Она взглянула на спидометр: 195 километров в час. Возможно, она видела вовсе не катер, а скоростной водный планер. Это затруднит дело.
— Все, что мы можем сделать, — это ехать по прибрежному шоссе и не терять сигнал его передатчика, — мягко сказал Хасан, словно читая ее мысли.
— А если мы его потеряем?
— Тогда дело всей жизни, как говорят американцы, «вылетит в трубу». Мне еще предстоит решить, как в этом случае поступить с тобой.
— Можно подождать следующей инкарнации.
— Ты, наверное, можешь подождать, я — нет.
— Мы можем найти другой «субъект». Наверняка где-то в мире есть еще сенситивы.
— Наш сенситив здесь, — протянув руку, Хасан дотронулся до стеклянной пластинки. — Единственный и неповторимый.
— Ну, это еще не доказано. — Ей самой был неприятен собственный голос, вялый и раздраженный.
— И так все ясно. Французы подтвердили это своими действиями.
Хасан взял телефон и набрал номер. Дождавшись ответа, он заговорил по-арабски. В голосе послышались командирские нотки: он указывал направление, назначал места сбора, давал распоряжения относительно оснащения, персонала, деталей операции. Потом он молча слушал: очевидно, приказания повторялись для ясности. «Туфадхдхал», — сказал он в заключение и повесил трубку.
— Если ты сумеешь вернуть Гардена… — сказал Хасан Александре.
— Если мы сумеем вернуть его, — поправила она.
— Если… Можешь тогда сама попробовать с ним поработать. Подведи его к последней черте, пока не увидишь смерть в его глазах. А потом сконцентрируй внимание и верни его на путь познания.
— Не знаю, хорошо ли это будет, Хасан. — Александра замялась. Никогда прежде она не оспаривала его приказаний, даже тех, что подавались в форме предположения.
— А почему нет? — В голосе зазвенела тонкая, но несокрушимая дамасская сталь.
— Это удачный экземпляр. С тех пор как я приблизила его к Камню, он стал тоньше, острее. Это уже не примитивное животное с простейшими реакциями. Он размышляет. Он научился видеть. Он опасен.
— И что из этого?
— Он может убить меня, Хасан!
— Ну и что? Ты старше и хитрее его. Ты что-нибудь придумаешь для собственной защиты.
— Да, я буду для него недостижима и непостижима там, где мне уже не потребуется ничья помощь.
Несколько минут они ехали молча. Мерцающий огонек на пеленгаторе освещал ее подбородок.
— Тебе хотя бы будет жаль, если он убьет меня? — спросила наконец Александра.
— Да, пожалуй. Но остановит ли это меня? Нет.
— А если это поможет тебе продвинуться в разработке «субъекта»?
— Тогда мне и жаль тебя не будет.
— Ясно.
Тьма в машине окутала ее.
Cура 5Преследование в пустыне
Старики в блаженной расслабленности возлежали на душистых подушках. Халаты на груди распахнулись, обнажая курчавые волосы, сливающиеся с жидкими седыми бородками.
Погрузившись в густой наркотический дым, одноглазый Масуд над чем-то хихикал. Спазмы смеха продолжались до тех пор, пока не перешли в кашель.
Хасан — одновременно и самый юный, и самый древний в этой комнате — наблюдал за ними из-под полуопущенных век. В дни молодости, когда он призвал ассасинов из пустыни, конопля сыграла свою роль. Она помогла быстро и безболезненно отлучить юношей от семей, согреть их в холодных скалистых убежищах, утолить вожделение.
Хасан переиначил миф о Тайном Саде. Одного обещания рая было недостаточно. Гашишиины, необузданные и отчаянные, жаждали рая здесь и сейчас. И Хасан дал им рай, воплощенный в видениях.
Он тщательно избирал идеологию. Мистика суфиев и путь дервишей, приобщавшихся к божественному через танец и экстаз, — все это превосходно сочеталось с курением. Тайный Сад, преддверие рая, куда не допускался никто, кроме самых преданных, стал высшей наградой для тех, кто безжалостно убивал по слову старца. Отречение и послушание, преданность и долг — вот те узы, что скрепляли ассасинов, по крайней мере пока он был жив.
А теперь посмотрите, что с ними стало! Старый Синан, некогда коварнейший воин, впал в детство. Он вдыхает дым, словно горный воздух. Синан, да и его приближенные живут, как калифы: спят и жрут, забавляются с девочками и беспрерывно курят. Уже много месяцев прошло с тех пор, как Синан в последний раз осуществил или хотя бы задумал очередное убийство.
Приподнявшись на локте, Синан махнул Хасану:
— Вина!
Хасан наполнил чашу густой красной жидкостью из кувшина и поднес ее к губам старика.
Синан отпил глоток, облизал губы и вяло оттолкнул руку помощника.
— Слышали, что затеял этот выскочка Саладин? — спросил старый шейх, глядя в пространство.
— Парад доспехов и конской сбруи, — сонно откликнулся кто-то.
— И все это — для расправы с франкским хвастуном, тогда как одного остро отточенного клинка достаточно, чтобы навеки отучить его выхваляться.
— Это предложение, господин? — тихо спросил Хасан.
— Нет. — Кашель прокатился по легким Синана, и он выпрямился, кутаясь в джеллабу. — Гашишиины не позволят похоронить себя на этом глупом джихаде. Это мой приказ… В течение ближайшего года головы франков будут неприкосновенны. Да не упадет с них ни один волос.
Не вдумываясь в смысл его слов, ассасины одобрительно забормотали:
— Шуточка для Айюбидов!
— Покажем Саладину, что такое затевать войну, которую он не в состоянии выиграть.
— Пусть убирается обратно в Египет.
— Остудит задницу в Ниле.
— Но… — голос Хасана прорезался в этом хвастливом хоре, — не упускаем ли мы хорошую возможность?
Синан обернулся к юноше, его мохнатые брови сдвинулись, словно две спаривающиеся гусеницы.
— Выйдя с оружием на поле брани, — продолжал Хасан, возвышая голос, — Саладин и впрямь мог бы изгнать франков из этого уголка исламского мира. Рейнальд Хвастливый — наихудший из них, и он здесь властелин. Свинья в зловонном загоне, кровь на руках его, навоз на его сапогах. Слеп и глух он к делам Пророка и заповедям Его. — Взгляд Хасана устремился к чаше с вином. — Рейнальд — завоеватель, но не правитель. Он умеет только грабить и убивать.
— Тогда ветер сметет его с этой земли, — насмешливо бросил Синан.
— Если бы не Рыцари Храма и другие искусные воины, ветер бы так и сделал. Но сейчас здесь только мы способны изгнать их, швырнуть наземь с переломанными хребтами, как скорпионов, раздавленных копытами коня, дабы солнце высушило их, а ветер унес прочь с земли Палестины.
— Красиво сказано, дитя мое. Но их тысячи. И у каждого стальной меч, и под каждым — могучий конь.
— Но Саладин способен увлечь за собой десятки тысяч. И он сделает это. — Глаза Хасана горели той уверенностью, которую другие принимали за пророчество. — И тогда, — продолжал он, — изгнав одного завоевателя, мы станем свидетелями того, как забитые крестьяне и пастухи обретут вкус к свободе. Долго ли смогут Аббасиды, сельджуки и сами Айюбиды противостоять воле людей Палестины самим решать свои дела на своей земле? Более тысячи лет земля эта истощалась, давая «молоко и мед» чужеземным властителям. Пришло время Палестине кормить свой народ.
— Решать свои дела! — воскликнул один из стариков.
— Чужеземные властители! Кто — Аббасиды?!
— Как вам это нравится!
— Ну и шутки у твоего ученика, Синан.
— Что за идеи!
Синан взглянул на Хасана и резким движением отмахнулся от него.
— Довольно исторгать ветер изо рта, — приказал глава ассасинов. — В конце концов, мы люди дела, а не слов.
Он протянул свою старческую руку, внезапно предательски задрожавшую, и нащупал шарик гашиша. Привычным движением заполнил трубку и дал знак Хасану. Тот вытащил из жаровни тлеющий уголь и держал его у трубки, пока Синан жадно делал первые затяжки.
Столб пыли поднимался к небу там, где шла армия Саладина.
Султан на белом жеребце в окружении свиты то и дело оглядывался назад, на долину. Он, разумеется, не мог не видеть пыльное облако. Пыль клубами летела из-под копыт всадников и сапог пехотинцев. Вблизи было видно, как она оседает хлопьями на плечах воинов, на крупах коней. Вдали пылевая завеса плыла над плюмажами конников, заволакивала дымкой ощетинившиеся копья пехоты. А еще дальше, у самого горизонта, желтый туман укрывал холмы и укутывал бесконечные ряды конических шлемов и конских морд.
Саладин вглядывался в это марево, стелющееся по земле, и знал, что оно поднимается вверх на тысячи футов. Оно безошибочно указывало противнику, где находится войско.
Впрочем, любой длинный язык на базаре мог сказать то же самое.
Керак Моабский когда-то был просто укреплением среди предгорий. Он строился в мирные времена, когда пастухи ночевали под звездами и отстаивали свои права на пастбища или ягнят с помощью острого посоха. Теперь, под властью христиан, Керак был защищен высокими стенами из тесаного камня и глубокими рвами с крутыми откосами. Рвы охраняли английские лучники, посылавшие свои оперенные стрелы на пятьсот шагов. «Интересно, — подумал Саладин, — найдется ли там, за этими стенами, сто тысяч стрел?»
Керак ждал их в конце долины, где два горных отрога почти сходились вместе. С тыла крепость была уязвима, и Саладин это знал: всего один ряд валов, траншей и земляных откосов. Но войску, приближавшемуся с этой стороны, пришлось бы сузить ряды и протискиваться между укреплениями и скалистыми предгорьями. А отряд христиан, до времени скрытый за холмами, мог внезапным броском смять растянувшиеся ряды.
Как бы там ни было, Саладин предпочел фронтальную атаку, возвещая о ней противнику облаком пыли.
— Что это там впереди, грозовая туча?
Король Ги заслонил рукой глаза от высокого июльского солнца. Конь гарцевал под ним, рука прыгала в воздухе, и на лице плясала тень от ладони.
— У грозовых туч черный низ, и они обычно плывут над землей, государь, — мягко сказал Амнет. — Они редко бывают желтыми и никогда не стелются по долине.
Великий Магистр Жерар — он ехал по другую руку от короля Ги — сделал Томасу страшные глаза за монаршей спиной.