Я задумался над этим вариантом. Прежде чем покинуть корабль, Эллисон, как и обещал, познакомил меня с большеглазой женщиной по имени Лигейя. Это была жгучая брюнетка такой красоты, что в ее присутствии я думал вполовину медленнее обычного. После примерно минуты в ее обществе я сообразил, что дело не только в ее красоте. От нее исходила некая отупляющая меня сила — сила вполне ощутимая, материальная. Я поспешно отшагнул от новой знакомой, глубоко вдохнул, и чудо! — одурь сразу же прошла. Лигейя заметила, как я шарахнулся от нее, и сдержанно улыбнулась.
Когда Эллисон представил меня, она произнесла:
— Весьма приятно познакомиться с вами.
У нее был низкий, завораживающий слушателя голос — с необычным акцентом. Некогда я был знаком с одним русским иммигрантом — у него был почти такой же акцент.
— Помните, я говорил вам прежде об этом человеке, — сказал Эллисон.
— Помню, помню, — произнесла Лигейя. Она смотрела на меня по-особенному пристально — мне прежде не доводилось видеть взгляда такой испытующей силы.
— Молодой человек согласился выполнить то, о чем я вам говорил.
— Знаю, знаю, — сказала она.
— Вы меня обяжете, если станете всячески помогать ему и откроете доступ к нашему особому источнику полезных сведений.
Она кивнула.
— Обязательно.
— Впрочем, у нашего друга был весьма тяжелый день, — продолжил Эллисон. — Полагаю, новые сильные впечатления могут только повредить ему. А потому отложим знакомство с вашим подопечным до завтра. Господин Перри уже в курсе того, что месье Вальдемар способен узнавать нужное, проникая сознанием в миры, отличные от той версии реальности, в которой мы обитаем.
— Я поняла.
— А я мало что понял, — сказал я и добавил, чтобы не показаться грубияном: — Но целиком доверяюсь вашему знанию.
Тут Эллисон обратился ко мне:
— Я получу необходимые сведения о маршруте путешествия и не покину корабль, пока не сообщу их капитану Ги.
— Замечательно, — сказал я. — В таком случае…
— Да, вы свободны. Засим прощайте. Желаю вам удачи, а на ближайшее время — спокойной ночи.
Он крепко пожал мою руку. Я сердечно попрощался с ним, потом церемонно кивнул Лигейе:
— Свидимся с вами завтра.
— Знаю, знаю, — лукаво улыбнулась она.
Как только я очутился в каюте Эллисона, я рухнул лицом вниз на кровать — раздеваться не было сил. Заснул я сразу же — и потом очутился в королевстве у края земли. А теперь…
Через иллюминатор внутрь каюты проникало достаточно света — я побрился, черпая воду из большой лохани в той части каюты, где располагалась алхимическая лаборатория. Затем через ближайшее окно выплеснул грязную воду за борт. Приведя себя в порядок, я вышел с намерением позавтракать. В сумбуре вчерашних инструкций мне было рассказано среди прочего, как вызвать слугу, чтобы еду принесли прямо в каюту. Но сейчас я быстро нашел кают-компанию и решил позавтракать там — предложили яичницу с луком и поджаренный хлеб с палтусом. Несколько чашек крепкого душистого кофе помогли мне на время позабыть о мрачных ночных переживаниях; клубок ужасов, загадок и страхов откатился в глубину сознания. С последней чашкой кофе в руках я вышел на палубу.
Погода была ясной, тумана и в помине не было. Попивая обжигающий напиток, я любовался игрой солнечных лучей на холодных волнах. В безмятежно голубом небе плыли приветливые белые облака. Солнце стояло еще очень низко в положенной части небосвода. Тут я перевел взгляд туда, где, по моим расчетам, находился берег, однако суши не увидел. Со всех сторон было бескрайнее море. Стая чаек качалась на струях ветра за нами — то поднимаясь, то опускаясь над нашим кильватером. Корабельный повар, одноглазый испанец по имени Доминго, выбросил за борт утренние остатки пищи и что-то певуче прокричал птицам на своем языке (уж не знаю, обругал он их или позвал на пиршество). Чайки в ответ громко загалдели, снизились и стали нырять в кипящие волны. Я прошелся вдоль палубы, обшаривая глазами горизонт в поисках «Вечерней звезды». Но мы были одни на бескрайней глади моря.
Я поежился от холода и поспешил сделать большой глоток дымящегося кофе. Про себя я решил одеваться потеплее, когда в следующий раз вздумаю выходить на палубу в столь ранний час.
Я начал спускаться вниз с намерением занести чашку в кают-компанию по пути в каюту Лигейи и на ступеньках повстречал Дирка Петерса. Тот широко улыбнулся, насмешливо коснулся козырька своей морской кепи и приветствовал меня:
— С добрым утречком, юноша.
Я тоже улыбнулся и вежливо кивнул.
— Доброе утро, мистер Петерс.
— Зовите меня попросту Дирк, — сказал он. — Славный денек, вы не находите?
— Денек отличный.
— И как оно вам — быть начальником?
— Пока не знаю, — ответил я. — Еще не отдал ни одного приказа.
Он пожал плечами.
— Я так понимаю — пока в приказах нужды нет. Если ничего экстренного не произойдет, команда будет сама, без понуканий, выполнять инструкции мистера Эллисона.
— Ну и я так понимаю.
— Вы как переносите море?
— Плыл на корабле только раз — совсем мальчишкой. Но вроде бы не страдал морской болезнью — если вы именно это хотели узнать.
— Вот и хорошо.
В это время со снастей стремительно спустилось что-то большое, темное и запрыгало по палубе — прямо к Петерсу. Тот ласково положил руку на косматое плечо своего друга Эмерсона. Зверь ответил тем же. Так они и стояли — обнявшись, как два закадычных приятеля.
Я невольно отметил про себя — до чего же эти двое похожи друг на друга. Говорю это не с целью насмешки над человеком, который спас мне жизнь. Сам я согласен с тем, что лучше погрешить против правды, чем подчеркивать чье-либо уродство. Но с Петерсом было иначе, потому что сама некрасивость его лица была так выразительна и интересна, что делала его по-своему привлекательнее смазливого актера на ролях первых любовников. Губы у него были тонкие, никогда не закрывали зубов — длинных и торчащих немного вперед. Казалось, с его лица не сходило добродушно-насмешливое выражение. Таким было первое впечатление от его лица. Второе — что это чисто бесовская веселость. На самом же деле его лицо было просто перекошено, словно он вечно смеялся. Я не мог вглядываться слишком пристально, но все же заметил, что кожа на его лице неровного цвета — местами светлее, местами темнее. Возможно, это были следы многочисленных шрамов. Что и говорить, физиономия пугающая — тем более что со временем насмешливая улыбка начинала казаться злобным оскалом бешеной ярости. В зависимости от настроения можно было принимать его за доброго веселого малого или за головореза с вечно злобной рожей — при этом сам он мог не менять выражения лица, просто в вашем сознании произвольно менялась оценка этого выражения. Так, потянувшись за бриллиантом в сумрачном тайнике, вы вдруг обнаруживаете, что бриллиант вделан в голову ядовитой змеи.
— Вот и хорошо, — повторил Петерс.
— Не могли бы вы рассказать мне о месье Вальдемаре?
Мой собеседник поднял руку, словно собирался почесать затылок, но вдруг запустил пальцы под свою странного вида черную густую шевелюру. Только тут я по-настоящему пристально вгляделся в его волосы. Это был парик. На самом деле Петерс был совершенно плешивым. Заметив мой удивленный взгляд, он осклабился больше обычного и пояснил;
— Сделал себе из шкуры медведя, который имел наглость слегка помять меня, за что и поплатился… А насчет этого Валь-демара, так я его и краем глаза не видел. Месье носу не кажет из своей берлоги — кстати, его каюта рядом с вашей.
У Петерса были повадки и речь морского волка, но в манерах и разговоре проглядывало и другое. Было в нем что-то от жителя фронтира.
— Вы часом не с Запада? — осведомился я.
Он кивнул.
— Мой папаша был «вояжером» — то бишь торговал пушниной на фронтире. А мать звали Упсарока Инжун, она из индейского племени уншароков, что живет в Черных Горах. Сам я был охотником, исходил весь Запад вдоль и поперек. Видал много чудесного, хаживал по каньонам такой величины, что в них можно обронить целый Чарлстон и потом не сыскать. — Он сплюнул через борт — да с такой точностью, что угодил в зазевавшуюся чайку. — Забредал я и на юг — в Мексику, поднимался и на самый север, где в небе вечером сияние — все равно как большущая парчовая занавеска. — Он опять почесал кожу под париком. — И все это — до того как мне стукнуло двенадцать.
Поскольку я впервые встретил матерого рассказчика небылиц с Запада, то и развесил уши. Петерс выглядел таким сорвиголовой, говорил с такой небрежной убедительностью, что было трудно не поверить ему. Обычный врун изо всех сил старается, чтобы ему поверили. А Петерсу было совершенно наплевать, верят ему или нет. Этим он и брал.
— Так насчет месье Вальдемара… — не унимался я.
— Да?
— Как давно он на борту судна?
— В точности сказать не могу, — ответил Петерс, — По крайней мере дольше меня. Команде пояснили, что он калека, любит путешествовать. Но я так скажу: странное это удовольствие — путешествовать, запершись в каюте!
— Вы думаете, тут что-то нечисто? — спросил я напрямую.
Он пожал плечами.
— А бес его знает… Может, тут замешана эта дамочка — ну, Лигейя.
— Что вы имеете в виду? — озадаченно поинтересовался я.
— Эта его сиделка — весьма странная леди. Она напоминает мне одного черномазого знахаря, с которым я однажды имел дело. Звали его Джонни — Два-Духа-за-Спиной. Когда с ним калякаешь, кажется, что у него за спиной не два духа умерших, а целое полчище. И слышатся такие странные звуки. Вот эта дамочка совсем как он. Извините, если чего не так сказал. Точней сравнения не нашел.
Я задумчиво покачал головой.
— Я был совсем сонный, когда меня с ней знакомили. И говорили мы недолго. Внешность у нее поразительная — вот это я помню.
Он хмыкнул.
— К тому же эта дамочка очень скрытная, себе на уме, — сказал Петерс. — Держитесь от нее подальше и старайтесь с ней не ссориться. Шкурой чувствую — лучше не иметь ее своим врагом.