Луи Бреве упал лицом вперед и потерял сознание.
— О мой бедный, мой милый!
Прохладные сухие пальцы прикасались к его лбу — единственному месту на лице, которое не опухло, не болело или не было забинтовано.
Луи лежал на нормальной постели, в нормальной комнате с оштукатуренными стенами, расписным потолком и толстым ковром, поглощавшим звуки шагов врачей, медсестер и сиделок. Его Клара с прохладными руками и копной золотых волос ухаживает за ним и притворяется, будто сильно расстроена его плачевным состоянием.
Но скоро Луи почувствовал себя почти хорошо. Конечно, у него болело все — самая сильная боль была глубоко в гортани, — но голова была ясной. В руках и ногах не было той свинцовой тяжести, которой всегда сопровождалось похмелье. Может, это благодаря лекарствам?
— Где я был? — Он едва расслышал собственный голос, приглушенный бинтами. Ему показалось, что нескольких зубов не хватает.
— Ты дома, дорогой.
— Это не Виндемер.
— Нет, конечно. Это мой номер в отеле. Я и не подумаю вернуть тебя на плантацию к этой женщине.
— Но где я был?
— Несчастный случай. Прошлой ночью. Лошади понесли, как говорит твой возчик, такой трус, — и перевернули коляску. Трое сильно пострадали, и их пришлось прирезать.
— Это не дорожное происшествие, Клара.
— Но… так все говорят.
— Они ошибаются. Который час?
— Начало десятого.
Он изогнул шею, чтобы посмотреть в окно, но оно было завешено тяжелым зеленым бархатом.
— Утра или вечера?
— Вечера. Ты проспал весь день, мой бедный.
— Утром я проснулся в странном месте, в комнате, обитой сосновыми досками, где-то в районе стариц. Я находился среди бандитов в цепях, хотя и был свободен. Когда я позвал на помощь, вошел громадный мужчина и ударил меня. В ответ я дважды вмазал ему, но он уложил меня с одного удара. И вот я здесь.
— Какой ужасный сон!
— Это не сон, Клара.
— Что за бред, — холодно сказала она. — Люди могут подумать, что от пьянства у тебя помутился рассудок.
— А не твоих ли это рук дело? Поместила меня среди бандюг, показала мне, как низко я пал — или могу пасть?
Клара, сощурившись, посмотрела на него. Когда она так смотрела, лицо ее делалось непроницаемым, и Луи знал, что она удаляется на миллионы миль, ожидая, что он скажет что-нибудь непростительное.
Луи задержал дыхание и осознал, насколько хорошо он себя чувствует.
Это случилось в следующее воскресенье, когда он со своей женой Анжеликой сидел на мессе. Когда священник монотонно распевал молитвы на плохой латыни и курил ладан, Дух Святой снизошел на Луи Бреве и уже никогда более в этой земной жизни не покидал его.
— Господь — пастырь мой, — прошептал Луи (челюсть все еще болела). — Он заботится обо мне, как заботится о пасхальном агнце иудеев…
Анжелика повернулась, готовая шикнуть, но осеклась при виде нехорошего блеска в его глазах.
— Как Он сохраняет живую кровь Сына Своего, — голос Луи стал громче, — так Он направляет меня и распространяет словно свет. Он возвышает мою душу, растворяет ее в воздухе.
К нему начали поворачиваться соседи, на лицах их читались гнев и смущение.
— Он возвышает меня, как Пророка, и низвергает в пекло, как Люцифера.
Маленькая ручка Анжелики сжала его локоть. Пальцы впились в мускулы, пытаясь причинить ему боль, но безуспешно. Нажимая на нерв, она попробовала поднять мужа.
Луи встал, ведомый только Духом, и голос его зазвучал громче.
— Но Он снова возвысит меня, Меч Господень занесен высоко…
— О, замолчи же! — завопила Анжелика и толкнула его в боковой проход, где он остановился. Затем, словно очнувшись, Луи неуклюже преклонил колени, повернулся и медленно пошел к выходу.
Среди шума голосов он четко расслышал два слова: «Опять пьян».
Но он не был пьян.
Духота под тентом давила, как перед грозой. Напряжение в воздухе вызывало смятение чувств, ожидание чего-то, пусть даже пророчества о близком конце света, лишь бы избавиться от гнетущей неопределенности.
Частично напряжение исходило от заклинателей змей. Текучее движение рептилий, раскачивающиеся тела, головы с раздвоенными языками, все убыстряющийся танец лоснящихся от масла рук — все это наэлектризовало толпу до предела. Напряжение должно было прорваться. И оно прорвалось.
Вслед за змеями настала очередь людей.
— Я прелюбодействовал…
— Я возжелал осла ближнего своего…
— Я избивал жену…
— Я был пьяницей, — слова вырвались из горла Луи Бреве. — Вино было моим другом, сначала добрым и ласковым. Затем стало господином, повелевающим и неумолимым. В конце концов оно превратилось в дьявола, глумящегося надо мною и толкающего к дальнейшим безрассудствам.
— Аминь.
— Я был богачом, известным в округе. Моим лекарством было хорошее вино и французское бренди. Я променял на это лекарство все золото и любовь порядочной женщины. И теперь любое вино стало хорошо для меня.
— Аминь!
— Искушаемый дьяволом, живущим в бутылке, я проматывал свое состояние и расточал золотые монеты моей доброй жены. У грязи в канаве было больше твердости, чем у меня. Я стал приятелем шлюх и бандитов и, в конце концов, преступников, прикованных к своим киркам и лопатам.
— Аминь!
— Прежние друзья отворачивались, завидев меня. Господь наш тоже видел все это — но отвернул ли Он лицо Свое от меня?
— Нет!
— Нет, Он этого не сделал. Он протянул руку и возложил ее на сердце мое. Сердце это прежде было маленьким и твердым как камень. Но теперь, от прикосновения Господня, оно стало огромным и наполнилось золотым сиянием, и темная кровь вытекла из него. Господь принял меня в лоно Свое. И я больше не пьяница.
— АМИНЬ!
Волна чувств, вобравшая ликование трех сотен изголодавшихся человеческих существ, влилась в душу Луи Бреве. Эйфория от этого была сильнее, чем от любого вина, которое ему довелось пробовать.
— Сын мой, ты замечательно разыграл этот спектакль. Пусть они уйдут, ненавидя и любя тебя. «Богач, известный в округе» и «расточал золотые монеты» — они все проглотили за милую душу.
— Это правда, мистер Лимерик. — Луи все еще держал шляпу в руках. Осознав это, он поискал глазами, куда бы ее положить, и, не найдя ничего подходящего, водрузил на голову. Это вряд ли было вежливо — под тентом он был как бы в помещении, — но Луи не хотел держать шляпу как проситель.
— Конечно, это правда, и ты рассказал об этом с таким чувством.
— Спасибо, сэр.
— Твое усердие заслуживает награды, я не могу позволить тебе уйти с пустыми руками. Как насчет пяти долларов в неделю и содержания? Конечно, в пути ты будешь питаться с моей семьей. — Лимерик кивнул назад, туда, где его дочь Оливия спокойно выбирала из корзины для пожертвований банкноты и сортировала серебро. Ни на мгновение не прерывая своего занятия, она подняла голову и улыбнулась Луи — улыбка была прохладной, как свежая дыня.
— Содержания? — озадаченно переспросил Луи. — Я не понял.
— Если кто-то опустит деньги тебе в карман или в шляпу, это твое. Остальное идет с подаяния. Ясно?
— Это очень щедро, сэр. А что я должен делать, чтобы нести слово Божие?
— Помогать моему мальчику, Гомеру, ставить тент. Приходить на собрания, утром и вечером. И рассказывать эту историю, как сегодня.
— Пока вы будете здесь, я обязательно буду приходить.
— А когда мы двинемся в путь? Ты же хочешь нести слово Божие повсюду?
— Конечно, мне бы этого хотелось.
— Считай, что мы договорились.
В Оклахоме Просвещение явилось в лице его прежней любовницы Клары и имело беседу с Духом Святым и Луи.
— Этот Лимерик использует тебя для наживы, — сказала Клара. — При всей его напыщенности и черных одеяниях ему нет дела ни до Христа, ни до Евангелия. Он пьет втихаря. Он делает из тебя идиота — даже большего, чем ты есть на самом деле.
— Какими бы ни были его цели, — ответил Луи, — он приводит людей к Господу. Может, он не самый воздержанный, но зато много работает.
— А деньги?
— Это все для миссии в Африке, так он мне объяснил.
— Ты когда-нибудь видел хоть клочок письма из этой миссии или кого-нибудь, кто ее представляет? Видел ли ты когда-нибудь хоть один чек о переводе денег?
— Нет, я не посвящен в его финансовые дела. Он дает деньги тогда, когда нужно.
— И похоже, получает куда больше, чем дает.
— Поскольку он вершит дело Господа среди людей — и я могу помогать ему в этом, — какое это имеет значение?
— А такое, что он ловкий пройдоха. Может ли хороший человек так легко попасть под влияние плохого?
— Ливи не считает его плохим. Она любит его. А я люблю ее и доверяю ее простодушию и чистоте. Ливи мудра.
— Сначала ты сказал правду: Ливи простодушна. Она ничего не умеет, кроме как играть на органе, на котором, кстати, играет плохо, и считать монеты, что она делает медленно. Вся ее жизнь в ее пальцах.
— Она работает для Господа по-своему, как и все мы.
— Твоя вера непрошибаема. Назовем это слепотой и покончим с этим.
— Как знать? Может, вера и должна быть слепой?
— Ну, коли так, значит, нам не о чем больше говорить.
С этими словами Клара поднялась и вышла. И больше Луи никогда ее не видел.
Это случилось в Арканзасе в жаркий вечер, когда мотыльки и мошки вились вокруг ламп. Смуглый незнакомец вошел под тент.
Он пришел не для молитвы и не из праздного любопытства. Он раздвинул полотняные занавески и пошел прямо по проходу, как человек, который шагает к виселице. Глубоко посаженные глаза смотрели в одну точку. Откинув фалды фрака, незнакомец уселся на последнюю скамью.
Луи, случайно оказавшийся рядом с ним, почувствовал озноб, даже несмотря на то что струйки пота стекали из-под его шляпы за воротник, некогда снежно-белый и накрахмаленный, а теперь, месяцы спустя — серый и мятый. Холодная угроза исходила от смуглого незнакомца, как пар от куска сухого льда.