— У Гардена свой график, — шепнула она ему в затылок. — Либо он должен быть уверен в том, что путешествие — его идея, либо можешь надеть ему мешок на голову и похитить.
— Похищение предусмотрено на соответствующей стадии. Его тело без мозга для нас бесполезно.
— Тогда позволь мне вести дело самостоятельно.
— В борделе?
— Удовольствие и боль оказывают должное воздействие.
— Особенно боль.
— Садист! — Александра тихонько показала ему кончик языка, чтобы никто не видел.
— Возможно. Подготовь его. И доставь вовремя в нужное место.
Хасан отошел в сторону.
— Но куда?… — Ее вопрос повис в воздухе.
Элиза: Доброе утро. Это Элиза 774, дежурная.
Гарден: Я хочу поговорить с Элизой 212. Это Том Гарден.
Элиза: Соединяю… Да, Том. Спасибо, что вызвал меня. Для тебя не слишком поздно?
Гарден: Не особенно. Я снова работаю — если это можно назвать работой.
Элиза: Я не понимаю.
Гарден: Я работаю в «Холидей-холл» в Атлантик-Сити.
Элиза: Извини, пожалуйста. Провожу обработку… Я не знала, что в этом заведении есть пианино.
Гарден: А там его и нет — только клавоника. Но они хотят, чтоб я на ней играл. В промежутках между приятельскими ныряниями, ощупываниями и щипками. Я весь в синяках. Думаю, они вывихнули мне палец.
Элиза: Ты больше не видел смуглых приземистых мужчин?
Гарден: Множество — и женщин тоже. Все толстые и уродливые. Но без плащей, револьверов, кольчуг. В этом и состоит преимущество нудистского бара.
Элиза: Тебя могут утопить.
Гарден: Только шутки ради. Кроме того, у меня есть ангел, который держит мою голову над водой.
Элиза: Еще какие-нибудь сны?
Гарден: М-м-м.
Элиза: Что это значит?
Гарден: Один… Плохой.
Элиза: Расскажи. Пожалуйста.
Гарден: Это, вероятно, был какой-то вид возврата к прошлому. Я вспомнил работу, которая однажды была у меня в Филадельфии. Большой колониальный дом посредине двенадцати акров земли с газонами и деревьями. Доски, камень, широкий балкон и четыре толстые колонны. Похоже на Тару.
Элиза: Тара? Что такое «Тара»? Это место?
Гарден: Вымышленное. Поместье в «Унесенных ветром» — в старом кино. Прошлого столетия.
Элиза: Беру на заметку. Продолжай.
Гарден: Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была заимствована из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение стилей. У нас оказались костюмы лет на сто более ранние — мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле Империи, брюки со штрипками, черные пиджаки и платья с бахромой и длинными шлейфами.
Они заказали старую музыку. Стефан Фостер, «Лебединая река», или что-то в этом духе. Никакого джаза или страйда. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Вот тогда-то все и началось.
Элиза: Когда ты играл?
Гарден: Да. И еще раз, сильнее, во сне — следующей ночью.
Элиза: Что именно началось?
Гарден: Я покинул себя и превратился в другого, кого я не знаю.
Элиза: Расскажи.
Луи Бреве очнулся. Его подташнивало. Он лежал на спине, ощущая во рту кислый вкус слюны. Желая загородиться от света, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся на живот.
Вместо привычного свежего белья щека наткнулась на грубую ткань матраса. Мерзкий запах проник глубоко в ноздри, и Бреве, широко открыв глаза, приподнялся на руках.
Голый матрас, запачканный пятнами крови, остатками рвоты. Койка из железных трубок, некогда белых, на которые натянута сетка из крученых конопляных веревок. Пол из неструганых сосновых досок, в щели набилась грязь. Грязь, казалось, медленно колышется… это ползали тараканы, освещенные тусклым светом.
Бреве задумался: ни дубового пола, ни узорчатого ковра, ни кровати орехового дерева, ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Это не спальня Луи Бреве.
Итак, где же он?
Стараясь не шевелить головой, раскалывавшейся от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево, потом направо, старательно избегая солнечных лучей, лившихся в дверь в дальнем углу. Стены обшиты сосновыми досками. Квадратные прорези, напоминавшие окна, — незастекленные и незавешенные, с железными решетками. Длинный ряд коек. На матрасах — бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань.
«Луи опять напился и вступил в армию», — была его первая мысль. «Как я объясню это Анжелике?» — тут же пришла вторая.
— Эй вы, лежебоки! Подъем!
Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой обычной процедуры? Значит, Луи не в армии.
Люди вокруг него шевелились и стонали, урчали и пускали ветры, сморкались и приподнимались. Они вертели головами, словно бешеные боровы, высматривающие, что бы еще разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче: совершался утренний ритуал обувания, почесывания и возни с постелью.
— Кто этот новенький?
— Не знаю. Надзиратели привели. Ночью.
— Они его использовали?
— Нет. На нем нет отметки.
— Может, они слишком устали.
— Ну да!
— Может, не захотели огорчать леди.
— Или поделили его, ты понимаешь?
— Я же тебе сказал, на нем нет метки.
— Кончайте вы там! — Голос, прозвучавший из-за двери, выдавал многое: животный страх, ущербную властность, нервозность из-за постоянно подавляемых чувств.
Нет, решил Луи, он определенно не в армии.
Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и двинулся по центральному проходу между койками.
— Эй, погоди! — крикнул кто-то.
— Послушай! Первым должен идти Перрик! — раздалось с другой стороны.
— Он может идти!
Внезапно все стихло.
— Должно быть, он из господ! — Последнее прозвучало при общем молчании и сказано было, скорее, себе под нос.
— Извините! — обратился Луи Бреве к двери. — Надзиратель, или как вас там, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка.
— Извините! — пропел кто-то, передразнивая, вполголоса.
— Назад! — скомандовал кто-то сзади.
— Не зли Вингерта!
— Он нас всех отправит сегодня на дамбу!
Шаркая ногами, люди медленно направлялись туда, где стоял Луи. Теперь он ясно различил звук, которому вначале не придал значения и посчитал за галлюцинацию, — позвякивание цепей.
Стальная якорная цепь тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги были соединены отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Концы цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку.
— Что вы там делаете? — раздался уже знакомый голос, вероятно, принадлежавший мистеру Вингерту. В голосе послышалась угроза. В тишине шаги звучали очень громко. В дверном проеме возник силуэт мужчины и загородил свет.
Вингерт был огромен: широкоплечий, толстый, с широкими, как у женщины, бедрами и полными ляжками. Даже голова его была огромна. Нечесаные волосы свисали на глаза и воротник.
Его силуэт был большим и темным — только сверкали белки глаз, да блестело золото на среднем пальце правой руки. Золото и что-то еще, овальное, коричневого цвета. По-видимому, печатка.
Странное украшение для охранника спального барака, подумал Луи. Наверное, отнял его у какого-нибудь заключенного. Но, разрешив эту загадку, Луи тут же столкнулся со следующей: что он, Луи, здесь делает? Как могло случиться, что он очутился среди бандитов, не имея ни малейшего представления о том, как это произошло?
Бреве пришлось на время отложить размышления, поскольку толстяк вошел в дверь, ступая, как тигр, пробирающийся сквозь высокие заросли.
Вингерт мог запугать обычных преступников, но не Бреве. Луи с девяти лет занимался боксом. Он тренировался на военной службе и в колледже и даже три года назад победил на местных соревнованиях по гребле.
Мужчина выглядел крупным, но рыхлым. Его руки, каждая величиной со смитфилдовский окорок, казались такими же дряблыми, как жир окорока.
Видя, что Луи с независимым видом стоит посреди комнаты, мужчина медленно, с презрительным видом направился к нему. Большие руки скрещены. Колени развернуты, чтобы придать большую устойчивость длинному телу.
Бреве приготовился: принял стойку, расслабил плечи, сжал кулаки и несколько раз глубоко вздохнул.
— Послушай, Вин, все в порядке.
Маленький человечек, такой же массивный, как надсмотрщик, но на две головы ниже, выступил вперед справа от Луи. Его шаг сопровождался громким лязгом.
— Он ничего не знает. Просто новый парень, и все.
Массивная голова повернулась в сторону коротышки. Прежде чем цепь опустилась, ближайший смитфилдовский окорок внезапно двинулся в нужном направлении и вошел в соприкосновение с протестующим. Человек согнулся вокруг руки, как тряпичная кукла, брошенная на спинку стула. Затем распрямился, теперь уже как резиновая кукла, пролетел над кроватями и стукнулся о стену на высоте шести футов, рядом с потолочной балкой. Это движение резко натянуло цепь с правой стороны, и половина присутствующих попадала.
Луи принял более низкую стойку.
Подбородок Вингерта повернулся в прежнем направлении, и тумбообразные ноги понесли его по проходу.
Все было кончено в три удара: Луи нанес прямой левой и правой апперкот, оба попали в точку; Вингерт, не шелохнувшись, выбросил руку и ударил Луи тыльной стороной, как человек, сметающий со стола капусту.
Камень или что-то другое, что было в руке надсмотрщика, ударило по лицу. Из рассеченной щеки брызнула кровь. Шея свернулась на сторону так, что Луи увидел свое плечо. Сила удара была такова, что Бреве полетел назад, через кровать, на колени одного из прикованных узников. Это движение так натянуло цепь, что теперь вся левая сторона попадала, как домино.
Успокоив весь барак двумя ударами, Вингерт направился к выходу. Он ступал по центральному проходу, по-медвежьи косолапя, что было особенно заметно со спины. Луи попробовал подняться. Но когда он встал на колени, кто-то ударил его по затылку чубуком трубки, которая прежде была спрятана под матрасом.