствах не беспокоить меня до утра.
В сумерках мы с профессором сели за скромный ужин, сразу после которого он поднялся к себе, забрав не только сверток со стола, но и графин со своим золотистым медом. Я подумал, что с его стороны невежливо не предложить мне хотя бы глоток этого чудесного напитка, однако сказать об этом вслух не решился. Впрочем, раздумывать об этом было некогда — меня ожидала уйма работы, так что в кабинете я провел всю первую половину ночи.
Было, наверное, около полуночи, когда я услышал, что за окном поднялся сильный ветер; громко захлопали ставни. Еще когда я возвращался из университетской библиотеки, на горизонте появилось большое кучевое облако; видимо, оно и принесло с собой порывистый ветер и дождь. Хлопающие ставни действовали мне на нервы, поэтому я встал и решил их закрыть. Кроме того, пора было заканчивать работу и ложиться спать.
Я спустился на первый этаж, но там окна и ставни, как выяснилось, были плотно закрыты; видимо, хлопало окно на втором этаже, и я отправился наверх. В моей комнате все было в порядке, в других тоже — оставалась лишь спальня профессора Шрусбери. Я поколебался, но потом решил, что хлопающее окно может скорее повредить сну профессора, нежели мое появление, и тихонько приоткрыл дверь в его комнату, оставив лишь тоненькую полоску света из коридора. Окно и в самом деле было открыто, и в комнату залетали порывы ветра, принося с собой струи дождя. Я закрепил ставни и прикрыл оконную раму, оставив небольшую щель. Повернувшись, чтобы уйти, я невольно бросил взгляд на постель и не увидел профессора. Удивленный, я пересек комнату и полностью распахнул дверь для лучшего освещения; профессор лежал наискось, так, словно только что повалился на кровать — причем в одежде. Видимо, он куда-то выходил, но куда, зачем? Не успел я об этом подумать, как в голову пришли другие мысли: все это время я работал в библиотеке; как мог профессор ходить по дому, не производя ни звука? Как мог старик выйти из дома так тихо, что я этого не заметил?
Я предавался размышлениям, как вдруг заметил графин с медом и рюмку, которые доктор Шрусбери принес в свою комнату. Подойдя к столу, я внимательно взглянул на рюмку — из нее явно пили. На дне еще оставалось несколько капель золотистой жидкости, которые я, недолго думая, опрокинул себе в рот, сразу почувствовав обжигающий вкус напитка. После этого я быстро вышел из комнаты, решив, что завтра не стану задавать доктору никаких вопросов, поскольку не мое это дело.
Я все еще гадал о причинах такого поведения профессора, когда случилось еще одно странное происшествие. Я уже говорил, что в доме на Кервен-стрит царила атмосфера какого-то страха, даже ужаса; не успел я улечься в постель, как остро почувствовал присутствие зловещей ауры; мне начало казаться, что дом со всех сторон окружен призраками, они были повсюду, но больше всего их было с той стороны дома, которая выходила на болотистый берег Мискатоника; однако это было только начало — внезапно на меня навалилось ощущение чего-то еще более странного и жуткого. Думаю, у меня начались слуховые галлюцинации — столь странные звуки могли звучать только в моем подсознании, ибо не могло быть рационального объяснения тому, что я услышал, уже засыпая. Сначала послышался звук шагов — не по дорожке, ведущей к дому, не в самом доме и не под окнами, нет, кто-то шагал, скользя и спотыкаясь, по камням или горной тропе; я слышал, как из-под его ног катились вниз мелкие камешки, а один раз где-то внизу раздался громкий всплеск. Сколько длились эти звуки, я не помню; я уже собрался уснуть, как вдруг дом содрогнулся от ужасного грохота, и я, мгновенно проснувшись, сел на постели. За первым грохочущим ударом последовали новые, я слышал оглушительные взрывы, грохот падающих каменных глыб, шелест осыпающейся гальки, и вдруг раздался резкий крик: «Слишком мало! Слишком мало!»
Нет, то была не галлюцинация; я был полностью уверен, что это не сон и не бред. Я встал, прошел в ванную и выпил стакан воды. Затем снова лег в постель, собираясь уснуть; вдруг раздался вой, прерываемый пронзительным свистом, и чей-то голос начал нараспев произносить слова, которые я уже слышал в первом сне: «Йа! Йа! Хастур кф’айак ’вулгтмм, вугтлаглн, вулгтмм! Ай! Ай! Хастур!» Затем послышался громкий шелест, словно захлопали огромные крылья, и наступила тишина, полная, абсолютная тишина; больше ничто не нарушало моего покоя, кроме обычных звуков ночного Аркхема.
Сказать, что я был встревожен, значит ничего не сказать. Я был потрясен — но даже в состоянии необычной сонливости вспомнил про мед доктора Шрусбери, ведь именно после него я начал видеть странные сны; теперь же, когда я выпил всего несколько капель, моя чувствительность усилилась сверх всех естественных границ! Сначала я нисколько не сомневался в этом «объяснении», что сразу пришло мне в голову; затем, немного подумав, пришел к выводу, что оно неверно с научной точки зрения. Насколько близко я подошел к разгадке тайны, я узнал лишь спустя несколько недель, а в ту ночь я открыл только одно свойство золотистого меда — служить сильнейшим снотворным.
Утром я долго размышлял, стоит ли рассказывать профессору о своем ночном приключении, и решил, что не стоит, особенно после того, как вспомнил, с какой настойчивостью он задавал мне вопросы о моем воображении. В конце концов, услышав мой рассказ, профессор мог просто выгнать меня с работы; по той же причине я ничего не сказал ему и о своем странном сне. Впрочем, и он не стал мне ничего объяснять по поводу своего отсутствия. Утром я первым делом проверил, дома ли он; учитывая, как живо он интересовался моей физической формой, я понял, что ему нужен телохранитель, но раз этой ночью он не взял меня с собой, значит, я ему не понадобился. Когда я вошел в библиотеку, профессор был занят изучением большой географической карты мира, которую он приколол к книжным полкам; разные места на карте были обозначены красными булавками. Пришпилив очередную булавку к какому-то району Южной Америки, профессор поднял голову и, несмотря на свой измученный вид, весело пожелал мне доброго утра.
После завтрака мы немедленно занялись разборкой записей и кратких заметок профессора; как обычно, речь в них шла о древних культах и современных языческих обрядах. Доктор Шрусбери, как я заметил, вновь стал таким, каким я увидел его впервые — внимательным и сдержанным человеком. Работа продвигалась медленно, впрочем, спешить нам было некуда; постепенно я стал замечать, что мой интерес к странным тварям, которым, по словам профессора, поклонялись земные и внеземные расы, неуклонно растет. День за днем эти призрачные, огромные тени и их почитатели начинали жить в моем подсознании словно сами по себе, существуя где-то на границе сна и реальности, принимая в моем воображении самые фантастические и пугающие формы.
Через три дня мы с профессором узнали, чем закончилась печальная история моряка Фернандеса. Доктор Шрусбери читал «Нью-Йорк таймс», когда я увидел, как на его губах появилась улыбка; затем он взял ножницы, аккуратно вырезал статью и велел мне положить ее в папку, где лежали материалы, связанные с Фернандесом; после этого на ней следовало написать: «Дело закрыто».
Газета перепечатала телеграфное сообщение, полученное из столицы Перу Лимы, в котором говорилось:
«В результате локального землетрясения, произошедшего прошлой ночью в районе Кордильера-де-Вильканота, полностью разрушена скалистая гряда, протянувшаяся вдоль реки от заброшенного города инков Мачу-Пикчу до старинной крепости Салапунко.
По словам сеньориты Изолы Монтес, учительницы школы для индейских детей, располагавшейся в одном из залов крепости, первый удар сопровождался оглушительным взрывом, переполошившим всех местных индейцев.
Несмотря на то что в горную реку или озеро, расположенное на дне ущелья, обрушились огромные каменные глыбы, сейсмографы Лимы утверждают, что колебаний земли они не зафиксировали. Ученые склонны отнести данное явление к локальным землетрясениям, вызванным оседанием горных пород возле Салапунко. Жертвами стихии стали несколько индейцев».
3
Причиной моего второго фантастического сна из тех, что я увидел в доме на Кервен-стрит, стала опять же газетная статья. Со времени первого сна прошло довольно долгое время — около двух месяцев, была уже вторая половина августа. Вспоминая свой первый сон, я приписывал его пагубному воздействию атмосферы, царившей в доме профессора, а также тому, что, оставив Бостон, я резко сменил образ жизни. Недели через две после того, как я приступил к работе, доктор Шрусбери начал диктовать мне свою вторую книгу — продолжение научного труда под названием «Мифы современных первобытных народов в свете “Текста Р’льеха”», которую он озаглавил «Ктулху и “Некрономикон”». Большая часть этой книги была мне непонятна, поскольку писал ее «высоколобый» ученый для своих столь же «высоколобых» собратьев. Однако по мере того, как мы продвигались все дальше, я начал испытывать некоторое беспокойство — все чаще отрывки, которые диктовал профессор, почему-то казались мне странно знакомыми, словно я уже переживал нечто подобное. Один из таких отрывков профессор диктовал мне утром того дня, который закончился для меня новым фантастическим сном.
«Современный человек, даже самый эрудированный, редко задумывается о том, каким образом эти невероятно древние мифы дожили до наших дней. Но в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что описанные в этих мифах создания существуют вне привычных нам пространственно-временных рамок; при этом их способность перемещаться в разных измерениях не согласуется с научными законами нашего мира. Скептики отрицают саму возможность перехода из одного измерения в другое посредством особых коридоров между мирами; однако существует немало доказательств того, что Властители Древности могут попасть в наш мир, хотя для этого их должны соответствующим образом вызвать слуги и приверженцы, которыми они располагают как на Земле, так и на других планетах. Для тех, кто сомневается в моих словах, в качестве примера я привожу Риф Дьявола, расположенный недалеко от Инсмута; прошу моих оппонентов обратить внимание на странных, похожих на амфибий существ, до сих пор обитающих на островках вблизи городов Инсмут и Ньюберипорт, а также на их описание в рассказах Г. Ф. Лавкрафта, посвященных той же теме. Я с большим уважением отношусь к творчеству этого писателя, поскольку именно он догадался провести параллели между Итакуа, повелителем ветров из древних мифов, и Вендиго, мифологическим существом северных индейцев; между Пожирателем, богом войны кечуа-айаров, и Ктулху — последней паре я уделил внимание и в собственных исследованиях. Связи эти выглядят очевидными, если рассматривать их непредвзято.
Упорно отрицая свидетельства, которые невозможно объяснить с научной точки зрения (что неудивительно при общем состоянии нашей науки), мои оппоненты делают невозможным использование в интересах человечества давней вражды между порождениями зла низшего ранга, стремящимися установить свое господство на других планетах и готовыми к объединению лишь в борьбе против Старших Богов, которые должны непременно пробудиться, чтобы вновь наложить заклятие на эти порождения зла. Таким образом, отметается сама возможность разжигания вражды между потомками Ктулху — скажем, Глубинными жителями, населяющими подводный город Й’ха-нтлеи на дне Атлантики и город Р’льех в Тихом океане, и крылатыми межпланетными странниками, полулюдьми-полуживотными, слугами сводного брата Ктулху, Того Кого Нельзя Называть, Хастура Невыразимого; а также вражды между порождением безумного и безликого Ньярлатхотепа и Черного Козла из Лесов, Шуб-Ниггурата, с одной стороны, и слугами Ктугхи, Повелителя Огня, с другой. Между вышеперечисленными тварями идет вечная вражда, грозящая перерасти в открытую войну. В данных условиях человечество просто обязано найти способы призвать себе на помощь, скажем, в борьбе против Ктулху — слуг Хастура и Ллойгора, а слугам Ктугхи дать возможность уничтожить те места на Земле, где скрываются Ньярлатхотеп и Шуб-Ниггурат вместе со своим отродьем. Знание есть сила. Но знание — это еще и безумие, и потому браться за оружие в борьбе с опаснейшими пришельцами — удел лишь самых сильных. Здесь уместно вспомнить слова Лавкрафта: “Человечество должно воспринять предупреждающий знак, поданный нам таинственными силами Вселенной, и отказаться от непомерных амбиций, осознав ничтожность собственного бытия в кипящем водовороте времени”».
Этими словами завершался первый том новой книги доктора Шрусбери — книги, которой суждено было остаться незаконченной. Доктор велел мне переписать все в трех экземплярах и после сверки отправить рукопись в издательство, приложив чек на оплату публикации, поскольку ни один издатель не стал бы рисковать деньгами, публикуя подобную вещь, относящуюся неизвестно к какому жанру, — эту работу можно было считать и научным трудом, и сугубо фантастическим произведением, перед которым бледнели даже романы Жюля Верна и Герберта Уэллса, ибо наш профессор, смело оторвавшись от земли, воспарил в космические дали и рассуждал о таких вещах, которые у простого смертного могли вызвать не столько понимание, сколько ужас и самые дурные предчувствия.
Пока я занимался переписыванием, профессор углубился в свежую газету, пробегая глазами статью за статьей. Он добрался уже до шестой или седьмой страницы, когда внезапно я услышал возглас, выражающий то ли радость, то ли тревогу, после чего сразу потянулся за ножницами, вырезал очередную заметку и велел мне поместить ее в новую папку. Отложив вырезанную статью в сторону, я решил заняться ею чуть позже, после того как закончу переписывание «Ктулху и “Некрономикона”».
Было уже далеко за полдень, когда я заметил, что профессор оживился и начал проявлять явные признаки нетерпения, словно чего-то ждал. Заметка, которую он мне вручил, оказалась совсем короткой и была помещена в «Таймс»:
«Лондон, 17 августа. Таинственное происшествие в духе романов Чарльза Форта: семь месяцев назад из своего дома внезапно исчез некто Нейланд Мэсси, докер. Вчера мистер Мэсси вернулся в родной город. Его нашли на улице и с трудом опознали. Мистер Мэсси полностью забыл английский язык и теперь говорит на каком-то странном наречии, которого никто не понимает. Его состояние внушает серьезные опасения. Для консультации был вызван известный специалист по редким болезням, сэр Ленден Петра, который является еще и опытным лингвистом. Невозможно объяснить, где находился мистер Мэсси на протяжении семи месяцев».
Вообще-то говоря, подобных сообщений у нас накопилось довольно много, поэтому я не считаю, что мой второй сон был вызван очередной газетной заметкой.
Ибо в ту ночь я вновь увидел нечто невероятное. Сначала все было как в прошлый раз: доктор Шрусбери сказал, что сегодня мы ляжем спать пораньше, поскольку завтра нам предстоит много работы, и предложил выпить по рюмочке его меда; после этого я впал в тяжелую дремоту, за которой последовал сон с очень живыми и яркими сновидениями. Я вновь обращаюсь к записям доктора Де Вото, которому я подробно все пересказал.
«Сон 2.
Профессор Шрусбери входит ко мне в комнату, держа в руках бумагу и карандаши, и будит меня. Все происходит как и раньше. Он открывает окно, выкрикивает странные слова, и мы вновь летим на крылатых чудовищах. Во время полета я пытаюсь пощупать спину своего зверя, и мне кажется, что под рукой я чувствую человеческую кожу и покрытые мехом крылья; больше я ничего сказать не могу, кроме того, что профессор Шрусбери с ними разговаривал.
Наконец мы снижаемся. На этот раз мы находимся в какой-то густонаселенной местности; повсюду горят огни, а слева видны башни маяков и ярко освещенное поле. Доктор Шрусбери уверенно направляется в ту сторону; он торопится, я едва поспеваю за ним. Мы идем по проселочной дороге. Когда мы подходим ближе к освещенному полю, я узнаю это место — это аэропорт Кройдон[68], где я был три года назад, когда учился на старшем курсе. Профессор берет такси и, затолкнув меня в машину, скрывается в ближайшем здании, где находится справочное бюро. Выйдя оттуда, он называет водителю адрес на Парк-лейн и просит по прибытии туда подождать нас.
Мы выходим на Парк-лейн и стоим перед каким-то зданием, куда нас не хотят пускать. Тогда профессор достает свою визитку и пишет на ней: “По поводу случая с Нейландом Мэсси”. Вскоре после этого нас впускают. Мы видим седовласого и очень важного господина, которого доктор Шрусбери почтительно именует “доктор Петра”. Мой профессор объясняет, что специально прилетел из Америки, чтобы попытаться определить язык, на котором говорит мистер Мэсси, и, может быть, помочь с переводом.
Доктор Петра отвечает, что Мэсси был практически неграмотным, а сейчас, говоря на своем наречии, вплетает в речь еще и слова на древнегреческом и латыни; кроме этого, проявляет признаки великолепно развитого интеллекта. Такое впечатление, говорит доктор Петра, что под оболочкой прежнего человека находится кто-то другой. Более того, физическое состояние “нового” Мэсси внушает серьезные опасения, поскольку он явно пребывал в каком-то суровом климате и пережил несколько резких смен климатических условий; его здоровье быстро ухудшается, и еще одного потрясения ему не вынести. После этого доктор Петра предлагает своему коллеге прочитать статью из лондонской “Таймс”, где подробно изложена вся эта история.
Профессор берет газету и передает ее мне. Я кладу газету в карман пальто. Шрусбери просит разрешения поговорить с пациентом. Доктор Петра вызывает свою машину и везет нас через весь Лондон на Ист-Индия-Док-роуд, где находится Мэсси, который пребывает в состоянии, похожем на кому, однако время от времени отвечает на вопросы, заданные по-гречески или на латыни.
Нас встречает медсестра, она проводит нас в палату.
На кровати неподвижно лежит человек средних лет; его глаза открыты, но не реагируют даже на свет лампы. Когда мы входим, человек начинает что-то тихо бормотать; доктор Шрусбери делает мне знак быть готовым к записи.
— Вот, — говорит доктор Петра, — слышите? Судя по отдельным словам и фразам, это литературный язык, однако ни один лондонец на таком не говорит. Мне кажется, это что-то древнее.
— Ну конечно, — отвечает доктор Шрусбери. — Это же язык Р’льеха!
Доктор Петра изумленно смотрит на него.
— Вы знаете этот язык? — спрашивает он.
— Да, он очень древний, но на нем еще говорят — и на Земле, и за ее пределами.
Внезапно докер начинает говорить: “Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах-нагл фхтагн”. Шрусбери быстро переводит: “В своем доме в Р’льехе мертвый Ктулху ждет и видит сны”. Затем он что-то спрашивает у Мэсси, и тот сразу поворачивает к нему голову. В его глазах — изумление. Доктор Петра замечает, что подобную реакцию пациент проявил впервые.
Далее Шрусбери и докер разговаривают на этом загадочном языке.
— Где вы были?
— У тех, кто служит Тому, Кто Должен Прийти.
— Кто Он?
— Великий Ктулху. В своем доме в Р’льехе лежит он, не мертв, но спит. Он придет, когда Его призовут.
— Кто Его призовет?
— Те, кто Ему поклоняется.
— Где находится Р’льех?
— В море.
— Но вас нашли не в море.
— Нет, я был на острове.
— Ах, вот как! На каком?
— Он поднялся со дна океана.
— Это часть Р’льеха?
— Это часть Р’льеха.
— Где он находится?
— В Тихом океане, за Ост-Индией.
— На какой широте?
— Примерно сорок девять градусов пятьдесят одна минута южной широты и сто двадцать восемь градусов тридцать четыре минуты западной долготы. Это в районе Новой Зеландии, к югу от Ост-Индии.
— Вы видели Его?
— Нет. Но Он был там.
— Как вы туда попали?
— Однажды ночью кто-то выскочил из Темзы и схватил меня. Потом я оказался на острове.
— Кто вас схватил?
— Он был вроде как человек, только это был не человек. Он хорошо плавал. У него на руках были перепонки, а лицо как у лягушки.
Внезапно дыхание Мэсси становится тяжелым, он задыхается, и доктор Петра, извинившись, прерывает беседу. Доктор Шрусбери отвечает, что и так узнал достаточно, а затем дает доктору Петра какие-то туманные объяснения вроде тех, что я не раз слышал от него в доме на Кервен-стрит. После этого мы поспешно выходим из больницы и идем вдоль пустынной улицы. Внезапно доктор Шрусбери останавливается, проверяет, нет ли кого поблизости, и издает пронзительный свист, сопровождая его словами: “Йа! Йа! Хастур! Хастур кф’айак ’вулгтмм, вугтлаглн, вулгтмм! Ай! Ай! Хастур!”
Тут же появляются наши крылатые спутники, и через некоторое время под нами уже мелькают крыши зачарованного Аркхема».
Еще более, чем сами сновидения, меня озадачил промежуток между вторым и третьим снами, заставивший меня забеспокоиться о своем рассудке. Самым странным во всем этом было то, что, хотя я тогда безусловно находился в доме на Кервен-стрит и готовил химические вещества, которые срочно понадобились доктору Шрусбери, у меня сложилось ощущение, будто между вторым и третьим снами вообще не было никакого промежутка! Похоже, я просто потерял способность отличать сон от яви, ибо все события переплетались в моем мозгу в один сплошной клубок, в котором сны становились для меня той же реальностью.
Я не могу сказать с уверенностью, были мы в доме на Кервен-стрит, возясь с таинственными свертками доктора Шрусбери, или нет. Или то был сон, в который я погрузился столь глубоко, что принял его за реальность? В то время это меня сильно беспокоило, хотя сейчас беспокоит уже меньше. Тогда в доме царила атмосфера такой спешки и ощущения надвигающейся беды, что еда и питье — за исключением золотистого меда — казались нам совершенно ненужными; все отошло на задний план, все меркло перед главной задачей профессора, которую он, по своему обыкновению, предпочитал держать в тайне.
Доктор Де Вото записал эти мои впечатления, как и сны; он никак не стал их комментировать, а зайти к нему еще раз я уже не успел, ибо после того, как я увидел свой третий сон, события начали разворачиваться с ужасающей быстротой. Я не уверен, что мой последний, закончившийся катастрофой сон приснился мне именно в ту ночь; я даже не уверен, что не увидел его днем или что он не был просто продолжением второго сна. Я помню только то, что все началось как прежде: доктор Шрусбери входит ко мне в комнату, вызывает крылатых тварей, и дальше все происходит как обычно, с той только разницей, что мы везем с собой свертки, подготовленные профессором.
Далее я привожу свой третий сон в записи доктора Де Вото:
«Сон 3.
Мы оказываемся в очень странном, пустынном месте. Над нами темное зловещее небо; вокруг клубится густой туман какого-то неестественного зеленого цвета. Время от времени я вижу руины огромных сооружений, покрытых сплетениями высохших морских водорослей. Со всех сторон доносится рокот моря; под нашими ногами — слой зеленовато-черного ила; земля похожа на ту, которая была в пещере из моего первого сна.
Профессор медленно продвигается вперед, и вскоре мы оказываемся возле прохода, перед которым лежит много мелких камешков; профессор подбирает один из них — в форме пятиконечной звезды, — протягивает мне и говорит:
— Вероятно, землетрясение нарушило порядок расположения этих талисманов, оставленных Старшими Богами, когда они заключали в темницу Ктулху. Этот проход — один из тех, что ведут за Предел.
Профессор раскрывает один из наших свертков; я вижу, что в нем находится очень мощное взрывчатое вещество. Он велит мне осторожно уложить его возле прохода. Мне очень страшно, но я выполняю его просьбу. Мой страх вызван тем, что я вижу вокруг себя; от этого зрелища у меня захватывает дух. Строения, частично сохранившиеся после землетрясения, сложены из колоссальных каменных блоков; на их гладких поверхностях я вижу какие-то странные иероглифы и рисунки, от которых волосы встают дыбом. Здания в этом странном городе явно были построены не по законам евклидовой геометрии; их жуткие формы, странным образом совмещенные плоскости и углы наводят на мысль об иных измерениях — именно об этом доктор Шрусбери совсем недавно писал в своей книге.
Проход закрывает огромная резная дверь; она чуть-чуть приоткрыта, но не настолько, чтобы мы могли в нее пройти. Не помню точно момент, когда дверь начала открываться, но еще ранее профессор замечает каких-то тварей, которые появляются из моря и ползут по скалам в нашу сторону. Профессор уже все подготовил к взрыву; заметив тварей, он сначала обращает мое внимание на их перепончатые лапы и получеловеческие-полулягушачьи лица, затем просит не бояться, поскольку у меня есть пятиконечный камень, который может защитить от этих существ, но не «от Него».
И тут он замечает, что дверь слегка приоткрылась.
— Дверь уже была настолько открыта, когда мы пришли? — с волнением спрашивает он.
— Кажется, нет, — отвечаю я.
— Тогда, ради бога, отойдите!
Едва я отступаю в сторону, как происходят две вещи: из-за двери начинает тянуть ужасным смрадом, затем раздаются жуткие хлюпающие звуки, от которых кровь стынет в жилах. Мы с профессором отскакиваем назад. Он хватается за детонатор; дверь распахивается, и перед нами предстает жуткое чудовище. Я не в силах его описать. Оно похоже на ту тварь, что мы видели в пещере близ Кордильера-де-Вильканота, только этот монстр еще ужаснее, ибо у него нет щупалец, а его тело представляет собой аморфную, бесформенную массу, которая может превращаться во что угодно. Сначала в дверях возникает тестообразная плоть, которая заполняет собой весь проход; затем в этой плоти появляется злобный глаз, и аморфная масса начинает вытекать через дверь, словно вязкая жидкость; я слышу отвратительное чавканье, хлюпанье, рыгание и вместе с этим — пронзительный свист.
В этот момент доктор Шрусбери нажимает ручку детонатора; камни, обрамляющие проход, взлетают на воздух, вслед за ними вздрагивают огромные колонны и каменные блоки — и падают вниз, заваливая проход вместе с мерзким чудовищем.
Не медля ни секунды, доктор подзывает наших крылатых тварей, которые выныривают из густых клубов тумана, чтобы унести нас прочь с проклятого острова. В последний момент я успеваю заметить вот что: монстр, который только что разлетелся на куски и был погребен под многотонными колоннами, теперь постепенно, выбрасывая тысячи тоненьких щупалец, собирает себя по частям, а затем с невиданной скоростью мчится по зеленовато-черному илу прямо к нам; я слышу, как под ним содрогается земля. Впрочем, возможно, дрожь земли вызвана подземными толчками, возникшими в результате мощного взрыва.
Мы с профессором вскакиваем на спины крылатых чудищ и вскоре оказываемся в доме на Кервен-стрит».
4
Именно этот сон заставил меня отправиться в Бостон, чтобы обратиться за консультацией к доктору Эйзенату Де Вото. За последнее время я стал участником таких невероятных — хотя на первый взгляд вполне обыденных — событий, что начал опасаться за свой рассудок, иначе говоря, мне требовался опытный психиатр. Но единственный совет, который смог дать мне доктор Де Вото, это как можно скорее покинуть дом на Кервен-стрит, а заодно и Аркхем; по его словам, дух старины, царящий в этом городе и в доме профессора Шрусбери, явно оказывает на меня разрушающее воздействие. Он не стал разъяснять значение моих кошмарных снов, а просто дал мне понять, что я, скорее всего, страдаю галлюцинациями, возникшими на почве каких-то нервных потрясений, которые я продолжал переживать даже во сне и которые из-за этого превратились для меня в реальные события; иными словами, сны, которые я видел в доме на Кервен-стрит, были вовсе не снами, а кошмарами наяву, в которых я принимал непосредственное участие!
Как иначе можно было объяснить то, что произошло прежде, и то, чему еще только предстояло произойти?
Ибо дальнейшие события начали разворачиваться с такой быстротой, что я просто не успевал заняться разгадкой тайны профессора Шрусбери. Возможно, я так ничего бы и не понял, не забудь он вовремя спрятать мои ботинки.
Ибо, проснувшись утром, я увидел, что мои ботинки покрыты слоем зеленовато-черного ила — такого, какой был на острове в Тихом океане! Мало того — в моем кармане лежал камешек в виде пятиконечной звезды, покрытый странными, непонятными иероглифами!
Этому еще могло бы — могло бы, говорю я, — найтись логическое объяснение: скажем, тот, кто знал содержание моих снов, мог испачкать мои туфли и подкинуть камешек; однако никто на свете не смог бы сделать одной весьма обычной на первый взгляд вещи: положить в карман моего пальто выпуск газеты «Лондон таймс», вышедший всего день назад, который за столь короткий срок физически не мог переместиться на Кервен-стрит!
Вот из-за этой газеты я и нанес безрезультатный визит доктору Де Вото, после чего вернулся в Аркхем, к доктору Шрусбери. Однако сказать ему я ничего не успел и замер на пороге, увидев крайнее возбуждение и бледное, измученное лицо профессора. Заметив меня, доктор Шрусбери обрушил на меня целый поток слов.
— Где вы были, Эндрю? Ладно, не имеет значения; немедленно отнесите эти папки в университетскую библиотеку. Эти материалы могут понадобиться будущим поколениям исследователей.
Только тут я с удивлением заметил, что в мое отсутствие профессор разбирал папки с записями, рассовывая их по коробкам и ящикам, чтобы отправить в какое-нибудь надежное место. Однако у меня не было времени размышлять о причинах странного возбуждения профессора, поскольку он, велев мне как можно скорее отправляться в библиотеку, продолжал метаться по кабинету, сваливая в кучу книги, рукописи, старинные тексты, выписки из «Пнакотикских рукописей», «Некрономикона» и всего остального, включая большую опечатанную папку, на которой рукой профессора было написано: «Материалы с Целено», — нужно сказать, что именно эту папку профессор берег особо тщательно и не позволял мне в нее заглядывать.
Все это время он что-то бормотал себе под нос; я расслышал только: «Не нужно было брать его с собой! Какая ошибка!» Иногда он останавливался на бегу и бросал на меня взгляд, полный какого-то усталого сочувствия, или, что было гораздо страшнее, молча смотрел в сторону окна, выходившего на реку Мискатоник, и так внимательно к чему-то прислушивался, словно от этого зависела его жизнь. Все это настолько подействовало мне на нервы, что, выходя из дома, я тоже с тревогой посмотрел на реку, однако не увидел ничего, кроме залитой солнцем водной глади.
Вернувшись, я застал профессора в глубокой задумчивости; перед ним лежала раскрытая папка с «Материалами». И вновь — уже в который раз — я проверил на себе его удивительную чувствительность; я вошел в комнату без единого звука, профессор стоял ко мне спиной, и все же, едва я показался в дверях, он заговорил:
— Меня мучает один вопрос. Не опасно ли дарить миру эти записи? Впрочем, чего мне бояться, ибо кто мне поверит? Кто поверит словам, высеченным на каких-то камнях? Форт умер, Лавкрафта больше нет… — И он покачал головой.
Я подошел к профессору и заглянул ему через плечо. В глаза бросился текст, напоминавший рецепт, однако в нем было столько непонятных слов и странных имен, что я сразу перевел взгляд ниже. То, что я прочитал, стало еще одним звеном в цепи логических объяснений, связанных с перемещениями во времени и пространстве, неведомых человеку. Ибо текст, написанный размашистым почерком доктора Шрусбери, гласил:
«Золотистый напиток Старших Богов дает возможность свободно перемещаться во времени и пространстве, позволяя существовать вне земных законов и измерений; он обостряет чувства до такой степени, что человек теряет представление о реальности и пребывает в состоянии, граничащем со сном…»
Это все, что я успел прочесть, прежде чем профессор закрыл папку и снова ее опечатал.
— Напиток Старших Богов! — воскликнул я. — Это же ваш мед!
— Верно, Эндрю, — быстро ответил он. — Иначе каким образом вы… Впрочем, простите, не стоит играть с вашим воображением.
— Какое там воображение! — рассердился я. — Грязь на моих ботинках, это что — воображение? А камень у меня в кармане, а «Лондон таймс»? Не знаю, как вы это делаете — могу только предполагать, — но я убежден, что мы действительно там были.
Профессор остановил на мне задумчивый взгляд.
— Ведь мы там были, верно? — не унимался я.
Даже в ту минуту я надеялся, что вот сейчас услышу какое-нибудь разумное, логическое объяснение; о небо, как я этого жаждал! Но профессор лишь устало покачал головой и, тронув меня за рукав, тихо ответил: «Да».
— А той ночью в июне — на вторую ночь после того, как мы были в пещере, — вы же привезли с собой взрывчатку и все там разнесли. Я слышал, как вы потом бежали вниз по откосу, слышал грохот взрыва…
— Ах, вот что! Вы в тот раз пили мой мед. Значит, вы заходили в мою комнату.
Я кивнул.
— Наверное, нужно было вам все рассказать. Я ошибся — мне не следовало брать вас с собой. Видите ли, иногда я бываю слишком осторожен, а иногда — слишком беспечен; я почему-то решил, что вы ни о чем не догадаетесь. Они нас видели и теперь знают, кто устроил взрыв и завалил дверь, ведущую в их бесконечно древний мир… — Он вновь покачал головой. — А теперь… теперь уже слишком поздно!
Его тон показался мне столь зловещим, что на секунду я лишился дара речи. Затем хриплым голосом спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Они уже преследуют нас. Под Рифом Дьявола, что недалеко от Инсмута, в подводном городе Й’ха-нтлеи наблюдается усиленная активность, из Р’льеха выплывают огромные твари. Слушайте! Слушайте их тяжелую поступь! Впрочем, я забыл, у вас нет той обостренной чувствительности, какая выработалась у меня за двадцать лет.
— Да, двадцать лет, — повторил я, сразу вспомнив встречу в библиотеке Мискатоникского университета. — Где вы были все это время?
— На звезде Целено, в огромном каменном здании библиотеки, где содержатся книги и иероглифы, украденные у Старших Богов.
Тут он умолк и, склонив голову набок, начал прислушиваться… и вдруг задрожал, его рот исказила гримаса отвращения. Резко обернувшись, профессор приказал мне немедленно отнести в университет все оставшиеся документы и поспешить с возвращением, поскольку близится вечер, а ночевать в доме мне нельзя. Когда я вернусь, все будет готово к моему отъезду.
Я сделал все так, как он мне велел; никогда еще я не видел профессора в таком взвинченном состоянии. В университете, куда я бегом притащил свою поклажу, я чуть с ума не сошел, дожидаясь, пока составят опись всех книг и бумаг доктора Шрусбери, после чего мне пришлось еще вытерпеть пространную беседу с доктором Лланфером, директором библиотеки, который, просмотрев бумаги, велел мне зайти в его кабинет и заверил, что все материалы будут помещены в надежное хранилище, где, помимо всего прочего, находился и единственный экземпляр «Некрономикона», написанного безумным арабом Абдулом Альхазредом. В результате на Кервен-стрит я прибежал гораздо позже, чем рассчитывал.
— Господи боже, мальчик мой, где вы пропадали? — увидев меня, воскликнул доктор Шрусбери.
Однако выслушивать мои объяснения он не стал, а вновь начал прислушиваться. На этот раз и я что-то почувствовал — словно ожила и начала сгущаться аура древнего зла, царившая в доме. Я услышал сначала плеск со стороны реки, будто кто-то плыл, затем внезапно содрогнулись недра земли, словно там, в глубине, медленно шагало какое-то огромное существо!
— Немедленно уходите, — дрожащим голосом сказал профессор. — Вы не потеряли пятиконечный камень с острова?
Я ответил, что нет.
Профессор крепко схватил меня за руку.
— Вы помните слова заклинания, которым вызывают слуг Хастура?
Я кивнул.
Профессор вынул из кармана маленький свисток и небольшой флакончик с уже знакомой мне золотистой жидкостью и протянул их мне.
— Вот, возьмите, носите их всегда с собой, вместе с камнем. Глубоководные не смогут вам ничего сделать, если у вас будет этот камень, но учтите — он бессилен против других тварей. Уезжайте в Бостон, в Нью-Йорк, куда хотите, только немедленно покиньте Аркхем. И запомните: если вдруг вы услышите чью-то тяжелую поступь под землей или под водой, немедленно выпейте мед, сожмите в руке камень и прочитайте заклинание. К вам прилетят. Вас отвезут на Целено, где я буду скрываться, пока меня не перестанут искать. Только не потеряйте камень; у меня в свое время его не было, поэтому меня схватили и пытали, но не бойтесь, вас они не тронут. Жду вас на Целено.
Я взял флакон; на языке у меня вертелись тысячи вопросов, но я промолчал. Дом источал уже не просто страх, а смертельный ужас; воздух дрожал от приближающейся угрозы, которая, казалось, волнами разливалась откуда-то из-под земли; все мое существо вопило о спасении.
— Они сейчас в устье Мискатоника, — задумчиво сказал профессор. — Что ж, я готов. Часть из них поднимается по реке — скоро они будут здесь, уже скоро… — Он повернулся ко мне: — Ну что же вы, Эндрю? Бегите! Бегите!
Он хотел толкнуть меня, но, сделав неудачное движение, за что-то зацепился и упал, потеряв при этом очки. То, что я увидел, заставило меня завопить от ужаса и броситься вон из этого проклятого дома, прямо в клубы густого тумана, окутавшего Кервен-стрит. Думал ли я, когда, не помня себя от ужаса, бежал по улицам Аркхема, о страшных подводных тварях с перепончатыми лапами и светящимися выпученными глазами, которые следили за мной из реки? Не помню; я бежал, не останавливаясь. Намертво зажав в руке флакон с золотистой жидкостью и свисток, я бежал, спасая свою жизнь, а перед глазами стояло страшное видение, оставшееся в доме на Кервен-стрит: когда очки слетели с носа доктора Шрусбери — того самого доктора Шрусбери, который не раз поражал меня своим острым зрением и умением распознавать мельчайшие детали, — моим глазам предстало зрелище, от которого я едва не сошел с ума, ибо там, где у людей должны находиться глаза, в черепе доктора Шрусбери зияли черные провалы пустых глазниц!
5
С той поры прошло две недели. Дом на Кервен-стрит сгорел дотла в результате пожара, который случился в ночь моего отчаянного бегства. Поскольку доктора Шрусбери нигде не нашли, было объявлено, что он погиб в огне. Я навел справки в разных инстанциях, но нигде не упоминалось о человеческих останках, найденных на пепелище. Могу предположить, что доктору Шрусбери все-таки удалось спастись. Теперь мне окончательно ясно — поскольку я пишу под давлением страха куда более сильного, чем тот, что я пережил вместе с профессором, — что доктор Шрусбери встал на пути Великого Ктулху, чтобы перекрыть ему вход в наш мир. Идя по следу Ктулху и его приверженцев, он научился подчинять себе странных обитателей другого мира, где нет представления о времени и пространстве; и все ради того, чтобы спасти наш мир от вечного рабства, уготованного ему древними порождениями зла, о которых человечество не имеет ни малейшего представления!
Я разузнал и о Целено. Это звезда в скоплении Плеяд; с одной стороны от нее находятся Альциона и Электра, с другой — Майя и Тайгета. Не думаю, что это возможно… и все же, если доктор Шрусбери прав, на одной из планет близ Альдебарана лежит темное озеро Хали, где обитает Тот, Кого Нельзя Называть, Хастур Невыразимый, которому служат — если верить древним мифам — странные, похожие на летучих мышей существа, что умеют проникать сквозь пространство и время…
В течение нескольких последних часов я, сидя в своей комнате в Бостоне, пытаюсь убедить себя, что все со мной приключившееся было кошмарным сном, одним из тех проявлений временного помешательства, что иногда случаются с людьми. Однако сейчас я менее прежнего склонен этому верить. Ибо сегодня, когда я возвращался домой после скромного ужина, передо мной мелькнула та ужасная физиономия, что так похожа на рисунки Тенниела к «Алисе в Стране чудес»; и тогда я сразу вспомнил ужасных перепончатолапых тварей, что являлись мне в кошмарных снах! А теперь… нет, это не галлюцинации, я ясно слышу, как подо мной, в недрах земли, раздаются чьи-то гулкие шаги! У меня никогда не было галлюцинаций, я не мог это выдумать!
Я слышу где-то внизу ужасные чавкающие звуки, словно по жидкой грязи пробирается огромное скользкое существо; я вновь слышу те отвратительные звуки, что слышали мы с профессором на ужасном острове в Тихом океане, когда из-за каменной двери внезапно выползла огромная Тварь. Я закрыл на защелку дверь и плотно прикрыл все окна, и все же я чувствую угрозу — она везде, вокруг меня; мне очень страшно, перед глазами встают огромные каменные глыбы… вот они, по всем углам, я вижу вырезанные на них странные иероглифы, вижу лицо доктора Шрусбери с пустыми глазницами, вижу мерзких людей-лягушек…
Сейчас… Плеяды и Целено находятся как раз над линией горизонта, на северо-востоке; я выпил золотистый напиток; я только что подошел к окну и дунул в свисток, который на прощание дал мне доктор Шрусбери. Я стою у окна и произношу слова заклинания: «Йа! Йа! Хастур! Хастур кф’айак ’вулгтмм, вугтлаглн, вулгтмм! Ай! Ай! Хастур!»
Шаги все ближе — страшные, чавкающие, они звучат уже где-то под самым домом. Снаружи доносятся другие звуки — громкое шлепанье, словно огромные лягушачьи лапы ступают по скользким камням маленького острова в Тихом океане…
Что это… что это такое? О господи! Я вижу огромные крылья! Что за жуткие твари у меня за окном?!
«Йа! Йа! Хастур фхтагн…»
Эпилог
Из бостонской газеты «Херальд» от 3 сентября:
«До сих пор не установлена причина внезапного и бесследного исчезновения Эндрю Фелана, двадцати восьми лет, проживавшего по адресу: Торо-драйв, 17. Вероятно, молодой человек сам принял решение исчезнуть: дверь его комнаты была заперта изнутри; одно из окон было открыто, однако нет никаких следов, указывающих на то, что он упал на землю или взобрался на крышу, при том что вся прилегающая к дому территория была осмотрена весьма тщательно. Мотивы подобного поведения так и остались невыясненными. Кузен мистера Фелана высказал некоторые сомнения по поводу его рассудка, поскольку видел, как мистер Фелан время от времени к чему-то прислушивался, после чего заявлял, что его преследует существо из другого мира. С учетом показаний кузена мистера Фелана, а также странной рукописи, найденной в его комнате, остается предположить, что мистер Фелан по неизвестным причинам решил свести счеты с жизнью…»